Дискотека. Книга 1 [СИ]

Глава 17

Ночью пришел ветер с запада, и Ленка проснулась, думая о коте. Она знала, кот должен быть черным, таким, как был когда-то у них со Светкой на старой квартире. Это так называлось у них — «на старой квартире», откуда переехали десять лет назад, в пятиэтажку с удобствами, из двухэтажного дома барачного типа на окраине города. Там не было туалета, и водопровода не было тоже, маленькую Ленку это не слишком волновало, потому что был там прекрасный тихий двор, весь в зарослях дикой сирени, была площадка для футбола, полная одуванчиков, а через две улицы, если пробежать их поперек, под небольшим обрывчиком лежало мелкое море, зеленое над желтым песочком, с плоскими камнями в бородах травы. Ленке было там хорошо. И кот был. Черный. А когда переехали, то не сложилось.

Теперь ее кот приходил ночами, когда ветер дергал проволоку за окном, и та постукивала о подоконник. А еще дальше тихо гремели какие-то жестяные штуки, может быть, на балконе второго этажа. Не мешали, шепотом.

Ленка не открывала глаза, чтоб не проснуться окончательно. Завтра первый день после каникул, в школе. И, слава Богу, бабка уехала, в тот же день, когда вернулась из Симферополя мама. А Ленка усвистала на весь день к Оле на огород, чтоб не принимать участия в разборках, если они состоятся. «На огород» это тоже так называлось, потому что дачей назвать — не назовешь, множество криво нарезанных участков в низине за автобусной остановкой «Луч». Ленке это напоминало картинку из китайского журнала, квадратики вскопанной земли и на каждом — согнутая фигура, только не было остроконечных шляп треугольниками. На некоторых огородиках торчали деревянные будки-халабудки, а у Олиных родителей так даже стоял кособокий домик из листов старого шифера, в нем — лежанка под старым покрывалом, самодельный столик на одной ноге, лавочка, пара облезлых табуреток, и сваленные вдоль стены лопаты и грабли.

Там они и провели почти весь день, который выдался серенький, мягкий. Ждали Семки, но ее забрали родители к бабушке, а еще стоять очередь в бонный магазин, где что-то должны были «выкинуть».

А девочки прогулялись к ставку на краю низины, там в камышах торчали пеньками рыбаки, и под ногами хлюпало, проминаясь.

Потом сходили к Царскому кургану, внутрь, в раскопанную археологами гробницу, не пошли, а залезли наверх, посидели на старых камнях, кинутых в сухой траве, съели припасенной вяленой рыбы, перебрасываясь ленивыми словами. И вернулись обратно, когда уже небо начинало синеть, а сбоку в дырке выглядывало, катясь вниз, красное солнце.

Оля спрашивала, и Ленка, обдумывая, не слишком охотно отвечала. На пятом вопросе немножко рассердилась.

— Оль, ну я же тебе все рассказала. Он мне денег занял, а Пашка согласился, ну, чтоб я не одна, мы с ним смотались и коробку эту купили. Лежит вот.

— Угу, — Рыбка вдумчиво поддавала ногой ажурные комки перекати-поля, отправляя их на обочину, — можешь не повторять. Мне интересно, ты вообще чего себе думаешь? Про Кинга, к примеру. Ну и Пашка, он чего прилип к тебе? Я-то понимаю, чего они козлы хотят, но мне интересно твое мнение. И чего ваще будешь делать?

— А чего делать? Ну, надо как-то побежать на почту, послать фигню эту. И все.

— Я не про фигню, — неумолимо стояла на своем Оля, — я про козлов.

— Оля, отстань. Не буду я ничего делать. И не хочу ничего.

— Н-да? — не поверив, удивилась Рыбка, суя руки в карманы старого плаща и шурша им в такт шагам, — еще скажи, он тебе не понравился.

— Понравился. Но понимаешь, как-то вот. Не так. Я не могу понять. С ним все другое. Понимаешь?

— Еще бы. У него куча бабок.

— Да нет же! — Ленка с досадой пнула растопыренную ветку, — он говорит по-другому, и смотрит. И даже улыбается. Как-то вот… свободно, что ли. Обо всем.

Она замолчала, подыскивая слова, и снова рассердилась. Потому что подыскивала их, возвращая себя в этот, знакомый и близкий круг, в котором дома — разговоры о долгах и сварить поесть, да я волнуюсь, Лена. В школе — дурацкая эта политика везде, а где нет ее, там маты и сальные усмешечки пацанов, и разговоры девочек, кто чего где купил, и кому чего достали. Ну, а с подругами тоже, ясен пень, ты его любишь, а он тебя любит, да чего наденешь, а чего задали. Все это, конечно, важно (почти все, поправилась Ленка, отметая политинформации и гыгыканья пацанов), но почему ей все время мало? И нужно что-то еще, что-то совсем неотсюда. И не так много они с Сережей Кингом болтали, об этом не отсюда, но она почувствовала, с ним как раз можно. Он не станет усмехаться или насмехаться. И делать стеклянные глаза, пережидая, когда она перестанет молоть глупости, тоже не станет. Он от этого немного на Петю похож, но с ним легче, потому что Петя такой — с надрывом, конечно, потому что он инвалид, Ленка понимает, но постоянно чувствовать себя виноватой, за то, что ноги у нее здоровые, она не может.

И вот объяснить Рыбке, чтоб она поняла, не сумеет. Не потому что Рыбка не врубится. А просто ей это тоже покажется неважным. А Ленке важно.

Да что я за зверь такой, расстроилась она, подходя за Олей к кособокому домишке, почему мне важны какие-то глупости, а не то, что действительно важно.

— Ладно, — смилостивилась Оля, гремя в углу тяпками и лопатами, — ты главное, фигни не наделай, а остальное, расскажешь потом, че и как. И не лезь к Кингу, будь поумнее нашей Семки, поняла?

— Семки еще, — расстроилась Ленка, — мне уже надоело Пашку отгонять, Викочка решит, что мы с ним, того… на этого… Обид будет!

— А ты начихай, Малая, — вдруг здраво посоветовала Оля, хлопая кривыми дверями и гремя замком, — еще перед Викочкой ты не отчитывалась, с кем будешь лазить. У нее, что ли, отбиваешь.

— Она так и подумает.

— Пошли. А то ветер вон, холодно скоро.

И вот пришедший с запада ветер дует, беспокоя и не давая спать. Наверное, он уже принес тучи, думала Ленка, поворачиваясь и суя руку под подушку. Они совсем черные, толстые, как мой кот. Который у меня обязательно будет.

Утром она сидела в кухне, ела гречневую кашу, залитую молоком и куняла носом, слушая, как мама бегает в коридоре и в спальне, что-то роняя, подхватывая и торопясь.

— Лена, я вернусь позже, у нас собрание, чтоб они скисли все, со своими собраниями. А ты…

Шлепанье маминых тапок унеслось в большую комнату, там снова что-то упало.

— Ты меня слушаешь? — раздраженно воззвала мама.

— Да, — сказала Ленка, зевая, — куплю хлеба, да. И яблок.

— В овощном, мне тетя Вера сказала, привезли. Они паршивенькие, но дешево, и компот сварим тоже.

— Хорошо.

Ленка отодвинула пустую тарелку, потянулась, забирая со скул волосы. Надо после уроков уломать Рыбку сходить на почту. Чтоб не одной.

— Лена…

Она повернулась на близкий голос, что стал вдруг холодным и удивленным.

— Это что такое?

Алла Дмитриевна стояла в дверях, держа в одной руке цветастый пакет, а в другой длинный кусок импортного синего коттона с торчащими по краю нитками.

— Чье это? Ты где взяла?

— А. Мам, это Олеся попросила. Чтоб я ей джинсы. Отец ей достал где-то коттон, индийский. Ну вот. Попросила.

— Да? — мама встряхнула раскроенную штанину, глянула в полуоткрытый пакет, уже успокаиваясь, сказала, — а, Олеся. Ну, хорошо. Правда, она могла бы подумать, что времени у вас мало, вам нужно учиться, готовиться поступать. А тут какие-то тряпки. И чего на тебе ездить, ты тоже должна как следует браться за учебу.

— Почему ездить, мам. Она мне заплатит. Как в ателье.

Алла Дмитриевна окаменела спиной. Медленно повернулась, оттопыривая пальцы над краешком ткани, будто та вдруг испортилась и сгнила.

— Как это? Как заплатит? Ты согласилась ей — за деньги?

Ленка встала напротив, кивнула, недоумевая.

— Ну да. А что такого-то?

— Что? — Алла Дмитриевна задохнулась, резкими движениями суя штанину в пакет и держа его на вытянутой руке, — что? Ты, как какая-то обслуга, как спекулянтка, возьмешь деньги у своей же подруги? Это же… это позорище просто?

Ленка шагнула ближе, дергая из ее руки пакет.

— Да чего ты? Причем тут? Я же их заработаю. Я умею. И потом, она мне совсем не подруга. Одноклассница.

Мать взялась за виски, закатывая темные глаза. Поднялись красивые плечи, обтянутые недорогим свитерком-лапшой.

— Боже! Да как я в глаза погляжу! Соседям. Моя дочь как какая-то, какая-то… берет деньги! Ты выучись сперва! Чтоб диплом! И работа. И тогда пусть твоя Олеся приходит. Ну и, не к тебе, конечно, а куда в ателье. А у тебя будет нормальная человеческая зарплата! А не эти вот, подработки.

Последнее слово она почти выплюнула, дрожа накрашенными губами.

— На кого, мам? Что ты мне свое диплом-диплом! — Ленка прижала пакет к халату, и пошла следом за каменной спиной, по которой встряхивались темные волосы, — я, может, не хочу диплом ваш. Я, может быть, хочу это вот — придумывать и шить! Красивое! Я уже могу. А тебе лишь бы диплом!

— Да! — мать, не поворачиваясь, хватала сумку, суя в нее пудреницу, расческу, носовой платок. Дернула с вешалки шарфик, наматывая на шею. Посмотрела вниз, на тапочки и, чертыхаясь, скинула, хватая старые, сто раз ремонтированные сапожки. Крича туда, вниз, к поблескивающей молнии, дергала ее, срываясь пальцами.

— Все. Все поступают, и даже Иркин балбес уже на курсы пошел, в авиа-институт поедет! И ты мне вдруг такое? Ты и без высшего!

— Ты тоже без высшего! И папа тоже. И, между прочим, ваш любименький и богатенький дядя Виктор, вообще училище закончил, а работает и любит работу. И веселый всегда. А я, может, не хочу, в этот ваш торговый! Мне не нравится!

Мать выпрямилась, опуская руки. Темные глаза на покрасневшем лице смотрели с тоской, губы кривились.

— Леночка. Ну, какая тебе разница. Ну, торговый. Зато у нас, и не надо ехать. Пока учится Света, и ты уже три года отучилась бы. А хочешь, ну вот есть еще рыбный институт. Или в Симферополе — педагогический. Конечно, по распределению могут услать куда в деревню, но это же всего три года. А диплом — на всю жизнь.

— Мам, ну что ты такое говоришь, — Ленка вдруг совершенно устала, и спорить ей расхотелось, — а, ладно. Иди, а то опоздаешь.

— Ох! — Мама ловила пуговицы плаща, поднимая плечо со сползающей сумкой, — да-да, я побежала. В общем, ты поняла. Материал Олесе вернешь. Извинишься, пусть унесет, ну, кому-нибудь. А ты прямо сегодня начинай уже браться всерьез.

— Как это вернешь? — сказала Ленка закрывающейся двери, беспомощно схватила щетку и сразу швырнула ее снова.

Маму она знала. Теперь по вечерам в квартире будет стоять запах корвалола, и без перерыва — упреки и жалобы. Кончится все только когда она скажет, да мама да, конечно, все, я сделаю так, как ты хочешь. Но в том и дело, что сейчас так нельзя.

Ленка раскрыла пакет, в котором синела скомканная ткань и блестели в целлофанчике кнопочки. Она обещала Олесе и надо сделать. Тем более коттон такой дорогой, испортить нельзя. А еще, ну сколько можно? Почему всегда нужно делать так, как решает мама? А что началось, когда в девятом она решила, поеду на иняз, буду изучать английскую литературу, стану переводчиком. Фу…

Вспоминая мамину истерику, она снова сильно расстроилась и, когда зазвонил телефон, дернула трубку, с досадой на новую помеху.

— Да!

— Разговор с Ялтой, — механически сообщила телефонистка, — говорите.

Ленка сжала трубку покрепче и встала, мрачно глядя на себя в зеркало. Сказала в потрескивающую тишину:

— Алло. Ну?

Подождала, заводясь все больше.

— Молчать будем, да? А отца нет, между прочим, он в рейс ушел. Вашу посылочку я отправлю, не переживайте, и можете больше не звонить и не дышать тут, через весь Крым. Сегодня после обеда отправлю.

— Нет, — испуганно сказала трубка, — пожалуйста. Нет!

— Что?

В ленкиной голове мелькнула мысль о двухсот рублях, потраченных на лекарства, которые вдруг — нет? И что теперь, ей Ленке — что?

— Простите. Я и хотела. Не надо посылать, понимаете. Вы слышите меня? Я хотела сказать Сереже…

В трубке замолчало, будто кто-то бежал и свалился в пропасть на полной скорости. У Ленки похолодела спина и по руке пробежали кислые мурашки. Сережа. Это она отца так.

— Сергею… простите, Сергею Матвеевичу. Извините меня.

— Хватит извиняться, — грубо прервала Ленка, — у вас время сейчас кончится.

— Да. Валик в Коктебеле. Там санаторий, школа санаторного типа, он уже уехал туда. А я тоже, я уезжаю, и посылку некому будет. Только если на новый адрес. Вот и…

В трубке затихло. Что-то там через треск слышалось, совсем невнятно. Ленка прикусила губу. Кажется, она там плачет. Или пытается не плакать, не поймешь.

— Говорите ваш адрес. Я ручку взяла.

— Спасибо. Спасибо большое. Феодосия, главпочтамт, до востребования, Панченко…

И тут женщина все-таки заплакала. Давясь и перхая, попробовала договорить. Ленка ждала, тиская в пальцах карандаш.

— Я звонила, я думала, успею. Сама поехать и получить. Он же там, в санатории, и вдруг он не сможет поехать и забрать сам. Я так быстро его собрала. И теперь вот.

— Не плачьте, — сипло сказала Ленка.

— У него процедуры, каждый день! А у меня поезд сегодня, через два часа уже.

— Называется как? Я говорю санаторий ваш, как называется?

— «Ласточка», — испуганно сказала женщина, — я не уточнила улицу, они там переезжали, в другие корпуса. Господи, как все дурацки вышло. Лечение заболеваний дыхательных путей. Ласточка. Детский. Школа, санаторного типа. Панченко. Ва… Вален-тин.

— Сергеевич, — не удержалась Ленка. И увидела в зеркале, как покраснел лоб и ухо под русыми прядями.

Бросила карандаш поверх исчирканной бумажки.

— Ладно…

— Я… — сказала женщина. И голос исчез, накрылся треском, съелся короткими гудками.

Ленка положила теплую трубку. Взяла листок, на котором криво и косо маячили несколько слов. Валентин Сергеевич. Сергеевич Панченко. И теперь нужно отправить эту дурацкую посылку, до востребования, а он там, со своими заболеваниями дыхательных путей, должен поехать в Феодосию, на автобусе. Чтоб получить. И еще неизвестно, она сколько будет идти почтой. Ему, может, несколько раз придется поехать. Сколько там ему сейчас, двенадцать, что ли. Пацан совсем.

Вторым уроком была литература и Ленка, усевшись рядом с Олесей, договорилась о примерке и стала смотреть в окно, где ветер гнул маковки почти облетевших старых тополей. Для разнообразия они с Олей явились к первому уроку, и она, наконец, попала на геометрию, чем несказанно удивила классную. Та вздела выщипанные и тщательно подрисованные поверх пустоты бровки, но язвить не стала, видимо, побоялась сглазить. И Ленка отсидела, чиркая в общей тетрадке решения «подобных» примеров и записывая доказательство теоремы, успешно записанное до нее в потрепанном учебнике его авторами.

Тополя мотались, как старые метлы, за ними катились серые с черным тучи, размазывая себя по серому небу. Ленка пожалела, что выпендрилась, нацепив поверх платья свою короткую курточку, будет идти домой, совсем отморозит себе задницу на холодном сыром ветру. И что-то нужно решить с этой посылкой. А может попросить Пашку? Пусть сгоняет на своем драндулете, отвезет ее прямо в «Ласточку».

— Феодосия, — сказала Элина Давыдовна.

Ленка резко повернулась от окна к черной блестящей доске, отгороженной фанерной кафедрой. Сбоку стояла русачка, опираясь на фанеру и отряхивая край серого пиджака.

— Заседание продлится три дня, и сегодня после уроков мы останемся и проголосуем, кто от вашего класса достоин представлять школу.

— Какое заседание? — шепотом спросила Ленка Олесю.

Та бережно поправила завитые соломенные кольца волос. Отведя назад локоть, выждала секунду и ткнула Саньку в плечо. Тот, уже совсем налегая на парту, тянулся к ее волосам растопыренными пальцами. Охнул и откинулся, прижимая руку к сердцу и вытягивая ноги под их сиденье.

— Андросов, — предостерегающе сказала Элина, вытирая руки платком.

— Малой академии, — не разжимая зубов, прошептала Олеся, глядя на учительницу, — сочинение писать. Достали они со своими…

Ленка подняла руку.

— Элина Давыдовна. Я можно поеду?

— Клопов кормить, — подсказал сзади Санька. Все заржали.

Выездные заседания Малой Академии Наук были в школе предметом шуточек. Нет, когда все начиналось, то было даже интересно. Ленка тоже записалась было на факультет журналистики. Маленький такой факультетик, смеялись они потом с Олей, крошечной такой академийки научек. Она даже накатала какой-то там репортаж, по поводу заброшенного парка, что назывался Казенный Сад, и предложила устроить там сказочный сафари-парк с живыми лешими и бабами-ягами. Чтоб выскакивали из густых кустов на радость детишкам. Но общественность в лице верхушки комсомольской организации встретила предложение весьма прохладно и тут же с упоением занялась отбором героев труда на предмет взячи у них интервью о достижениях у станков и конвейеров. Тут восьмикласснице Катковой стало скучно, и она потихоньку из состава академии выписалась.

— Каткова? И кто сдох у нас в лесу? — благожелательно поинтересовалась Элина и обвела класс глазами, приглашая. Класс послушно загыгыкал шутке.

Ленка пожала плечами.

— Да никто. Я просто подумала. Я же хорошо напишу. Зачем еще кого-то выбирать. Тем более, никто ж не хочет.

— Клопов кормить, — снова загробным голосом произнес Санька.

— Не обращайте внимания, Элина Давыдовна, — успокоила Олеся накаляющуюся учительницу, — Андросов кому-то там проспорил, не знаю что, и теперь два дня будет только два слова говорить. Про…

— Клопов кормить, — согласился Санька.

Класс заржал уже громче, веселясь откровеннее.

— Ах, — Элина всплеснула руками, — я человек азартный, мне стало интересно. Андросов, ну-ка поднимись, отрок наш благородно слово держащий. Так что я сегодня спрашивала по теме урока?

— Клопов кормить, — с готовностью ответил Санька, и поведя широкими плечами, ухмыльнулся своей волчьей усмешкой.

— А-а-а! — заорали за его спиной.

— Садись, Андросов, — печально резюмировала Элина, — заслужил двойку, ставлю в журнал. И с ней ты у нас отправляешься куда? К директору. И зачем?

— Клопов! — закричали вокруг, — кормить!

Но Элина подняла руку с короткими пальцами, сверкнули багровые ногти.

— Молчать, шпана. Итак, Каткова. Оставив клопов Андросову, вернемся к высоким материям. Ты в курсе, что поехать придется на три дня, ночевать будете в школьных аудиториях, где не особенно тепло, а кроватей наставлено сорок штук, и каждый день под завязку будет набит заседаниями, письменными работами и заключительным голосованием. Так? Это не просто ля-ля-ля в тетрадочке, это большая ответственность. Правда, на экскурсию вас свозят, шефы обещали. Но все равно, не погуляешь там. И все равно просишься?

— Да, — кивнула Ленка. И подумала, придется в пальто ехать, а оно нелюбимое и страшненькое, ну все равно, придется.

— Хорошо, Каткова, я записываю твою кандидатуру. После уроков соберемся…

— Клопов, — сказал Санька.

— Молчать, — рявкнула Элина.