Дискотека. Книга 1 [СИ]

Глава 14

Над серой водой носились чайки, ветер гнул кусты тамариска, с истрепанными, но еще зелеными ветками. А на широкой плоской набережной вороны, пикируя и взлетая, кидали на серый бетон грецкие орехи. Садясь, брали лапой и долбили клювом, добывая вкусную ореховую мякоть.

Оля бросила пуговицу плаща и повернулась к Ленке, округляя накрашенный розовой помадой рот:

— Сережа Кинг? Погодь, Малая… Сам Кинг?

Ленка кивнула и немножко загордилась через унылый испуг.

— Угу. Прикинь. По имени меня назвал. Садись, говорит, Леночек, и рассказывай. А еще, ну ты когда с Ганей ушла, а Семки паразитка меня бросила, на танцах, помнишь, меня там зацепили, а потом Мерседес и Строган подписались, за меня?

Оля кивнула, нервно разворачивая конфету. Пачкая губы, грызанула облитый шоколадом вафельный брусочек.

— Он в тачке Мерса сидел. А я его в темноте не узнала. Ну и голос, я откуда знала, что это он, с нами разве ж говорил когда. И он знает, где я живу. Где мы живем. Это же он про тебя спросил, что, подружка бросила?

— Может, про Семки, — обиделась Оля, комкая фантик и кидая его в урну. Ветер подхватил бумажку, она запрыгала по бетону к невысокому бордюрчику. Перелетела и скрылась в суете воды.

— Без разницы, — великодушно махнула рукой Ленка, — я не о том. Он про нас знает! Вопрос — почему? Откуда? Мы ему никто. Ну, один раз только…

Она замолчала, вспомнив, как в самый первый дискотечный вечер вытащил ее танцевать Юра Бока, завертел, поддерживая под спину и нагибаясь сверху, заглядывая в испуганное лицо бешеными светлыми глазами. Через минуту у Ленки от напряжения и страха ныли ноги, и боялась — упадет. А когда музыка кончилась, не стал отпускать, держал за локти, притягивая к себе, нависал над ее лицом своим — блестящим от испарины, с кривым перебитым носом и уверенной ухмылкой. И совсем уже собрался что-то ей говорить, а Ленка мысленно клялась, что не-не-не, сюда она больше ни ногой, никогда, вот тут сбоку подошел высокий, с мощным разворотом плеч, с темной короткой стрижкой, блеснул в цветном полумраке глазами и зубами. И Бока Ленку сразу отпустил, осклабился, пожимая протянутую руку. Высокий его увел куда-то в толпу, разок на Ленку оглянулся и кивнул ей, успокаивая улыбкой. Наташка сказала, когда Ленка подошла на подгибающихся ногах:

— Ну, ты везучая, Малая. Это ж Сережа Кинг, самый в центре деловой. На толкучке коттоном фарцует.

Еще раз Ленка потом видела Сережу Кинга на дискотеке, когда приезжал один, как Валера Строган, базарить, наверное, о каких-то делах. Не танцевал. И в другой раз, стоял у стены, вместе с незнакомыми взрослыми парнями, а их девочки, тонкие, с пышно кудрявыми головами, самозабвенно изгибались у самой эстрады, поднимая руки и смеясь. Потанцевали и после исчезли, все вместе. Натаха тогда сказала — в кабак, наверное, поехали, они тут редко бывают, они больше по кабакам.

— И что ты ему сказала? — спросила Оля, плотнее запахивая плащик.

Тут, в тихом углу ветра не было, но все равно прохладно, и сидят уже долго, съели почти весь кулек купленных по дороге конфет.

— А Петя уехал. Прикинь.

— Малая, не виляй. Колись, ты ему рассказала, что ли? Про эти свои деньги, про лекарства.

— Нет. Да нет же! Он мне сам…

— Как это?

Рыбкины глаза неотступно следили за выражением лица, и Ленка вздохнула. Ну, почему она Оле никогда не умеет соврать. Вот Семки бывает, они брешут, по мелочи, чтоб та не обижалась, если им нужно без нее побыть и что-то решить секретное. А друг другу — никогда.

И рассказывая, снова оказалась там, в захламленной фотолаборатории, где на старой продавленной тахте сидел Сережа Кинг в кожаной курточке «сильвер», их еще называли в народе радикулитками, потому что короткие совсем, до талии. И в синих новых джинсах «монтана», дорогущих как чорти что. Ну да, как раз сто восемьдесят рублей такие джинсы и стоили на толкучке, на краю городского рынка, где рядом с бетонным парапетом над речкой стояли парни с пакетами, курили, переговариваясь, а между ними бродили покупатели, вступая в негромкие беседы.

Сережа сидел и ждал, что она ответит. И Ленка немного сиплым голосом тогда сказала снова:

— Я пришла к Пете. Дело у меня.

Кинг улыбнулся.

— Петя уехал, Леночек. Теперь тут Шошана резиденция. И все петины дела перешли к нему.

Протягивая руку к полке, зацепил пакет из грубой красноватой бумаги. И пристально глядя на Ленку, тряхнул, чтоб изнутри поползли глянцевые фотографии. Ленка, прикусывая губу, подняла лицо, чтоб не видеть, если они вдруг посыплются и там, на них… То, о чем Петя говорил тогда. Предлагал. И вот она прибежала, держа в голове сказанное им «никто и не поймет, что это ты на снимках».

— Угу, — удовлетворенно кивнул Кинг, закрывая пакет и кладя его на тахту, — понял. Сколько бабок обещал?

— Каких бабок? — растерялась Ленка.

— Заплатить сколько хотел?

Она молчала, краснея, веки щипало от растерянных подступающих слез. Плечом ощущала жадное любопытство Шошана, который притих у стола. И Сережа снова, вроде бы, понял. Легко поднял сильное тело, поддернул за широкий ремень джинсы.

— Пойдем, курочка, провожу до остановки. Или с нами поедешь? На машине?

— Серый, нам же еще… — недовольно подал голос Шошанчик.

Но Ленка, поспешно вскакивая, перебила:

— Я на автобус.

Они вышли в неяркое солнце. Шли мимо клумбы, полной умирающих роз, к полуоткрытой железной калитке. А потом парковой дорожкой под старыми высокими деревьями. Сережа, держа в карманах руки, ступал уверенно и мягко, и Ленка знала — смотрит на нее сверху. На половине дороги, когда впереди из-за деревьев выступил облезлый угол старой остановки, сказал:

— Ну? Так сколько нужно-то?

— Двести, — ответила она и тут же поправилась, — сто девяносто.

— Ого.

Ленка опустила голову, глядя на свои колени и внизу мерно мелькающие носки сапожек.

— Зачем? — поинтересовался Кинг.

Но она промолчала.

— Ясно. Сикрит информейшн. Нот фор ми.

— Фо эниван, — мрачно поправила Ленка.

— Ого, — улыбаясь, удивился Кинг, — какие мы умненькие девочки.

— Да. Я умненькая и развитая девочка, — согласилась Ленка, — это не я так, это обо мне так.

Сережа поддал ногой пупырчатый мячик маклюры, тот прыгнул, укатываясь с тротуара.

— Петя наш, хоть и инвалид, но большой лох, хотя по идее, в одном месте убыло, а другом должно добавиться. И если что-то обещал, то все херня, Еленик. Мечтал да. Втихаря где-то что-то спрашивал. Девок хотел снимать, и бабки на этом сделать. А может и не хотел бабок, а просто на голых девочек сам полюбоваться. Понимаешь? Так что никаких денег ты бы с него не получила.

— Не надо так про него. Он хороший. Ну, неплохой он. И потом, у него ведь, правда, не ходят ноги, откуда нам знать, как это — без ног жить.

— Ты добрая. Добрые всегда в жопе, Ленка Малая. Понимаешь?

— Нет.

— Нет? — Кинг остановился, глядя сверху вниз.

Ленка встала тоже, поднимая к нему горящее лицо. Страх прошел, может быть, потому что он говорил с ней так, как никто и никогда не говорил, ну разве что папа, когда ей было двенадцать и тринадцать, а потом перестал. И сейчас, стоя перед высоким, широкоплечим, совсем взрослым парнем, она была с ним на равных, ну или так показалось ей.

— Нет. Так не должно быть. Я в это не верю. Он не поэтому мне предлагал. Он художник. И хотел, чтоб вышло настоящее. Ну вот как… Ну, картины же есть!

Сережа кивнул, покачался с носка на пятку.

— Понимаю о чем ты, малышка. Нет, малышку беру обратно, считай, не говорил этого слова.

Она кивнула, напряженно слушая.

— В любом случае, твои надежды фью, и денег тебе не светит.

Ленка опустила голову. Ей вдруг сильно захотелось, чтоб этот разговор кончился, и она поскорее уехала. Он так сразу понял, зачем прибежала и на что хотела согласиться, и от этого ей казалось — уже голая перед ним, прямо на улице. Ощущение было таким сильным, что не нужно было, чтоб стоял рядом, и разговаривал. Закончить скорее и потом никогда не видеть его красивого лица, на котором все правильно и ровно, вот только нос — большой, с сильной горбинкой, но его это совершенно не портит.

— Я могу тебе помочь, — сказал Кинг.

— Нет, — испугалась Ленка, — извини, я пойду уже. Не надо. Спасибо.

Он взял ее за плечо. Медленно проговорил, разделяя слова:

— Еленик. У меня телок целая толпа. Укладывать в койку и трахать — не буду. Тебя — не буду. А вот в кабачок вместе сходим. Один раз. Денег дам в долг, двести. Не подарю. Вернешь, когда сможешь. Запоминай телефон. И позвони. А то вон автобус уже.

Поодаль ворона, боком подпрыгивая, напала на чайку, та крикнула, расправляя острые крылья, отскочила, нагибая маленькую голову с желтым клювом.

— Ты пойдешь? — требовательно спросила Оля.

Ленка пожала плечами. Повозила ногой, отпихивая мусор — веточки, пару прилетевших бумажек. Съежилась, суя руки поглубже в карманы.

— Не знаю, Оль. Думаешь, он не врет, насчет — просто сходить в кабак? И в долг тогда…

— Врет, конечно, — уверенно сказала Рыбка, — все они врут, всегда. Я вообще не понимаю, чего ты дергаешься. Тебе этот пацан — никто.

— Он мне брат вообще-то.

— Угу. Твои что ли проблемы? Батя твой накрутил делов, нафиг было спрашивается? Ну, ушел от вас, ну жил там с этой, как ее, Ларисой? Но детей нафига? Теперь ты должна мучиться из-за них всех. А, между прочим, это его мамаша все напортила, твоего бати. Корова старая. Да напиши телеграмму, папа, не получилось, извини, привези еще раз. И забудь. И про Кинга забудь. Нафиг! Ему, наверное, тридцатник уже. Испортишь себе жизнь, а ты девка умная, вон на золотую медаль тебя хотят.

— Вот черт. Еще сочинение это. Про детей революции. Фу.

— Именно, — Оля подняла тонкий палец, — про детей. И кстати, ты обещала насчет Семки поговорить с Пашкой. Ну?

— Ничего я не обещала, — рассердилась Ленка, — чего командуешь? Вы блин достали. То лазий с Ганей, то Семки отмазывай. А у меня еще и своя жизнь есть, и в ней до фига проблем. Их решать надо.

— Мы и решаем, — согласилась Оля, приваливаясь к ее плечу, — холодрыга какая. А пойдем греться? Ты куда хочешь? Может, кофия треснем, в пышечной? Нет? О! Придумала! Пошли в «Детский мир»!

Она вскочила, одергивая синий плащик с большим капюшоном. Ленка тоже встала, с раздражением думая — ну вот, час торчали на холоде, сожрали конфеты, а так ничего и не решилось.

Они шли рядышком, наклоняя головы и отворачивая лица от резкого ветра. И вдруг Ленка подумала с облегчением, наверное, и хорошо, что других решений никак не приходит. Потому что она помнит номер телефона, и ничего страшного не случится, если просто позвонит. Она видела, он ей не врал. Не тронет. И не потому, что Ленка вся такая неземная цаца, на которую и дышать страшно. А потому что она его удивила. И разговаривать с ней ему интереснее, чем завалить и трахнуть.

А насчет «все они врут» (она искоса посмотрела на острый профиль подруги с длинным точеным носиком и впалыми щеками), так то у Оли семейное, бабские причитания, от старших сестер, ой все мужики сволочи, ой все козлы. Не может такого быть, чтоб врали все и чтоб все было так — не по-человечески.

В «Детском мире» было тепло и просторно. Скучали в отделах продавщицы, ходя друг к другу в гости и тихо болтая у кассовых аппаратов. Лена и Оля поднялись на второй этаж, с удовольствием распахивая плащики и цокая каблуками по широкой мраморной лестнице. И Оля сразу устремилась к полкам, на которых вповалку сидели плюшевые игрушки.

Через пару минут девочки кисли от смеха, вытаскивая и вертя особенно выразительных мохнатых уродцев. Оля махала длинными трикотажными ногами-макаронами странного существа с острой розовой мордой и карманом на круглом брюхе.

— Ленк, ну угадай, нипочем не угадаешь, это у нас кто!

— А что написано? — Ленка, смеясь, дергала плюшевого непонятку к себе, но Оля отступала, мотая головой. Потом наконец, повернула вверх ногами и прочитала с выражением:

— Игрушка лисичка! Ой, Малая, я щас уссусь. Фост, где дели лисичкин фост!

— Зато ноги вон какие, полосатии!

Насмеявшись, затолкали игрушки на места и пошли в отдел детской одежды, где постоянно охотились, радуясь собственным небольшим размерам. Оля, несмотря на рост, плечики имела худенькие, и грудь первого размера, а Ленка про свою грудь вообще старалась не думать, потому что — где она, не нащупаешь.

На длинной стойке Оля, перебрав проволочные плечики, вытащила голубую рубашечку с длинными рукавами.

— О! Ну, говори, модельер.

— Угу. Вот досюда рукав обрезать и из этого два кармана, с клапанами. И еще выйдут погончики. Только пуговицы надо другие.

— О-о-о, — Оля полезла к ценнику, вертя исписанную печатными буковками картонку, — блин, трояк всего стоит! Ленка, давай придем и купим, да? Голубые и вон, в клетку клевые какие. Всего по шесть рублей с носа получится. Ты чего?

Оля повесила рубашку обратно.

— Про деньги да? Ну вот…

Молча пересмотрев ряды исключительно уродливых зимних курточек, сляпанных из серого и темно-синего сатина, с капюшонами на клочкастом синтетическом меху, они спустились вниз и вышли. Оля взяла Ленку под руку, приноровилась и в ногу зацокала полусапожками.

— На парад пойдешь? Завтра ж. Нам Мурка сказала, кто не явится, тому пару влепит, по поведению.

— Не царские времена, — возмутилась Ленка, — пусть туда семиклассники ходят, флажками машут. С Полуэктовной во главе.

— Мы отряд маленьких полуэктиков, — запищала Оля, чеканя шаг, — левой правой, флажками мах-мах, мы твои революция дети! Ура товарищи!

— Ой. Я щас вспомнила, мне мама рассказала. У них такая же полуэктовна стояла на трибуне, орала да здравствует. Ну как обычно. И до того затуркалась, что когда до Кубы дело дошло, она как закричит «Да здравствует социалистический! Кубический! Народ!» и все мимо идут довольные такие — урааа!

— Ыыыы, молчи. Я уссусь щас! Кубические полуэктики!

Смеясь, добежали до своего района, еще постояли на своем родном углу-серединке. И попрощавшись, разошлись по домам.

В квартире Ленка прокралась в свою комнату и быстро переоделась, мрачно думая, все равно придется выходить на кухню, пожрать там чего, а то после конфет все аж слиплось. А потом закрыться в комнате, поставить какую музыку. И подумать о сочинении, Елена Каткова, заботливо подсказал внутренний голос, а не о том, о ком ты собралась думать…

Верно, сокрушенно кивнула Ленка, я должна придумать, о чем написать это чертово сочинение.

Бабка сидела в спальне, за приоткрытой дверью празднично вещала что-то дикторша. И Ленка усмехнулась, идя в кухню и слушая бабкины комментарии, в которых слова «коровища и засранка», обращенные к нарядным телевизионным дамам, были самыми приличными.

Но рассольник она сварила вкусный. Она вообще умела много и делала все быстро, правда, щедро замусоривая все вокруг, но после, как трактор, проходила фронт работ, убираясь за собой. И Ленка с недавних пор с тоской ловила себя на мысли, что ее язвительные подколочки, насчет того, в кого она такая, изрядно верны. У них с Еленой Гавриловной было много общего — умелые на все руки и много сил, и упорство. Вот только становиться такой ненавистницей Ленка никак не собиралась.

— Поела? — мрачно спросила бабка за дверями, когда Ленка уже укрылась в комнате.

Та промолчала, но бабка ждала, и она сердито ответила, повышая голос:

— Да! И тарелку помыла.

Старуха молча протопала в кухню.

А Ленка села в любимый угол дивана, уложила на колени подушку и обняла ее. Стала думать, записать ли пять цифирок телефона Сережи Кинга. И решила — чего их записывать, всего пять, и такие простые. Два десять тридцать. Попробуй забудь.

Ленка откинулась на скрипучую спинку дивана и закрыла глаза.

Комната исчезла. Не стало книжных полок и серванта, набитого вперемешку опять книгами и безделушками, не стало розовой раковины с волнистым краем, подаренной папой куколки-туземочки в пальмовой юбке и с длинными блестящими волосами. Скрылись за пульсирующей темнотой полосатые занавеси на окне, письменный стол в углу и на отдельном маленьком столике зингеровская ручная швейная машинка с золотыми вензелями на прянично-круглом боку. И шкаф тоже исчез.

Вместо всего проявилось на темном светлое внимательное лицо, губы, изогнутые в легкой улыбке, глаза — серые, под тяжелыми ресницами, и чисто выбритые щеки с желваками на скулах.

— Привет, — сказала она серым глазам, — это Лена. Ну, помнишь, мы недавно говорили. Горда шляхетна полька, ленник польского короля… Да. Я тут подумала и…

В коридоре затрещал телефон, и Ленка подпрыгнула, роняя на пол подушку. Облизывая губы, поперхнулась хриплым неровным вдохом.

— Вот черт…

Сползая с дивана, на слабых ногах вышла и подняла трубку.

— Да. Але?

— Каточек, — сказал далекий голос Олеси Приймаковой, — ну что, я завтра приношу, да? На парад. И, может, померяемся сразу?

— А… да. Конечно, да. Завтра, Олеся.

Ленка положила трубку, выравнивая ее дрожащей рукой, улыбнулась криво. Ну и лахудра. Села мечтать, ну-у-у, Каток, ты даешь.

И схватила снова заголосивший телефон.

— Ленк? Ты все-таки с Пашкой поговори, слышишь? Про Семки. Она мне щас звонила, аж рыдает там. Прикинь, все утро просидела на лавочке, возле его подъезда. Ты там что, ты плачешь, что ли? А, ржешь. Ну, я поняла. А чего ты ржешь-то?

— А он прикинь, с балкона по веревке. От нашей Семачки, — заикаясь, рассказала Ленка.

— Правда, что ли? — удивилась трубка.

— Семен Семеныч, — с упреком воззвала Ленка, еле удерживая трубку у щеки.

— А-а-а, — та заверещала дальним Олиным смехом, — ой, я поняла да. Пред-ставляю-ю!..

Всхлипывая, Ленка попрощалась и постояла у телефона в ожидании, вдруг тот снова заорет. Но телефон молчал. Она снова ушла в комнату, отворачиваясь от разоренной стены с голыми пятнами на месте сорванных снимков, подумала, а вот надо было из петиной лаборатории забрать фото, где они кружатся. Снова повесить, бабке назло. И села за стол, раскрывая тетрадь и нацеливая ручку.

Через десять минут кинула ручку на белые листы. Ерунда какая! В голове крутились всякие павлики морозовы и вити коробковы вперемешку с красными флагами и торжествующим лицом Веры Полуэктовны. И ничего, что можно было написать словами. Ну, никто же не заставляет верить в эту чушь. Просто напиши, Лена Каткова. Гладко и красиво, с пафосом в нужных местах.

Она снова взяла ручку. Нахмурила тонкие брови и начала. Через несколько минут перечитала написанное, суя руки в перепутанные русые волосы.

«Листья бегут по асфальту, им холодно — листьям. И только в углу, у стены, где растет виноград, спит кошка, белая, в пятнышках рыжих. Теплая осени кошка. Спит до весны»…

— Приплыли, Каткова, — сказала шепотом, — пряздравляю, ты кажись написала стихи. Теперь ты, Каткова, чисто Александер Блок.

Кстати, подумала с облегчением закрывая тетрадь, но перед этим еще раз внимательно перечитала написанное, кстати, о Блоке, об Александере…

Подошла к полке, выдернула потрепанную книжку в мягкой обложке с черными буквами серии «КС», что означало «классики и современники». И завалилась на диван, закидывая ногу на ногу. Открыла наугад и стала читать, проговаривая в голове мерные, чеканенные бледной типографской краской на желтоватой бумаге строки.