Дневники и письма комсомольцев

МАКСИМ ЗЕМНОВ «ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГАЯ МАМА!»

Максиму Земнову двадцать два года. Недавно он вернулся из армии. Он регулярно писал письма домой. Максим в них не приукрашивает армейские будни. Он откровенно пишет о трудностях, собственных неудачах и ошибках.

Его письма интересны тем, кто отслужил в армии, и особенно тем, у кого служба впереди. Он не совершал никаких подвигов или героических поступков, он еще молод. Но школа, которую он прошел в армии, характерна для тысяч и тысяч комсомольцев. Она формирует человека, закаляет его характер.

Все свои письма Максим начинал словами: «Здравствуй, дорогая мама!»

Сейчас Максим Земнов студент Московского государственного университета имени Ломоносова.

15 ноября 1974

Пишу, как и обещал, все по порядку.

День провели в военкомате. Нас водили по бесконечным коридорам, пересчитывали, как цыплят, и обязательно кого-то не хватало. Проходили медкомиссию, мелькали кабинеты: окулист («Закройте правый глаз, левый»), флюорография («Вдохните. Не дышите»), хирург («На что жалуетесь?»), терапевт («Чем болели в детстве?»). От неизвестности одни мрачнеют, другие, наоборот, болтают без умолку: «Хорошо бы в Морфлот! Служить, правда, больше, зато форма — блеск!.. А если в стройбат?»

По вокзалу шли подобием строя. Нас, как тесто, развезло в разные стороны. Сержанты, наши командиры, метались из конца в конец. На нас обращали внимание: одних смешили короткие волосы, других — что мы одеты по «гражданке» и идем строем. Солдаты никого бы не удивили, а вот мы еще не солдаты и уже не обычные парни — да. Объявили, что едем в часть, где будем проходить курс молодого бойца. Я удивился: «А что, есть еще и старые бойцы?»

В вагоне хохочут, смеются, поют. Вырастают на столиках горы вареных кур, пирожков, бутербродов — как все это осилить?

18 ноября 1974

Приехали в часть. Чем занимались? Мыли машины, убирали территорию, ходили строевым, а в остальное время учили уставы. Во время построения никак не вспомню отличие шеренги от колонны, а на размышление — доли секунды. С тугодумством пора кончать! Пошли на склад получать форму. Завскладом смеется: «Они там что, сговорились? Навыпускали мальчишек 48-го размера! Держись, держись, мужики, стерпится — слюбится».

Когда надеваешь форму, ты словно исчезаешь, а появляется Он. Ты его первый раз видишь и удивляешься встрече.

Потом нас построили: «Кто умеет водить машину — к первому столу!» «Кто умеет рисовать?..» «Кто умеет на машинке печатать?..» «Кто умеет?..» — и так до бесконечности. Толпа заколебалась. Какой-то парень как сумасшедший метался от одного стола к другому. «Чудо XX века, которое все умеет», — язвили сзади. Утром объявили, что я попал в мотострелковую (по-старинному — пехотную) учебную часть, где готовят сержантов. Представляешь, как здорово!

Пока шли до полка, натерли ноги. А сержант: «Подтянулись сзади, взяли ногу!» Казалось бы, что может быть проще — носить сапоги, а вот поди ж ты… Наконец пришли. Было поздно. «Отбой!..» Дома спать неинтересно, зато в армии сон — подарок. И никто почему-то не говорит: «Мне не спится»,

6 декабря 1974

…Через некоторое время стану младшим сержантом (сержантов здесь называют еще младшим командным составом).

Так что служить мне будет нелегко. Ответственности больше. Чем занимаемся? Тактика (что делать в бою), уставы, политподготовка, защита от оружия массового поражения, вождение (в жизни не водил машин!), фи-зо, строевая (тебе еще не скучно?), огневая, топография, инженерная (рытье окопов, траншей)… Ведь солдаты потом скажут: «Ты — сержант, тебя учили, показывай!..»

2 февраля 1975

Скоро примем присягу. Говорят, тогда и начнется настоящая служба. А пока никуда не ходим, даже в караул. Ребята отовсюду: из Молдавии, Казахстана, Грузии, двое из Москвы. Отбой в 22.00, подъем в 6.00. Есть библиотека, два раза в неделю показывают кино. Ребята собрались неплохие, хотя судить об этом рановато. Погода подводит: мрачно, сыро, холодно.

Учеба в части напряженная. Вождение, кроссы, занятия. Как не хочется падать в новеньком, только что отглаженном «хабэ» на землю! Но на занятиях по тактике есть такая команда: «К бою!» — и все тут.

Завтра баня, в среду через неделю очередная «армейская» зарплата («денежное довольствие», как ее здесь называют). Вчера разгружали вагон с углем. Для двадцати человек это ерунда.

Ночью стреляли из пулемета. Один раз получилось на «хорошо», второй на «отлично», а на третий раз угодил в «молоко». Распорядок дня: зарядка, завтрак и на занятия. Замечания получаем за то, что медленно строимся, плохо заправляем койки. А так все в норме. Скоро исполняется три месяца службы. Солидный срок!

Хочешь послушать, как нас учат? «Рядовой А., перебежать к дороге!», «Отделение, в атаку, вперед!», «Отделение, короткими перебежками, вперед!» Тактикой занимаемся больше всего. Обычный человек просто ползет или просто бежит, а сержант на тактике показывает нам другое: упадет, перевернется — ив ложбину — ищи свищи! Вот и выходит, что «тактика» — дело хитрое.

…Стал совсем по-другому относиться к военному ремеслу. Нравится оно или нет — это дело другое, но то, что это серьезная мужская профессия, — несомненно.

Живем в комнатах отделениями. Называют наше жилище казармой. Вообще, в армии много своих, особенных слов. Так к ним привыкаешь, что, кажется, без них и не обойтись. Когда первый раз выбрался в город, зашел в канцелярский магазин. Продавщица спрашивает: «Вам зеленую тетрадь?» Я: «Так точно, зеленую».

Трудно привыкнуть к тому, что все приходится делать по раз и навсегда заведенному порядку: складывать одежду, вешать шинели, заправлять кровать. Кстати, до сих пор не научился ее заправлять. На днях при обходе взводный ничего не сказал, начал показывать, как это делается. Я стоял красный как рак. Теперь заправляю койку довольно сносно и, как ни странно, испытываю от этого удовлетворение. Так и во всем. Ходили строевой. Как это раньше раздражало! «Выше ногу!.. Тверже шаг!..» В конце концов незаметно для себя я вошел во вкус и полюбил строевую. Когда шагает полк и бьет большой барабан — это удивительное зрелище!

Часто ходим в наряд на кухню. Ребята, которые сейчас там, напоминают мне людей в окопах. На них идут в атаку колонны бачков с недоеденной кашей и щами. В четырех водах — в самых горячих, в соде, в горчице — кувыркаются кружки, ложки, миски, бачки. Если фельдшер увидит хоть один плохо вымытый бачок, обязательно скажет: «Перемыть!»

17 апреля 1975

Мы еще вроде и не солдаты, а мальчишки в гимнастерках, точнее, «зеленые». Дисциплина, приказы — это понятно, но как до дела — все во мне встает на дыбы. Каждый день — борьба с собой, победа или поражение. Надо бежать, а не можешь — вымотался. Кажется, все отдал, но вдруг где-то, в глубине, наскребешь крохи, и этой силы хватает. Обычные, незаметные радости: вышло солнце, повалялся на траве, получил письмо.

Оценки здесь ставят, как в школе — «три», «четыре», «пять». Наш командир отделения старше меня всего на год. Такой же мальчишка, как все мы. Но боится показаться перед нами не взрослым, не начальником, и потому все время ходит, как мне кажется, надувшись. Правда, иногда и сам не выдержит — смеется.

Конец дня. Вечерняя поверка. Все стоят по стойке «смирно». «Курсант Антошин, курсант Антюхин, курсант…» Потом отбой.

Если честно, я ленив. Кросс всегда бегу в серединке, успокаиваю себя: «Ведь не последний, есть кто-то и сзади». Привыкли, что я «ни то ни се», а когда я как-то прибежал вторым, все удивились.

Тревога. Мы несемся за шинелями, вещмешками, в комнату для хранения оружия. Коридор длинный — разогнался, кого-то сбил, не извиняюсь (не до того), все потом. Схватил автомат (стало спокойнее), потом два магазина, подсумок, лопату, штык-нож, противогаз. Пробиваюсь на улицу. Вдруг вспомнил — дырявая башка! — а каска? Говорю командиру: «Забыл каску». А он смеется — привык к тревогам, сумасшедшим глазам… «Ах, забыл — не — иначе как сражение проиграем». Почему-то покрываюсь капельками пота, крупными и солеными. Наши, наверное, уже построились. Бегу в казарму, хватаю каску, возвращаюсь. Уф-ф-ф!

У нас отличный взводный. Любит нас той грубоватой мужской любовью, без сюсюканья и глажения по головке, которую не сразу и поймешь. Наши ребята — те, кто раньше никогда не носил сапог, понатерли ноги. «Ничего, ребятишки, — подбадривает взводный, — скоро ноги у вас будут крепче, чем у носорогов». Поверили…

6 мая 1975

…Из учебной части привезу тоненькие конспекты и наставление курсантам. А вот как «всамделишно» командовать сверстниками? Не могу поверить, что совсем скоро стану командиром. Смешно.

Есть у нас один парень, Тантуев. Его все уважают и слегка побаиваются. В нем какая-то скрытая сила. А у меня в голове вечно: «Так ли я делаю, а может, и нет?» Смогу ли я командовать? На миллиметр в чем-то сдашь — и конец… Ты пишешь, что лучше бы я вообще не был командиром отделения: «Зачем отвечать за всех? Не лучше ли за себя одного?» А мне это важно, очень важно. Представь… В школе задали выучить наизусть стих. Учил, учил, а на уроке почему-то не спросили. Обидно… Учили, учили меня на сержанта, и что же, зря?..

Дни бегут страшно быстро. Вот и конец учебы. Укладываемся, упаковываемся. Скоро едем, а куда — никто не знает. Все ходят веселые. Осталось сдать экзамены по тактике. Потом пришивание лычек, праздничный концерт — и к новому месту службы. С нового места напишу.

2 июля 1975

Хожу в караул разводящим. Обязанности простые: развел часовых и свободен. Часовой отстоял на посту два часа, потом два часа бодрствования и два часа сна. Кажется, подумаешь, два часа постоять! Но ночью они тянутся ой как долго! Что-то послышалось, померещилось. Что делать? Стрелять? Тут, по себе знаю, все уставы летят из головы, как бы крепко их ни заучил… Ведешь смену на посты. Ребята хмурые, невыспавшиеся. Молчат. А вернутся с постов — смеются, болтают без умолку, довольны. Я не мешаю — пусть! Сам знаю, как хочется выговориться после двух часов на посту.

С ребятами из соседних рот, с которыми вижусь редко, отношения у меня прекрасные, а со своими не получается. Отношения сложные, вероятно, из-за моего характера. Я большой самокопатель и бука. Вроде и учебка позади, а чертовски все-таки сложно себя переделать!

Нелегко схожусь с людьми. А вот с Федей Кацубо мы подружились. Занятный парень! Часами выводит в тетради: «а, а, а…» — исправляет почерк. Ребята умирают со смеху: «Тише, идет урок чистописания!», а ему хоть бы что. За день намотаешься, только и мечтаешь, как бы добраться до кровати, а Федя поднимает ноги вверх-вниз, качает пресс. Смотрю на него как на диво. Теперь я знаю, чего мне явно не хватает — организованности, целеустремленности, требовательности и такта.

Наш замкомвзвода Родионов порядок навел ой-ой. Старослужащие одеваются за тридцать секунд, ходят с подтянутыми ремешками, застегнутыми крючками. На вечерней поверке не шевельнутся. Сержантов учит: «Голос командира должен быть слышен с подъема до отбоя». Начинаю и я покрикивать, делать грозный вид, а ребята чувствуют: все это напускное, от неуверенности. Меня это злит. Потребовал, чтобы называли на «вы».

3 ноября 1975

Мое отделение заняло последнее место. Нет, не отделение, это я занял последнее место. Неужели взводный ошибался, когда говорил: «Сделаю из вас сержантов». Да, он-то все сделал, только вот я сержантом так и не стал. Почему? Голова раскалывается от этих «почему?». Да, несобранный, неволевой, разбросанный, хоть записывай в военный билет: «Командовать людьми не пригоден».

И все-таки я тянул, ждал чего-то. Манны небесной? В отделении по-прежнему стоял в первой шеренге, отвечал за отсутствующих на вечерней поверке: «Госпиталь. Отпуск. Командировка». Возможно, другой человек честно признался бы: «Ну и ладно. Найду что-нибудь другое, не всем же командовать», — и попросил бы снять его с должности. А я — опять от нерешительности? — молчал. Надеялся. А вдруг?.. Смешно. Приехал из отпуска взводный, и все решилось в один день.

21 ноября 1975

Понимаю, что доставил тебе массу переживаний. И все-таки не хочу, чтобы в письмах исчезла искренность и откровенность.

«Уверена, что ты выглядишь браво», — написала одна из моих знакомых девчонок.

Я-то в этом как раз не уверен, но стараюсь не вешать носа. У меня сейчас новая жизнь. Хожу на посты. Отстоять на посту при любой погоде четыре смены по два часа, конечно, нелегко. Помню, на «гражданке» ждать автобуса минут двадцать, и то бесишься. А тут откуда-то выдержка и спокойствие появились — может, оттого, что почувствовал ответственность? За время, пока хожу на посты, особенно начал ценить такие простые вещи, как сон, тепло, отдых.

Хочу ответить на твой вопрос: «Чем моя жизнь отличается от вашей «домашней»?» Смотри… Дома я говорил себе: «Встань в шесть, сделаешь зарядку, выучишь уроки». И что же? Просыпался в восемь, зарядку не делал, а вместо уроков шел в кино. В армии распорядок дня как заведенные часы.

Заведенный порядок, строгий армейский режим помогают мне бороться с «гражданской» расхлябанностью, и, кажется, скоро я сумею окончательно ее победить.

Сейчас я совсем по-другому смотрю на свое отстранение от должности командира. Уже не душит обида, и не потому, что время — лекарь, а просто пришло понимание железной логики армейской жизни. Авторитет складывается из многих качеств — здесь и знания, и жестокая самодисциплина, и уважительное отношение, и, конечно же, требовательность. Без панибратства и заигрывания.

За последнее время у меня появилось много друзей.

Я хочу рассказать тебе об этих ребятах.

Когда что-то не ладится, все идут к Сане Калмыкову. Он улыбнется, выслушает, поможет. Как это важно! Кажется, у Сани никогда не бывает плохого настроения. Будто огромными буквами на нем написано: «Прием граждан круглосуточно». Саня Калмыков работал в Казахстане трактористом. В работу вгрызался, как бур в землю. Работая с ним рядом, нужно выкладываться целиком, не жалея себя.

Посередине реки застряла коряга: ее сносит течением, но она занозистая — уцепилась и держится. Такое сравнение приходит в голову, когда я смотрю на Васю Щербаченя. В армию его сначала не брали (что-то с ногами). Тогда Вася обегал все военкоматы. Его просили: «Поезжай домой, мы тебя комиссуем», а он: «Нет». Если Вася дежурит по столовой, все у него сверкает, блестит.

В армии очень скоро обнажается все, что в тебе есть хорошего и дурного. Замечательно, что дурное отступает. Скажем, ты решил устроить себе в армии «легкую жизнь». В таком случае служба, конечно, медом не покажется. Но у большинства ребят два года все-таки проходят с радостью, интересом, азартом. Есть у нас парень — Саня Васильев. Он еще в своей белорусской деревне решил заняться радио. Кто его надоумил, он уже не помнит. Сейчас Васильева носят на руках. Сломалась пишущая машинка в штабе — бегут к Сане, испортилось радио, телевизор — снова к нему, свет в городе погас — к кому же еще? Ребята из ансамбля взмолились: «Сделай усилители для электрогитар, нигде не достанем!» И что же? Сделал. Сейчас ночь, а наш безотказный Васильев чинит проводку на кухне. Если ее сейчас не починить — завтрака не будет. Жалею, что я сам ничего не умел. Этим отчасти я объясняю некоторые армейские свои беды.

2 января 1976

Достал школьные учебники. Всерьез готовлюсь в институт.

Если бы во мне сидели два человека — «армейский» и «гражданский:», «армейский» сказал бы «гражданскому»: «Смотри, сколько я для тебя сделал!»

Очень ждали молодых и двух сержантов с учебки — нашу боевую смену. Наконец они прибыли. Стоят в стороне тихие, настороженные, еще совсем «зеленые». Интересно!

Отпечатали свои первые армейские фотографии. На меня смотрит испуганный мальчонка. Непривычная форма, смена обстановки, ожидание неизвестного, и в результате — вот такая физиономия. Потом ребята оживают, мужают, неуловимо меняются. В конце концов ни мальчишеской угловатости, ни суеты. Ничего не скажешь — настоящие солдаты!