Дискотека. Книга 1 [СИ]

Глава 31

Автобус снова был полон, и Ленка сидела, так привычно, будто ездила в нем каждый день, и все вокруг знакомо — низкие серые с желтым холмы, редко утыканные столбами, виляющая асфальтовая дорога, громкие женщины с кучей сумок, в которых везли «с города» покупки, и мужички, крепко пахнущие куревом: висят на металлических поручнях, качаясь в такт натужному реву двигателя. Дети, маленькие и побольше, одну девочку Ленка даже подержала на коленях, приняв от большой тетки с тяжелым дыханием из расстегнутой вязаной кофты. А потом с облегчением опустила с колен вертлявую ношу, и тетка, взяв маленькую ручку, потащила к выходу, расталкивая тугую толпу.

Пыльное стекло ловило блики неяркого солнца, которое, то пряталось за низкие облака, то выходило снова. И когда выходило, в стекле отражалась Ленка, и вот она была совершенно ей незнакома — темный глаз, светлая щека и губы, а вокруг — облако кудрявых почти белых волос. Так много — вокруг лица, по плечам и ниже, что приходилось убирать рукой, закидывая за ухо щекотные прядки, а они свешивались снова, и всякий раз Ленка вздрагивала, видя их краем глаза — будто это не ее волосы.

Ночью, вымыв щиплющую голову шампунем, притулившимся в корзинке рядом с обмылком, она толком и не разглядела себя, издалека глянула в черное стекло на белые влажные, свешенные вдоль скул пряди, подумала — надо бы зеркальце вынуть, из сумки, но оно маленькое совсем, а волосы мокрые. И, вообще, совершенно устала от переживаний, мыслей и от увиденного. И от своих поступков и решений. Потому еще раз вытерла голову первой, уже влажной простыней, кинула ее на стенку душа и легла, заворачиваясь в одеяло. Заснула сразу же, без снов. А проснулась от густого пения, и тяжелых уверенных шагов за поворотом стены.

— Приближался голос, с усмешкой в нем.

Ладно, я и сам подойду.

Ленка подтянула одеяло к подбородку, немного злясь и не открывая глаза.

Но зажмуренные веки свет красил розовым, говоря — утро, пришло утро.

— Не тепла твоя светлица, — вкрадчиво доложил голос доктора Гены.

— Не мягка постель тво…

И замолчал, не закончив строки.

— Э-э-э?

В ответ на вопросительное мычание Ленка глаза открыла. И полминуты они смотрели друг на друга.

— Черт, — сказал доктор Гена, — фу, ты меня напугала, красотка. Ты что сделала-то? И как? Когда успела?

Он был уже без халата, в светлом свитере с растянутым горлом и кожаными заплатами на рукавах. И тех самых серых брюках.

— Мне одеться надо, — ответила Ленка.

Он кивнул, отступая за стену. В стекле не отразился, там маячила теперь красно-рыжая кирпичная кладка доверху и по ней тощая ветка какого-то винограда.

Пока Ленка быстро натягивала маечку, свитер и вельветовые джинсы, Гена что-то бормотал, временами удивленно чертыхаясь. Она встряхнула головой, в первый раз вздрогнув, когда на плечо упали, пересыпаясь, белые с жемчужным блеском колечки. И вышла, проводя рукой по пышным волосам.

Улыбнулась ошарашенному лицу с припорошенными щетиной щеками.

— Доброе утро.

— Да уж, — отозвался Гена, разглядывая, — угу. Ну да. Доброе. Утро.

— Я в туалет. И мне ехать надо вот.

— Вместе выйдем, беги, я подожду. А ты как?

— Перекись водорода, — просветила его Ленка, выходя, — у вас тут полный стол. Я взяла немножко.

В гулком туалете, облицованном знакомой плиткой, медленно подошла к зеркалу и испуганно уставилась на свое отражение. Сказала так же, как Гена:

— Вот черт.

Как-то это было слишком. Оказалось, что привычная Ленкина копна ниже лопаток — это вовсе не стрижка каре Оли Рыбки до плеч. И теперь из зеркала на нее смотрела совершенно незнакомая, а главное, цветная, как… (тут Ленка затруднилась, как же себя и назвать), в общем, целое облако светло-золотых волос и яркие карие глаза, слегка испуганные. А губы? Они-то почему стали в два раза надутее, и розовые, будто в помаде?

Умываясь, Ленка отводила глаза, чтоб снова не испугаться. И никак не могла понять, это хорошо или это совершенно ужасно. То, что увидела в зеркале. Но обратно время не отмотаешь, вздохнула, и пристально, наконец, посмотрев, покусала губы, пошла обратно, встряхивая головой.

Когда уже вышли (она хотела спросить про Анжелочку, но не стала) Гена отошел на пару шагов, осмотрел и сказал успокоенно:

— А хорошо. Прям даже отлично. Только приставать к тебе будут не через раз, а по два раза вместо раза.

И тут же снова разозлился, широко шагая и таща Ленкин баул:

— Свалилась на мою голову! А если бы там не перекись была? А если б там цикута рядом стояла? Или ну, или нашатырь какой? Тоже лила бы на дурную свою башку?

— Там подписано было, — возразила Ленка, — и запечатано. По вашему я совсем дура, да?

— Да, — немедленно согласился Гена, — конечно, совершенная, изумительная дура. Теперь еще и роскошная блондинка. Ты хоть понимаешь, что это не просто цвет волос? Сегодня ночью ты себе выбирала судьбу.

— Ну уж. У меня Рыбка тоже выбелила волосы. И что? То есть вы хотите сказать, это как в анекдотах, да? Что мы с ней станем дурами? Ну, для всех.

— Вряд ли ты станешь большей дурой, чем сейчас, — задушевно сказал Гена, обходя выбоины на тротуаре и поддерживая Ленку под локоток, — а вот из угла ты выскочила и теперь у всех на виду.

— На юру.

— Хм. Да. На юру. Ну что, к пончикам?

У него изменился голос, подумала Ленка, перепрыгивая ямы на тротуаре. И смотрит совершенно по-другому. Потому отвечать стала тоже, будто она — другая.

— Почему нет? Пусть пончики…Гена.

В знакомой полутемной столовой, где так же скрежетали подносы, двигаясь к кассе, они поели и выпили отвратного, но очень горячего серого кофе. И, откидываясь на спинку тощего стула, Гена сказал слегка язвительно:

— Теперь твой драгоценный братишка никуда не денется. Хвостом за тобой ходить станет. И не только ходить, Елена-краса.

— Много вы понимаете, — ответила Ленка, стараясь не обращать внимания на подколочки, но сердясь, потому что ночные его слова снова выплыли из памяти и приклеились к этим вот, утренним.

Теперь, сидя в автобусе, она попробовала разобраться, в его намеках, но слишком шумно было вокруг и все мешало. И отражение, с облаком бело-золотистых волос мешало тоже.

Автобус тряхнуло, визгнули тормоза. Ленка, испуганно спохватясь, наклонилась к соседу, что отгораживал ее от толпы:

— Это что? Это уже въезжаем да? Коктебель?

— Вона, — махнул дядька небритым подбородком, — остановка, лезь, а то не протолкаешься.

Она продралась через толпу, вытаскивая за собой сумку. И спрыгнула, щурясь от внезапного солнца и огромной, сверкающей вдалеке синевы моря. Автобус уехал вниз, немного влево, нащупывая колесами повороты и маяча белой кормой под синей крышей. А справа уже поднимались холмы, становясь почти горами, но еще травяные, ярко-желтые в солнечном свете.

Ленка водила глазами, цепляясь то за черный столб с горстью провисших проводов, то за сизую дымку Кара-Дага далеко справа, то…

— Лен? — сказал совсем рядом знакомый голос, и она резко повернулась, толкая сумку ногой.

Молча смотрела, ожидая увидеть такое же, как у доктора Гены удивление. Но Валик топтался, повесив руки, улыбался, во весь свой большой и красивый рот, и бледное лицо светилось в солнечном свете.

— Фу, — сказала она с облегчением, — фу, как напугал. Я думала, где они эти твои валуны.

— Там, — Валик махнул рукой в сторону от шоссе, — я увидел когда автобус, то встал и ушел. Пришел. Вот.

— Да.

Они смотрели друг на друга. Ленка ступила ближе, встала на цыпочки и ткнулась губами в щеку. Валик с готовностью наклонился, чтоб ей было удобнее. И она засмеялась. Новый год. Сегодня же Новый год! И вон там внизу лежат цветные домики, а дурацкий лагерь с путевкой только через два дня.

— Пойдем?

Он кивнул, беря сумку и закидывая ее на плечо.

— А ты уже придумал, где мне? А то я со второго только. «Алые паруса». Блин, я даже не знаю, где это.

Валик кивнул.

— Придумал, да. И «Паруса» это недалеко, там пять минут по улице если. Лен? Ты стала вообще очень красивая.

— Похожа? — Ленка тряхнула волосами.

В траве перелетали стайки птиц и снова прятались, будто их сыпали в траву, как серые опилки.

— На кого?

Она остановилась. Валик тоже встал на уклоне дороги, глядя чуть снизу.

— Ну как же. На Блонди. Дебби Харри которая.

— А-а-а. Неа. Ты на себя стала похожая. Совсем-совсем. Только взрослая. Я даже немножко не знаю, как с тобой теперь.

Ленка нахмурилась, пошла дальше, и он шагал рядом, озабоченно поглядывая на ее серьезное лицо.

— Панч, я же Ленка Малая, по-прежнему. Ну, волосы стали белые почти. И что?

— У меня есть фотоаппарат, — похвастался Валик, — мне Антон дал, а сам уехал. И две пленки. Я буду тебя снимать.

— Это я тебя буду снимать, — засмеялась Ленка, — я умею, мне Светища показывала. Она, между прочим, тоже тебе сестра, только совсем уже взрослая и дома ее никогда нет.

— Семьдесят два кадра, прикинь. Смена-символ называется. Рисовать не умеем, значит, будем снимать, вместе.

Он болтал, а поселок приблизился и обступил их невысокими домами, железными воротами с кинутыми через них сухими виноградными плетями. Собаками за углом небольшого магазина. Детьми на маленьких трехколесных велосипедах.

— Это вообще-то тебе подарок, Панч. Я хотела, чтоб, как Дебби Харри, для тебя.

Валик совершенно счастливо улыбнулся. Сморщил нос. И Ленка испугалась, потому что ей резко захотелось остановить его, подняться на цыпочки и поцеловать, там, где возле уха укладывался по шее завиток темных волос.

— Я понял, Малая. Только нафига мне та Дебби? Ты же лучше. В мильон раз. Она на фотках только. А ты вот она, со мной. Так что спасибо, и спасибо. Я рад.

Он остановился, Ленка наткнулась на его плечо, схватилась за бок под расстегнутой курткой и тут же отдернула руку.

Валик прижал свою руку к свитеру и церемонно поклонился. Она засмеялась и сделала реверанс.

— А сегодня я где? — спросила, когда пошли дальше, уже по улице, спускаясь к шуму воды и мерному постуку гальки в прибое. Вспомнила слова Анжелочки о том, что праздники, все ремонты стоят. Все бухают. Так что, снова, наверное, кладовка в спортзале. И невнятно испугалась — она будет там спать, и Валик будет рядом, всю ночь. Да что с ней такое?

— В школе нельзя, — услышал ее мысли (хорошо, не все, испуганно подумала Ленка) Панч, — там пацаны здоровые будут крутиться, с барышнями своими. На каникулы много уехали, медсестры там, учителя, так что свобода, лафа. Но я придумал, ты не бойся. Есть хочешь?

— Нет. Но скоро захочу.

Они пошли вдоль темной галечной полосы, вороша ногами светлую, не мокрую, и глядя, как вода выбрасывает на гальку сверкающие кружева.

— Вон будка, помнишь, мы там сидели? Я думаю, вот какая-то девушка Лена, разозлился, помнишь? А там забор уже скоро, через который мы лазили, в дырку. А макароны, помнишь, в кульке, ели, и ржали, как те кони.

Ленка кивала, смеялась, с беспокойством следя, как будка ушла за спины, и забор тоже. А они свернули, поднимаясь вверх, туда, где шли за линией жилых домов корпуса детских санаториев и лагерей.

— Валь, мы куда идем-то?

— К главврачу. К Веронике.

— Чего? — Ленка встала, кособочась на сыпучей неудобной гальке, — с ума сошел?

— Не. Она хорошая. Так надо.

— Все у тебя хорошие, — сокрушенно сказала Ленка, но послушалась. Подумала о том, что, может быть, надо прибрать свои новые волосы, косу, что ли, заплести, а то испугается главврач Вероника. Обворожительная Вероника, как ее назвал Гена доктор.

Обворожительная Вероника оказалась низенькой, очень полной женщиной в белом халате с оттопыренными карманами, и гулькой серых волос, закрученных низко над шеей. За толстой оправой очков — пристальные серые глаза, которые казались меньше от тяжелых круглых стекол.

Ленка тоскливо испугалась, ступая на шаг позади Панча, чтоб спрятаться хоть ненадолго от внимательного взгляда. Маленькие руки главврача лежали поверх раскрытого журнала с серыми, густо исписанными страницами.

— Драсти, Вероника Пална, — Валик поклонился и шаркнул ногой, дернул Ленку за рукав куртки и вытащил, ставя пред истертым большим столом, — вот она, обещал, привел.

— Угу, — сказала Вероника Пална низким прокуренным голосом, — добрый день, Елена Сергеевна. Каткова, да? Садись, в ногах правды нет. Тем более, каблуки такие.

Ленка села, неловко, вполоборота, подавленно ожидая неодобрительного взгляда по ее волосам и лицу, по курточке в талию и обтягивающим черным джинсикам с яркой лейбой и фирменной пуговицей на поясе.

— Валя, пойди в коридор, — распорядилась врач, закрывая журнал.

— Так я…

— Потом расскажешь. Поди, лапушка, посиди там. И двери прикрой. Плотнее!

В кабинете наступило молчание. В коридоре кто-то бегал, орал, и вдруг девичий голос закричал, волнуясь и радуясь:

— Валечка, а ты чего на завтраке не был? Там тебе плюшка, и молоко.

Вероника на Ленку не смотрела особенно. Сначала уставила очки на обложку своего журнала, потом посмотрела в окно, за которым шумели воробьи, прыгали по веткам туи синички, сыпля кожурки. А после, уже глядя на гостью, сказала:

— Он тебя очень ждал. И звонить просился, раза три, да все не складывалось. Я тебя в медпункте устрою, хорошо? И главное, Леночка, ты помни, ему волноваться особенно нельзя. Ну не нянчить здорового бугая на ручках, но все же. Вы постарайтесь не ругаться там, как бывает. Ладно? Понимаешь, у него во время приступов сходятся стенки, воздух идет еле-еле, ниткой. Тогда приходит паника, кажется, что нет его совсем. Если слишком испугается, то… В общем, лучше бы не надо. Период такой. Пятнадцать, гормоны, все перестраивается. Качнуть его может и в одну сторону и в другую.

— Я… — сказала Ленка и сглотнула, не понимая, а что говорить.

Она думала, сейчас начнется обычное, такое привычное ей — да ты откуда взялась, тоже мне, да чем вы тут собираетесь заниматься. И явилась, и пацана станешь таскать, и неизвестно, чем вы там…

— Это все, к сожалению, не игрушки и не пустяки. Хотела бы я сказать, что такой, как он — сплошное вот светлое солнце, должен победить и выжить. Но все они должны выжить, понимаешь? Все кто тут. А ему просто дополнительно повезло.

Она помолчала, может быть, ожидая, что Ленка хоть что-то скажет. И добавила, поправляя завернутый рукав халата:

— У него есть ты. Так что, постарайся, милая. Поняла?

— Да, — сказала, наконец, Ленка.

Вероника Павловна поднялась, отодвигая стул. И Ленка встала тоже. Вместе они пошли к закрытым дверям.

— Я поговорю с завучем и врачом в «Парусах», тебя будут отпускать, вы гуляйте, погоды стоят хорошие. Только следи, чтоб он…

— На камне…

— Что?

— Ну. Чтоб, не сидел на холодном, да? Еще сквозняки.

— Умничка, — врач засмеялась, и Ленка с огромным облегчением и горячей благодарностью немедленно ее полюбила, с расстегнутым на круглом животе халатом и серой гулечкой волос, из которой торчали шпильки.

— Проверяй, чтоб таблетки и ингалятор носил, непременно. Водичку — запить, а когда глотать, он знает, по времени. Обед у нас в час дня, завтрак вам оставили. Валентин? Держи свою прекрасную сестру, и смотрите у меня!

Она сделала строгое лицо, и Валик вскочил, прижимая к свитеру длинную руку.

— Смотрим, Вероника Пална, еще как смотрим. И завтрак. Да? А потом можно мы с Леной…

Врач махнула рукой.

— Большие уже. Мотайте отсюда. Валя, там елка, надо бы принести ракушек, ты знаешь откуда, да?

— А-а-а! — закричал Панч, — точно! Лен, мы с тобой за ракушками. Я тебе покажу такую бухту! Ее никто не видит, только я. Потому что ее нету. Но она есть.

Ленка покосилась на Веронику. Та выслушала и кивнула, совершенно серьезно, без взрослого над ребенком умиления:

— Да. Есть такая. Валя тебя отведет.