Дискотека. Книга 1 [СИ]

Глава 19

Про Феодосию Ленка знала, что есть там огромный Золотой пляж, куда Петичка возил старшую сестру Светку на своем кашляющем мопеде. И однажды был дома грандиозный скандал, когда они не вернулись в срок и приехали на другой день к вечеру.

— Я уже все морги обзвонила! — рыдающим голосом кричала мама, сжимая в руке рюмочку с валерьянкой, — я в… в больницах всех! А ты!

— Мам, я же позвонила, вчера еще, — резонно возражала Светка, ходя по квартире с полотенцем, наверченным на вымытые волосы.

— Да? Это было уже… ночью почти!

— Искала телефон, — Светка спорила безмятежно, и это всегда Ленку поражало, потому что на нее мамины истерики действовали как паралитический газ, все у нее опускалось, внутри начиналась тряска, и хотелось сделать что угодно, лишь бы не кричала, и успокоилась.

— Искала? — Алла Дмитриевна быстро шла в кухню, становясь за папиной спиной, а тот покашливал и отворачивался к темному окну, — ночью, искала — ночью! Сережа, да скажи уже! Хоть что-нибудь!

Папа покорно открывал рот, но голос мамы слышался уже из комнаты и потому он шуршал газетой, терпеливо пережидая представление.

Еще в Феодосии была длиннющая улица Федько, а городская набережная была отделена от нее железнодорожными путями, и Ленке это ужасно не нравилось. Ну что за море такое, удивлялась она, как можно лежать на пляже, когда почти над головой ползают, фырча, паровозы с вагонами.

А больше ничего толком про город Ленка не знала, и когда папа после долгих уговоров соглашался повезти семью в очередное путешествие по крымским местам, Феодосию проскакивали быстро, стремясь к южному волшебству — на горное побережье и туда, где Бахчисарай с ханским дворцом.

В этот раз Феодосия показалась Ленке такой же не примечательной, но выгружаясь из автобуса и пересаживаясь в другой, уже специально заказанный для них, она понимала, город не виноват, что их просто быстренько провезли непонятными улицами, сунулись в тенистый переулок, и выгрузили в обычном школьном дворе, с замызганным маленьким стадионом, примыкающем к задней стене небольшой школы.

Там было гулко и все чужое. Ходили по коридорам деловитые незнакомые люди — взрослые и не очень. Ребят сразу пересчитали, снова проверяя всякие списки. Девочек отогнали в классную комнату, где на стенах висели биологические плакаты, а на учительском столе красовалась ваза с цветными и очень настоящими восковыми яблоками и грушами, а вместо парт выстроились ряды кроватей с никелированными спинками. И через десяток минут уже потащили посещать туалет и столовую.

Под стук алюминиевых вилок и звяканье граненых стаканов с компотом усталая дама в седых кудрях над красным жакетом быстро прочитала расписание на три дня, и Ленка, доедая жидкое картофельное пюре с бледной плоской котлетой, попыталась придумать, как ей действовать дальше. На узкой стороне длинного стола, крытого голубым пластиком, маячила квадратная фигура Кочерги. Белесые глазки цепко держали Ленку нехорошим взглядом.

— Двенадцать тридцать — пятнадцать ноль-ноль, — вещала седая дама, — сегодня, сочинение-репортаж на свободную тему на тему победы коммунистического труда в условиях развитого социализма.

— Тему-тему, — хихикнул Митя-Витя, утыкаясь в стакан с компотом.

Дама прервалась, видимо сама поняв, во фразе что-то не получается. Добавила извинительным тоном:

— Уточнение темы сочинения касается рекомендованного э-э-э… направления. Но сама тема указана как свободная. Но все же имейте в виду…

Замолчала, покашляла и стала читать дальше, не закончив предложения.

— Смари, Каткова, — просипел Митечка, тыкая ее чем-то в коленку под столом.

Ленка отодвинула ногу. Из-за края стола высунулась белая кость, загремела о тарелку. Митя тихо засмеялся.

— У нас там и черепушки торчат, на шкафу, прикинь.

— Ужас. А младенцев в формалине нету?

— Каткова, — сказала издали Кочерга, явно не услышав, но на всякий случай.

Ленка кусала губы, нервно обдумывая и механически улыбаясь Витасу.

Значит, в три их отпустят, потом еще через час будет факультатив журналистики, где все просто будут сидеть и слушать. Потом экскурсия и ужин. А завтра все начинается снова в двенадцать. И уже до пяти вечера.

— Дискотека, прикинь, Каток, — у Мити еще больше растрепались тонкие волосы, бледное лицо горело пятнами румянца.

— Чего? — почти рассердилась Ленка. Надо же, раздухарился отличник Митечка-Витечка, в школе и не слышно его на переменах, вечно в уголку стоит, учебник читает. А тут — будто у себя дома. То и ладно, но что он лезет все время с дискотекой.

— Я говорю, завтра. Вечером, не слышала, что ли? Ольга Павловна, которая председулькин, сказала только что.

— А, — успокоилась Ленка, — ну да. Хорошо. Попляшешь, значит.

— А ты?

— Что я? — Ленка допила компот и стала составлять тарелки на коричневый поднос.

— А я тебя приглашаю, — заявил Митя, вставая и прикладывая к узкой груди худую руку, — и вообще, у меня тут тетка живет, хочешь, в гости смотаемся? Хоть сегодня вечером.

— Угу, — Ленка ткнула на поднос Митины тарелки, отобрала у него пустой стакан, — мне Инесса таких гостей навешает, только ой.

— Та! — Митя джентльменски оттолкнул Ленку и принял поднос, перекашивая его под стопками тарелок, — моя тетка, между прочим, в горнаробразе работает, меня Кочерга отпустит, я, почему думаешь, поехал.

Ленка поддержала поднос. Пошла рядом к стойке, приноравливаясь к Митиным шагам.

— И меня отпустит? С тобой если?

— А то, — наслаждался Митя, мелькая острыми коленями в школьных брюках, — на раз! Теханше позвоню, дам Кочерыжке трубку. У меня, между прочим, хронический гастрит, мне нужен домашний режим и питание. Так что даже с ночевой можно отсюда свалить. Она на горке живет, у них там свой дом. Прикинь, Каток, под самой крышей там комнаты.

— А чего ж ты тут компот луцаешь? Если такой больной?

— Тут интереснее, — признался Митя, ставя поднос на стол, — меня дома задолбали уже, ах учеба, ах золотая медаль. А тут во — кости с черепушками. Дискотека.

Ленка представила себе эту самую дискотеку, Митечку, отплясывающего с кругленькой Валей. Мрачную Кочергу в углу. Фыркнула.

— Внимание! — прокричала из дверей давешняя дама-председулькин, — вни-ма-ние, дети! Кому нужно переодеться и в туалет, у вас двадцать минут! И все в аудиторию номер семь! На втором этаже! С собой ручку и тетрадь с записями.

В коридоре гулко шаркали шаги, все деловито шагали туда-сюда, кто-то махал, разыскивая знакомых, кто-то кричал, здороваясь.

Митя шел рядом, крутя в руке пластмассовую косточку и делая ей выпады перед собой.

— Угу, — сказала Ленка, размышляя, — а что… Это мысль, Митенька. Ты правда можешь отмазать нас у Кочерги? На сегодня вот, до самого вечера?

Митя остановился, опуская руку с костью. На пятнистые щеки взошел яркий румянец.

— А ты, что ли, согласна? Поедешь со мной?

— Нет, — поколебавшись, призналась Ленка. Оглянулась, проверяя, не следит ли за ними завуч. И просовывая руку под Митин локоть, потащила его к повороту коридора, где синели двери в туалеты.

— Но мне нужна твоя помощь, Мить. Очень, очень нужна.

В закутке коридора Митя выслушал просьбу, постукивая носком ботинка по деревянной урне. Сунул руки в карманы.

— Ладно, я понял. Ну, я могу, да.

— О, какой ты. Вот спасибо!

— А тебе зачем надо свалить?

Ленка замолчала. Она надеялась, что Митя просто согласится. Позвонит тетке, та расскажет Кочерге, что двое отличников, почти медалисты, приглашены на домашний ужин, потом Митя приведет Каткову обратно, не волнуйтесь, Инесса Михална… И Ленка смотается в этот дурацкий Коктебель, на автобусе, туда полчаса ехать, она дома посмотрела расписание. Ну, там пара часов, найти эту «Ласточку», отдать посылку. И вернуться. Потом Митечке сказать, ой Митя, устала, спать хочу. И уйти к никелированным кроватям. И завтра уже нормальная скучная жизнь, с лекциями о победе коммунистического труда…Но рассказывать ему о внезапном брате, о купленном на занятые деньги лекарстве. Да и вообще, это ее дело, личное.

— Митя, я не могу. Извини.

Митечка сердито ухмыльнулся, развел тощие руки.

— Тогда и ты меня извини, Каток. Не стану.

— Какой ты, — беспомощно сказала Ленка, те же слова, но уже совсем по-другому.

Конечно, она могла бы ему чего наврать. Но ужасно не хотелось. Она волновалась. И волнение было каким-то странным, будто бы что-то решается в ее жизни, а не просто — поехать отдать и забыть. И от этого казалось, нужно следить за поступками. И словами. Некоторые, как вранье сейчас, казались совсем ненужными, вредными. Будто соври она и что-то в будущем непоправимо изменится. Не случится.

— Митя… Я, правда, не могу тебе сказать. Разве мало — я прошу помочь. И ты мне поможешь, представь, как это будет клево. Будешь дальше жить и знать, что помог — просто так. Не в обмен на что-то.

— Клево? То есть совсем без ничего взамен и вдруг клево? — сильно удивился Митя.

— Ну да, — удивилась в ответ Ленка, — в этом же и получается самое клевое. Взамен любой дурак сможет. А ты будешь такой — самый супер-супер. Супер-Митас-Витас!

Митя сложил губы, пытаясь засвистеть, фыркнул, брызгая слюной, и смутившись, быстро обтер рот краем рукава.

— Ну ладно. Я кажись, врубился. У тебя свидание да, Каткова? С лета, наверное, да? Ты специально попросилась, и теперь кинешься, ой-ой, ты мой любимый, вот я приехала повидать хоть разочик! Да?

Ленка молчала, сердито глядя на злого Витаса. Узкое лицо в пятнах румянца было таким, будто он…

— Ты меня что ревнуешь, что ли? — удивленно догадалась она, — ты чего, Митя? Я же не твоя девушка и никогда не была.

Тот помолчал, ковыряя ботинком урну. Толкнул и та, скрежеща, сдвинулась.

— Опрокинешь ведь. Пойдем, пора нам. Кричат там уже.

А потом он сказал ей в спину, и Ленка замедлила шаги, не поворачиваясь, кивнула.

— Ладно. Иди на свое свидание, я отмажу.

В самом конце коридора, когда вышли на лестницу, сказала нежно:

— Спасибо, Митенька.

И пошла рядом, касаясь локтем его руки. Митя вздернул подбородок, снова сложил губы, но вспомнил попытку и не стал свистеть. Вместо этого заявил, с просительными нотками в голосе:

— Но ты за это со мной завтра потанцуй, да?

— Обязательно! — Ленка засмеялась и полетела вверх, стукая по гладким ступенькам острыми каблучками, — ван вей тикет, Митас! О-о, о!

А вечером она брела, спотыкаясь и путаясь коленями в длинных полах вишневого пальто, по узким улицам поселка с кукольными домишками, поправляла на ноющем плече сумку и ругалась мысленно самыми распоследними словами.

От хорошего настроения не осталось ни следа. Все начало разваливаться еще там, на автовокзале в Феодосии, где она сперва долго ждала автобуса, и он, громыхая и переваливаясь, вез ее через весь город в сторону старого кладбища. Маленькая Феодосия оказалась неожиданно длинной и бесконечной, время неумолимо утекало, а Ленка болталась в набитом автобусе почти час. И потом еще ждала пригородного, в который тоже набились целой толпой громкие усталые люди, и пришлось висеть, тыкаясь носом в сухие листья на саженцах, что торчали между колен толстой тетки у окна. За немытыми стеклами стелились серые холмы исчирканные столбами с провисшими проводами. Торчали там и сям коричневые, от сумерек почти уже черные пятнышки коров. Ревя, автобус лез в гору, и Ленка больно упиралась ногой в край ведра, засунутого под сиденье. А после катился вниз, и ведро выезжало, само тыкаясь в ее ногу.

Наконец, среди двух холмов впереди открылось еле видное в сумерках море, и перед ним горсточка слабых еще огоньков.

На дрожащих ногах Ленка выгрузилась следом за галдящими пассажирами. Огляделась, еле различая в мягком тумане стены домов и купы деревьев. Подошла к шоферу, который возился у морды автобуса.

— Извините, мне нужно в санаторий «Ласточка». Вы не знаете?

— Санаторий? — бодро удивился шофер, — так тебе, голуба, раньше вылезать, три остановки зря ехала. Там они все, а тута что, тут жилые дома, да центр. Универмаг.

Ленка обвела глазами крошечный автовокзал, вернее, козырек над лавками и киоск с закрытым окошком. Листок с расписанием, забранный под плексиглас.

— А автобусы тут ходят?

— Я хожу, — согласился шофер, вытирая руки тряпкой, — вот через десять минут обратно. Так что садись, доедешь. Как название говоришь?

— «Ласточка», — устало сказала Ленка, взбираясь обратно в салон, — школа санаторного типа.

— Вылазь, — вдруг отказался шофер, — не туда тебе. Если школа, то дальше, по шоссе, там детские, оно, наверное, там.

— Далеко? — Ленка покорно полезла вниз.

— Та не, — одна остановка и там начинается линия. Лагеря там, ну всякое, что с дитями.

— Спасибо.

Ленка ушла к лавкам и свалилась, вытягивая ноги. Надо немножко отдохнуть, а то не доползет даже эту остановку. Все равно уже приехала, десять минут роли не играют.

Автобус порычал и уехал, увозя черные головы малочисленных пассажиров. А Ленка все сидела, расстегнув пальто и вытянув ноги. Наконец, поднялась, и, вспомнив, что нужно быть благоразумной, подошла к расписанию.

— Вот черт, — сказала шепотом, дергая ручки сумки на плече, — да черт же!

Автобус со знающим шофером оказался последним. Следующий — утром, в половину седьмого.

Топчась у расписания, в панике огляделась. Туман мягко окутывал грани и плоскости, светили через него окна в домах, темнел напротив магазин, в котором окна были слепыми, а на дверях висел замок на страшной железной поперечине. У невидимой стены комком шевелилась собака, чеша себя лапой. И издалека, видимо в открытую форточку, слышался смех и пение телевизора.

Ленка вдруг поняла — да она совсем одна, в чужом городишке, почти без денег, в кармане пальто смятые рубли и горсть мелочи. А скоро ночь, и где ее ночевать, если даже автовокзала тут нету. И еще искать «Ласточку», а по телефону эта, Лариса Петровна, что-то такое говорила, насчет «переезжали в другие корпуса»…

Она прикусила дрожащую губу. Вот Рыбка сказала бы, вздергивая подбородок, не ссо, Малая, и они вместе убрели бы куда, поближе к морю, подкалывая друг друга. И наверняка нашли бы какой навес, или лодочный разбитый гараж, сели, как две сиротки, и смеялись бы над собой. Совсем не печально, разве что так — страшновато-весело. А если Семки, та собралась бы плакать, начала злиться, Ленка прикрикнула на нее, и снова легче, ведь нужно заботиться о нещасной Викочке.

Но деваться было некуда, и Ленка пошла по обочине, мимо мрачных толстых сосен и разлапистых можжевельников. Мерно шагая, попыталась шепотом спеть, про новый поворот, но слова звучали фальшиво, и она замолчала, просто идя и разглядывая дома.

Шофер не соврал. Метров через пятьсот дома сменились глухими заборами, а на воротах висели доски с надписями. И полукругами на арках выписаны были названия. Пионерский лагерь «Восход». Санаторий «Солнышко», «Парус», «Прибой».

Около черных ворот с красными буквами «Алые паруса» стоял мужчина, держа руку на голове огромной собаки. Ленка остановилась рядом. Сказала, без всяких вступлений, на которые сил уже не было:

— Санаторная школа «Ласточка».

— А через двое ворот, — отозвался мужчина.

— Уваф, — вежливо согласился пес.

— Спасибо, — ответила Ленка обоим.

— Верно, Джерри, — спохватился мужчина в ответ на ворчание пса, — эй, девушка, подождите!

Догнав, пошел рядом, показывая рукой:

— Там где леса, видите? Строят там. Если что, спросите в следующем, «Ромашке». А то у них ремонт.

— Спасибо, — снова сказала Ленка.

И двое скрылись среди темных сосен, укутанных в белый теплый туман. Над головой, щелкнув, зажглись фонари, мягко дырявя туман желтыми прорехами. Ленка пошире распахнула тяжелое пальто. Какая теплынь. Знала бы, ехала в куртке. Правда, Кочерга точно сожрала бы.

От мыслей про завучиху по горячей спине пробежали стылые мурашки, но Ленка передернула плечами, и выкинула мысли из головы. Встала напротив распахнутых ворот, за которыми в тумане пропадали горизонтальные и вертикальные линии строительных лесов.

Во рту пересохло. Кочерга Кочергой, но вот она уже пришла. И нужно теперь совершить последнее. Подняться по ступенькам ко входу. Найти мальчишку по имени Валик. С отчеством, как у нее самой. Отдать ему пакет. И еще узнать, где заночевать тут, до шести утра.

Заляпанные краской двери корпуса были заперты.

— Эй, — негромко позвала Ленка, стукнув так, вроде боялась кого разбудить. Прислушалась к тишине внутри. Стукнула громче.

За спиной заскрипели ворота, и она отпрыгнула от стеклянных дверей, путаясь в полах пальто.

— Тебе чего? — удивился пропитый голос.

Черная фигура в ватнике, скрипя, дергала засов на створке.

— Нету никого, а приемная там, взади.

— Спасибо.

— Чего спасибо. Завтра приходи, закрыто уже все, — рассердился черный и, прокашлявшись, сплюнул себе под ноги, — выходь, давай, запираю.

— Я… мне нужно сегодня. Я ехала. Мне надо, понимаете? Панченко. Валентин Панченко. У меня передача. Посылка.

Она спустилась с крылечка, подошла, заглядывая в невидимое лицо, от которого волнами шел запах перегара.

— Пожалуйста! Панченко!

— Да слышу я, — светлая кепка над темным лицом качнулась, козырек ушел набок.

— Сюда иди, — дядька со скрежетом бахнул створкой, загремел засовом. Пошел вокруг низкого крылечка за угол. Позвал оттуда с раздражением:

— Чего встала? Иди тут, посиди, сам схожу сейчас. Класс-то какой?

— Класс? — Ленка на ходу стала загибать пальцы, шевеля губами.

Вот черт, а какой класс? Если двенадцать, то (семь на ум пошло, язвительно сказала в голове Рыбка), то семь лет первый… — восемь-девять…

— Шестой, — неуверенно сказала Ленка в смутную спину, — кажется, шестой. Или пятый? Если не седьмой.

Дядька хмыкнул. Повел рукой к желтой полосе, в которой туман медленно завивался, утекая в темноту.

— Тут сиди.

Ленка подошла к полуоткрытой двери и села у самого входа на старый стул, вытянула ноги. В маленькой сторожке горела голая лампочка под фанерным потолком. Со двора, где встала совсем полная тишина, что-то в ней капало, в разных местах. Это туман, подумала Ленка, вдруг проваливаясь в неумолимую дремоту, туман, его ловят сосны, на свои длинные темные иглы. И он плачет, скатываясь вниз. А там дальше, звенит цепь, наверное, по ней бегает маленькая сердитая собачка. Или ходит тот самый ученый кот. И хорошо, что у него есть цепь, можно держаться, чтоб не заблудиться в тумане.

Ее клонило набок, и Ленка сунула руки под задницу, выпрямляясь и моргая. Вот же ерунда. Это нервное, точно.

За спиной, в тумане, теперь слышались шаги и голоса, она повернулась, почти падая со стула. Уставилась на высокую тень, что плавно выступала, подходя ближе.

— Сидит, — рассказал давешний пропитый голос, — а вот она сидит.

Тень становилась все темнее и выше. И Ленка вдруг очень сильно испугалась, встала, прижимая к животу сумку и открывая пересохший рот — закричать. Потому что, кого это он привел с собой? Может, какого-то друга-пропойцу? А она тут совсем одна, сидит как дура, в сторожке. Сейчас этот длинный втолкнет ее внутрь, захлопнет двери.

— Ну, вот я, — сказал над ее головой ломкий мальчишеский голос, немного хриплый, — а ты вообще кто?

Ленка подняла лицо, по-прежнему с раскрытым ртом глядя на высокого парня в распахнутой куртке, с темными лохматыми волосами и такими же темными бровями. Парень хмыкнул, тоже разглядывая ее лицо, перевел глаза на расстегнутое пальто и сапожки с подкатанными над ними джинсами. Улыбнулся и, прикладывая руку к свитеру, церемонно сказал:

— Па-азвольте представиться, драгоценная леди. Панченко Валентин. Для своих — Панч. Совсем для своих — Валик. Ну, как у пишущей машинки, знаешь, да? А вас как? Дядя Коля, а она что, вообще не говорит?

— Почему не говорит, — обиделся сзади невидимый дядя Коля, — ну, цыпа моя, иди сюда, иди пожрать дам.

— Мне? — удивилась Ленка, оскорбившись на цыпу.

— Иди, Жучка, — продолжал дядя Коля, гремя цепью, и оттуда вдруг раздался мелкий радостный лай и звон миски.

— Ой, — сказала Ленка.

А парень вдруг откинул голову и захохотал, опуская руки. И стал совершенно таким, каким бывал иногда Ленкин отец, если они с мамой смеялись вместе, и она, вытирая глаза, приваливалась к его плечу красивой темноволосой головой.