Дискотека. Книга 1 [СИ]

Глава 29

Иногда Ленка была совершенно уверена, что у нее шизофрения. Не та, о которой орали друг другу пацаны в школе «эй, шизанутый!» или обзывали кого шизиком, не зная, откуда слово пришло, а нормальная такая, с раздвоением личности. Правда, позже Ленка выяснила в справочнике, что и тут неточность, раздвоение личности к шизофрении не имеет никакого отношения, но уже привыкла. А настоящее название было сложным, и она его тут же забыла.

Так вот о раздвоении. Ленка никак не могла разобраться в себе. С одной стороны, чужих людей она страшно боялась. И заговорить с кем-то, спросить, как пройти, или еще что, всегда жуткая проблема. С другой, если барышни гуляли по главной улице — «утюжили Ленту», то именно Ленка вытаскивала их на самую середину пешеходки, полагая, если уж вышли, то чего по кустам под стеночкой красться. И на дискотеке, во второй вечер именно она поменяла место танцулек, бросив Наташкину компанию и утащив подружек к самой эстраде, где ярко сверкали огни и на их фоне силуэты девочек видели все.

Как такое умещается в одной сравнительно небольшой Ленке? — думала она. И снова приходила к выводу, наверное, в ней две личности. Это даже помогало, в некоторые моменты Ленка мысленно вкладывала два пальца в рот и неслышно, но очень громко свистела, вызывая ту — смелую. Которая была, как потрепанный морями и битвами старый пират, жилистый и страшно хитрый. Умный. Без костыля, конечно. Скорее такой капитан Блад, но без благородной напыщенности.

И сейчас, качаясь и подпрыгивая на горбатом сиденье гремящего автобуса, она порадовалась тому, что их двое, и что воображаемой Ленке не нужны вещи, а то сумка битком, торчит под ногами, упираясь в колени. Свистни, и она уже тут. Хотелось бы, чтоб именно так. Ловкая, смелая Ленка-пират с пристальным взглядом и стальными мышцами.

Может быть, это еще и потому, думала Ленка, что у нее не было брата, а только сестра и сильно старше. Ленка еще гуляла под стол, так сказать, а Светища уже красила губы утащенной из ящичка трюмо помадой. И, несмотря на свое веселое и безмятежное нахальство, Светка была именно девочкой. Не братом, а старшей, всегда далекой сестрой. Папа тоже был вечно далеко. А мама сильно постаралась, чтоб Ленка подольше ощущала себя маленькой и дохленькой. Так и говорила, не обращая внимания, как дочь насупливается и краснеет под жалостными взглядами материных подруг и соседок:

— Да что ж ты у нас такая дохленькая растешь… И горло слабое. И уши болят. А зубы, Таня, если б ты знала, сколько мучений, с ее зубами.

Таня скорбно кивала, глядя на больную ушами и горлом дочку подруги.

С самого детства Ленка твердо знала, какие девочки самые лучшие. Те, что прыгают дальше всех, быстро бегают, у которых звонкие сильные голоса и которые могут побить мальчишку учебником. Таких уважали. В них влюблялись. Как в Олесю Приймакову, сплошную по физкультуре отличницу.

Тогда и появилась вторая Ленка-пират, о которой, конечно, никто не знал. А теперь вообще секрет-секрет, потому что едет в автобусе совершенно взрослая барышня, в вельветовых черных джинсиках, полосатом свитере и синей нейлоновой куртке, с копнищей русых пушистых волос, и губы накрашены. И вдруг придумала себе непонятно кого — мысленную игрушку.

Но с ней Ленке было не так страшно ехать. И к тому же для Ленки-пирата у нее было задание, с которым она сама, боялась — не справится.

Город Феодосия за прошедший месяц совершенно не изменился. Так же торчала на автовокзале белая сахарная церковка, похожая на тортик, украшенный синей и золотой глазурью. Так же пылились по сторонам дороги низкие каменные дома, слепленные боками в длинную ленту, иногда расступаясь на перекрестках или распахиваясь входами в парки, откуда маячили ветки платанов и старых софор. Только уже не было на тротуарах листьев и на ветках висели колючие шарики и кисти из длинных сморщенных стручков, почернелых на зимних дождях и соленых ветрах.

И так же долго и неторопливо городской автобус вез ее к больнице, куда в ноябре забрали Валика Панча.

Выгрузив себя и сумку на остановке, Ленка повесила тяжелый баул на плечо, охнула, подхватила снизу руками, прижимая к животу. И поворачиваясь лицом к боковому входу в подвальный этаж, над которым висела белая вывеска с черными буквами «травмпункт», мысленно оглушительно свистнула.

Повела плечами, устраивая сумку, и решительно двинулась вперед, репетируя слова.

«Если его нет, на работе, я прямо спрошу, извините… нет, сперва поздороваюсь, и спрошу…»

Каблуки процокали по каменным ступенькам, голубая ужасная плитка обступила Ленку со всех сторон, такая блестящая под белыми лампами, что ее хотелось вытереть носовым платком или заставить высморкаться.

— Фу, — прошептала Ленка внезапным мыслям и решительно пошла по плитке, мимо плиток и под плитками туда, где светил желтым прямоугольником вход, и в нем мелькали белые халаты.

На стульях у двери сидели травмированные — трое, в неуклюжих позах. Дядечка с вытянутой ногой, женщина с тряпкой, прижатой к глазу. И еще одна у самой двери баюкала загипсованную руку.

— Эй, — возмутился кто-то в решительную Ленкину спину.

— Я по работе, — ответила она и шагнула внутрь, где над высокой лежанкой склонился человек в белом халате и шапочке ведерком.

— Здравствуйте, — звонко сказала Ленка, — простите, а Геннадий Иванович когда будет?

Толстый мужчина поднял голову, качнув крахмальным ведерком, аккуратно уложил на стол голую ногу, в задранной штанине, которую держал на весу. Владелец ноги с готовностью застонал, но тоже повернулся, неудобно крутя головой, чтоб Ленку рассмотреть.

— В ночную он сегодня, — с мрачным удивлением ответил толстый доктор, — а вы, собственно, кто ему будете?

— А когда ночная начнется? — Ленка свалила сумку на пол и посмотрела на часики, задирая рукав куртки.

— Да нескоро, красавица. А вы лежите. Сейчас я нитки обрежу и бинтоваться. Ната! Наташенька!

На крик вышла Ната, такая же большая, в мятом халате, и стала раскладывать на краю стола вату и бинты.

— С восьми вечера, — уточнил доктор, стоя спиной у раковины, — если надо в коридоре ждите. Или гуляйте, два часа еще.

— Я ему позвоню, можно? — Ленка просочилась мимо рыхлой Наты и взяла трубку. Пока доктор что-то говорил за спиной, набрала номер, поглядывая в бумажку.

— Алло? Здравствуйте. Я звоню Геннадию Ивановичу по поводу мальчика, который у него лечился, месяц назад. Ну да, не лечился, но в его смену поступил. Мне нужно уточнить некоторые детали, я его сестра. Вы не могли бы… Да, спасибо большое.

Толстяк за спиной хмыкнул, рыхлая Ната громко вздохнула, а болящий застонал, но осторожно, видно, боялся пропустить.

Ленка плотнее повернулась спиной, завешивая трубку рассыпанными прядями.

— Геннадий Иванович? Здравствуйте. Это Каткова. Елена Сергеевна. С лодыжкой, и Валиком Панчем, ну, Панченко. Из школы его скорая забрала. В…

— Лена-Елена? — вдруг громко удивился доктор Гена, — опять? Откуда звонишь?

— Так от вас же, — удивилась Ленка, — ой, из вашего вот травмпункта.

— Короче, — распорядился голос, — садись на четверку и дуй сюда, улица Сакко, дом три, угловой подъезд. Я тут с собакой. И там не трепись, поняла? Скажи «да» и приезжай. Адрес запомнила?

— Да, — сказала Ленка. Кивая, добавила еще, специально для доктора и Наты, — угу, да. Да, я поняла, спасибо вам. До свидания.

Ехать оказалось совсем недалеко и, идя к улице Сакко, Ленка подумала, как хорошо, что трубку сняла его жена, значит, никаких особенных секретов не будет, сейчас они встретятся, и она ему все объяснит.

— Привет, Лена-Елена, — доктор Гена улыбался, и Ленка подумала еше, кивая в ответ и отдавая ему сумку, за которой он протянул руку — он оказывается, не такой уж и красивый. Щеки сизые, брови какие-то чересчур густые, нависают на глаза. И под тугой курткой виден небольшой округлый живот. Да и молодым не очень-то назовешь, наверное, почти сорок.

— Ничего себе, нагрузила баул, — Гена вскинул сумку на плечо и, подозвав черного спаниеля с ушами-варежками, пошел в подъезд.

— Прости, Леночка, его кормить надо, там все и скажешь.

На этаже вошел первым, и Ленка ступила на веревочный коврик, готовясь улыбаться и здороваться, немного стесненно. Но в сумрачной квартире стояла тишина, поблескивали полированные плоскости, темнела криво задернутая штора на окне.

— Разувайся, — Гена в носках прошлепал на кухню, пес побежал следом, цокая лапами и мотыляя ушами.

— Ешь. И сидеть тут. Ты понял, Кокоша? Тут будешь!

Обратно шел, захлопнув двери в кухню, нес в руке два тонких стакана, а в другой — бутылку темного стекла.

— Из дома, что ли, сбежала? Нет? Чего топчешься?

— Я… А где ваша… Я разговаривала же.

— Женька? За Митяем поехала, к бабушке. Вернутся утром уже.

Он мелькал в комнате, Ленка видела, то руку, то голову, то склоненный над полированным столиком бок и карман на брюках. Под руками у него звякнуло, дзынькнуло. Зашуршали салфетки.

— Я пойду, — хрипло сказала Ленка, поднимая с пола сумку и дергая язычок замка на двери.

— Что? — удивился Гена таким громким и насмешливым голосом, что у нее отлегло от сердца, — испугалась, что ли? Нашла насильника, вот уж. Мне из-за тебя жизнь херить и в тюрьму садиться? Не дождешься. Скидывай сапоги. Кормиться будем.

Ленка подумала и сняла сапоги. Прошла в комнату, расстегивая курточку. Гена, увалясь в кресло, махнул рукой:

— На диван кидай. Садись там вот, от меня подальше. И рассказывай. Через полтора часа смена. Успеешь?

Она села в мягкое кресло, поерзала, чтоб не проваливаться. И кивая подсунутому бутерброду с ветчиной, устроила на коленках плоскую тарелку, изрисованную розами. Посмотрела на высокий стакан, в котором бежали вверх пузырьки в розовой толще.

— Спасибо. В общем, мне нужно позвонить, брату. А я не знаю номера. Ну, и я хотела, чтоб вы его позвали. Как доктор, понимаете? Так, на всякий случай, а то вдруг там строго.

Гена, покачивая ногой в сером носке, внимательно выслушал Ленкин рассказ о путевке, и о том, что приехала на два дня раньше и вот завтра Новый год, а она даже не знает, вдруг Валика там нету вовсе.

— Подожди, — прервал, наливая себе полный стакан и поднимая его над столом. Повел, салютуя, и выпил, заел кусочком рыбы.

— Я не понял. У тебя, говоришь, путевка со второго? А сегодня — тридцатое. Если его нет, тебе два дня кантоваться где-то. Ну и приехала бы второго, а?

— А праздник? — удивилась Ленка, медленно вертя тарелку на колене, — Новый год же.

Гена бросил на стол скомканную салфетку. В кухне тихо скребся черный пес со смешным именем Кокоша. И в углу мягко сверкала огоньками елочка, вся в шариках.

Митяй, вспомнила Ленка, это сын у него — Митяй. И жена — Женя.

— Угу. Понял. Ты приехала, так рано, потому что хочешь Новый год — с ним. Так?

— Ну да.

— Ты выпей. Это совсем легкое винцо, лимонад скорее. И колбасу давай точи.

— Спасибо.

Он встал, одергивая рубашку, вытащенную из брюк. Прошел к столу у окна и, пошарив там, цыкнул.

— Справочник по больницам и санаториям на работе лежит. Так что, гуляем еще, Леночка-Еленочка, а через часок туда. Позвоню, выну из мироздания твоего златого братца.

Снова сел, придвигая свое кресло так, что его колени почти уперлись в Ленкины. Взял ее руку в свои, сжимая сильными пальцами.

— Не трепыхайся. Просто сидим. Удивительно мне это слышать и не особо понятно. Если конечно…

Он прервался, разглядывая ее, и вдруг усмехнулся. Ленке стало неуютно, и она отняла руку, взяла стакан, отпила, чтоб видел — для дела убрала.

— Знакомо ли тебе, моя девочка, такое иностранное слово — инцест?

— Что? — Ленка поставила стакан. И попыталась мысленно свистнуть, чтоб смелая пришла и помогла согнать мысли, которые разбежались. Она это слово знала, да. Но утренний скандал с мамой, поездка, всякие переживания — выбили из головы способность быстро припоминать и нормально думать.

— Я… Это болезнь, да?

— Проехали, — отмахнулся Гена. Он улыбался и что-то было внутри этой улыбки, будто он купил торт, и вот сейчас отрежет кусок и откусит, разевая рот во всю ширину.

— Еще налить? Если не найдешь своего хлопца, я тебя устрою, до второго числа. Идет? У меня сосед уехал на лыжах кататься. Переночуешь там. Это на пятом этаже.

Говорил и сам наклонялся все ниже, мягко кладя ладони на ее колени. Поблескивали глаза на темном против света лице. Будто их помазали маслом.

— Руки уберите лучше, — сказала Ленка, — а то закричу.

— Нда… — он убрал руки и откинулся на спинку. Блеск глаз исчез.

— Странная ты девочка, Лена. Сначала звонишь мне, требуешь сведений о препаратах, которые понятно ведь для чего тебе.

— Я подруге.

— Ах, конечно. Дальше что? Дальше ты приезжаешь, с вещами, разыскиваешь меня. Сидишь, пьешь со мной игристое. Просишь разыскать мальчишку. С которым у тебя некие странные отношения. И тут же — уберите руки, дядя доктор.

— И что? — удивилась Ленка, — это вы странный. Я этого игристого попила перед дискотекой, наверное, уже ведер сто. За два года. И с пацанами танцевала, как угодно вот. И стала сразу, черт знает кто? По-вашему, ко мне теперь можно приставать?

— А нельзя? — глаза открылись, лицо повернулось к Ленке.

— Нет, конечно! Я сама по себе. А что я там делала и чего пью — это же мое дело, так?

Он покачал головой, и Ленка вдруг рассвирепела. Она вспомнила, как молнией в мозг, что значит это слово — инцест. Встала, резко поправляя волосы.

— Знаете, Гена. Вы нам, взрослые, вечно ноете, ах у вас в голове мысли, вы тока и думаете, чтоб в койку, и ваще сплошная грязь у вас. А получается, что вы меня туда макаете, да? Тоже мне, мудрец с Феодосии. Думаете, про меня все узнали? А вот хер. И вообще я лучше вас в тыщу раз. Нет. В миллион. Чего вы ржете?

Гена отсмеялся, хлопая себя по коленям и качая головой.

— Ну, фемина, ну, уморила. И слова такие знаешь, а?

— Знаю, — мрачно призналась Ленка, по-прежнему стоя рядом со столиком.

— Ладно. Поехали звонить.

Рядом с больницей Ленка сидела в темноте на скамейке, пока доктор Гена мелькал за желтым, утопленным до половины в асфальт окном. Из полуподвала, переговариваясь, выходили плохо различимые фигуры, проплыл мимо большой силуэт, рассказывая кому-то про еще не купленную елку, и следом второй, обращаясь к первому — Наташенька.

А потом в слабом свете из плиточного нутра показалась фигура доктора Гены, и его негромкий голос позвал ее.

В комнате, среди белого и блестящего тихо передвигалась небольшого роста женщина, вся упакованная в халат и косынку, поглядывала на скованную Ленку, а та задвинула баул под тахту у стены и встала, переминаясь и дергая замочек на куртке.

— Знакомьтесь, — густо сказал Гена, — Анжелочка, это племяшка моя, приехала из Керчи, седьмая вода на киселе, зовут Елена Сергеевна.

— Очень приятно, — кивнула Ленка и получила в ответ кивок и блеснувшие каким-то непонятным ей знанием глаза на неярком бледном лице.

Гена жестом подозвал свежеиспеченную племянницу, она села сбоку стола, глядя, как он, наклоняя освещенное лампой лицо, уверенно крутит диск тяжелого черного телефона, очень старого, с поцарапанными боками.

— Леви, — говорил в трубку вальяжным тоном, — Геннадий Иванович, первая поликлиника, а с кем я? Ах, Вероника Павловна? Помните ли меня, прекрасная Вероника? Были вместе да, на семинаре. Вы с докладом. А-ха-ха, да разумеется. С наступающим вас, Вероника. Тут вот какое дело. У вас там в «Ласточке» учащийся. Панченко. С астмой. Угу. Да. Так я его лично знаю, угодил к нам в ноябре. Еще бы вы не помнили, понимаю, да. Такие вот они оглоеды-спиногрызы, одна с ними головная боль. Короче, тут ко мне сестрица его приблудилась, надо бы парня позвать. Далеко ли герой? Ах, вот как…

У Ленки прыгнуло сердце, и она глотнула пересохшим горлом. Пока доктор Гена молчал, а в трубке чирикало и пищало, снова рассердилась на себя. Да что творится с ней? Ну, пацан. Но рассердиться не помогло, потому что уже в голове утвердилась уверенность — уехал. Конечно, уехал, новый год же.

Гена кивнул и добавил словами:

— Я понял, да. Еще раз с наступающим, обворожительная Вероника!

И положил трубку. Молча повернулся к Ленке, кашлянул, глядя, как у нее дрожат губы. Но метнул поверх ее плеча взгляд на неслышную Анжелочку и проговорил не то, что было написано на лице:

— Все нормально. Сейчас процедуры, освободится к девяти, Вероника Павловна, это главврач «Ласточки», его приведет к телефону. В половине, допустим, десятого. Так что сиди, Лена-Елена, скучай. Или поможешь нам с Анжеликой, вон уже возня на входе.

Будто дождавшись конца разговора, в коридоре и, правда, затопали, громко кидаясь словами, кто-то выругался сильно хмельным голосом, другой таким же невнятным рыдающе обругал буяна. И медицинская комнатка вдруг наполнилась людьми в уличной, чересчур черной в ярком свете одеждой, громкими голосами, сильным запахом спиртного.

— Колян, — орал некто, ворочаясь в узком проходе и шоркая Ленкины колени полами длинной куртки, — та бля Колян, ебись же ты конем! Сука! Полез!

— Отъебись, — мрачно отзывался Колян, держа на весу окровавленную руку и усаживаясь рядом с лежанкой, — та сказал же, отъе…

— Хватит, уши от вас болят, — гаркнул доктор Гена, вытирая руки полотенцем и принимая от недрогнувшей Анжелочки блестящие инструменты, — сюда клади. Герой.

Над лохматой головой героя Коляна посмотрел на Ленку, покачал своей, уже в шапочке на черных волосах.

— Лена. Ты пожалуй, пойди в лаборантскую, Анжела тебя проводит. А как звонок, позовем. Народ бухает, сейчас тут такой лазарет будет.

Таща на плече свой баул, Ленка брела по коридору за неслышной Анжелой, и потом они зашли в большую, пустую и гулкую комнату с черными окнами, заляпанными известкой. В углу стояли кособокие козлы, рядом толпа ведерок и банок с краской.

— Ремонт, — сказала Анжелочка шелестящим голоском, — не закончили, теперь второго придут. А тоже бухие, придут, нажрутся и уйдут опять. Вон кушетка. Вешалка. За стенкой душевая. Может надо.

— Мне не надо, — испугалась Ленка быстрому блеску в небольших глазах под низко надвинутой косынкой.

Та пожала плечами. Постояла, видимо, собираясь что-то сказать. Но молча пошла к выходу. У самых дверей неожиданно повернулась:

— Химию делаешь?

— Что?

Белая рука поднялась к косынке, поясняя жестом.

— А… Нет. Это мои. Такие вот.

Анжелочка хмыкнула и исчезла, ушла так тихо, что шагов в гулком коридоре за распахнутой дверью Ленка не услышала.

Села на кушетку, трогая непременную шершавенькую клеенку на ней. Но сразу встала и пошла закрыть двери, постояла рядом, подумала и приоткрыла, чтоб если вдруг крикнут, позовут, не пропустить. Вернулась к черному окну, вгляделась в блестящую стеклами темноту. Там была стена, чертилась смутными полосами кирпичной кладки. И Ленка успокоилась, рассматривая свое отражение, никого, тупик, потому не страшно, что нету шторы. Устав стоять, пошла вдоль стены, рассматривая и трогая зачехленные какие-то приборы, грязные стулья в побелке и на большом оцинкованном столе в углу — батарею пузырьков и стеклянных емкостей с белыми ярлыками на боку.

Надо как-то перекантоваться этот час. Не заснуть вдруг, потому что устала сильно, и хоть в коридоре шумно, тут, за полуоткрытой белой дверью стоит своя настороженная тишина. Усыпляет.

Еще посидев на кушетке, она снова походила по комнате, заглянула в маленькую душевую с зарешеченным плафоном на потолке, и, поглядывая на часы, вернулась к столу с посудинами.

«Дистиллат» — тронула пальцем большую стеклянную бутыль с припыленными известкой боками.

«Гипохлорит натрия» — рассказала ей надорванная этикетка на коричневой банке.

«Гидроксид аммония»…

В коридоре кто-то пробежал, с криком и руганью, засигналила где-то далеко машина.

Ленкина тень накрыла стол, и она качнулась, беря в руку маленький знакомый пузырек. На коричневом боку этикетка — перекись водорода. Это ее Рыбка льет на свою дурную башку, чтоб стать похожей на певицу Бонни Тайлер, для Гани. Пузырьков на столе стояла целая толпа, штук, наверное, тридцать. Ленка развлеклась, выстраивая их рядочками, и вздрогнула.

— Звонят, — сказал от двери шелестящий голос Анжелочки, — пойдем.