Дневники и письма комсомольцев

ВИКТОР КИН ПИСЬМА ДРУГУ

Виктор Павлович Кин (Суровикин) принадлежал к поколению советских людей, которым к моменту Октябрьской революции едва исполнилось 14–15 лет.

Родился он в Борисоглебске в семье паровозного машиниста в 1903 году, а уже в 1918-м становится организатором и вожаком борисоглебского комсомола, он участвует в подавлении антоновского мятежа на Тамбовщине, сражается на польском фронте, а у него за плечами подполье на Дальнем Востоке и комсомольская работа на Урале (секретарь у кома, член губкома) в 1921–1924 годах.

После возвращения в Москву Кин работает фельетонистом сначала в «Комсомольской правде» (он пришел туда на работу за несколько недель до выхода первого номера), потом в «Правде». В это же время напряженно работает над первым своим романом «По ту сторону». В 1928 году роман вышел в свет.

После окончания Института красной профессуры Кин едет корреспондентом ТАСС сначала в Puм, а затем в Париж. Возвратившись из Франции, возглавляет отдел советской литературы в издательстве (Художественная литература» (ГИХЛ), в частности, редактирует роман Н. Островского (Рожденные бурей», затем его назначают редактором газеты (Журнале де Моску».

(Письма к Антону» адресованы Константину Антонову (партийная кличка Антон), близкому другу Кина, его товарищу по работе на Дальнем Востоке, послужившему прообразом Матвеева — одного из героев романа «По ту сторону».

Никольск, 28/Х — 22 г.

Как это ни странно кажется на первый взгляд, но это так — меня совершенно не тянет во Владивосток, особенно сейчас, когда в нашем распоряжении превосходное здание, мебель и все прочее.

Вообще обстоятельства складываются так, что, кажется, Никольск будет уже мне вторым Бочкарево. Надеюсь, что и для тебя.

Работа тут сравнительно хороша: в городе созданы уже 5 ячеек с общим числом в 62 человека. Думаю, что твердая цифра гор. организации остановится на сотне. Перспективы работы довольно обширные.

Особенно хорошо прошло создание ячейки на железной дороге, составляющей собой массив гор. организации — 45 человек.

Работа тормозится (хотя это вечное правило, нечто вроде врожденного свойства) недостатком работников… Что же касается Николая, то он еще не только «девственный», но ленивый парень.

На заседаниях уездбюро он напоминает мне Хлеб из «Синей птицы». Солидный, даже мрачный, с выражением крайнего глубокомыслия на толстом лице. Он обыкновенно молчит, но, когда на него глядят, он говорит веским тоном:

«Так!»

Черт знает к чему относится это «так»! Он принадлежит к тому типу добродушных людей, которые всем нравятся, но с мнением которых не принято считаться, если таковое даже есть.

Помнишь, у Уайльда:

«Если бы я не был самым добродушным человеком во всем Лондоне…»

«То мы относились бы к Вам с большим уважением!»

Если в Бочкарево я питался лучше, чем за всю свою жизнь, то в Никольске я сплю так, как никогда в жизни.

Если бы ты посмотрел на мои матрацы и одеяла!

31/X—22 г.

Только что кончилось заседание агит. проп. коллегии.

Чтобы не ввести тебя в заблуждение, надо тебе разъяснить, что под этим термином скрывается. Во-первых, ни один из членов агит. проп. кол. не собирается, да и не будет ни агитировать, ни пропагандировать. Коллегия эта создана с целью хоть отчасти ликвидировать полит, неграмотность активистов, дать им основные, элементарные понятия. С этой же целью вскоре созываем «совещание» секретарей и членов комитетов ячеек — рассказать о порядке вступления в союз, о членских взносах и о целом ряде других вопросов из Устава, а также подробнее объяснить им, что они должны делать.

Пиши, Антон. Привет Ипполиту, если он цел.

Твой. В. Кин

Сучан, 26/XI (1922 г.)

Антоныч!

Писание писем для меня всегда было легким и приятным занятием. Это нечто вроде болтовни с приятелем, которого давно не видел. Но это письмо к тебе я начинаю писать третий раз, да и сейчас у меня нет твердой уверенности, что, дойдя до середины, я не изорву его, как и два предыдущих.

Причины этого кроются в тех условиях, на первый взгляд довольно незначительных, в которые я попал.

Чтобы не спутаться, опишу тебе все по порядку.

Ольгинский уезд разбивается на три района: Сучанский — рудничный, считался от ст. Кангауз до рудника, Северный, или Многоудобинский, от Хотунич до Шкотово, и Восточный, или Фроловский, от Серебряной до Таудеми.

Наиболее важным как по экономическому значению, так и по социальному составу населения является, безусловно, район Кангауз — Сучан. Два других района ничем от других крестьянских районов не отличаются, и линия поведения относительно их мне совершенно ясна.

На Сучан я приехал позавчера вечером. Вчера я собрал свой уком и ознакомился с положением дела. Первое, что бросилось в глаза, это низкий возрастной состав организации, безучастное отношение членов к организации и полное отсутствие союзной работы, кроме «драматической», если таковую можно назвать союзной.

Я взыграл духом. Дело, значит, за пустяками, думал я, в первую очередь — усиление клубной работы, поднятие авторитета и веса организации путем постановки эк. прав, работы, которой, как мне казалось, непочатый угол (еще бы — рабочий центр!).

Чтобы не терять времени, я решил на месте познакомиться с положением рабочей молодежи в производстве и с условиями ее жизни. Мы отправились к администрации рудника, надели «шахтерки», вооружились лампочками и отправились в шахту.

На глубине 130 саженей моя уверенность в возможностях ведения работы еще более укрепилась. Я увидел 15—16-летних ребят, одетых в лохмотья, мокнущих в ледяной воде, дышащих угольной пылью в штреках и «пачках» 8 часов подряд, работающих в ночных и т. д., — словом, все то, что может привести в восторг любого эк. правщика.

В бараках я увидел картину еще более потрясающую. Мне не хочется даже подробно описывать все это. Да это и неважно. Важно то, что передо мной рисовался вполне определенно план дальнейшей работы.

Я думал так. Попутно с налаживанием клубной жизни поведем обследование положения молодежи. Затем беспартийная конференция рудничной молодежи, доклад о результатах обследования, о перспективах эк. прав, работы и дальше — плановая эконом. — прав, работа.

А оказалось вот что. Когда я пришел домой и хорошенько подумал, то почувствовал себя на положении лафонтеновской молочницы.

Дело вот в чем. Профессии, в которых молодежь составляет почти 20 процентов, являются: коногоны, насыпщики, отгребщики, откатчики и лампоносы. В других профессиях — штейгеры, забойщики, подрывники, промывщики и пр. — молодежи почти совершенно нет.

Все они — коногоны, насыпщики, отгребщики и откатчики (за исключением лампоносов) — по техническим условиям работы связаны с забойщиком, работающим 8 часов. Но это еще можно обойти. Главная задача заключается в том, что, например, отгребщиков всего работает 12 человек (цифра произвольная) на две смены, итого — 16 часов в общем. Если сократить их день до 6-часового, в общем — 12 часов, то на остающиеся в разнице 4 часа не хватит рабочих рук. Будь это в мастерской, то там слесарь свободно сможет обойтись 4 часа без ученика и 2 без подручного. А здесь? Что будет делать забойщик без отгребщика, насыпщика, откатчика и коногона в течение этих 4 часов? А на круглые сутки приходится 8 часов — целый рабочий день.

Словом, как ни крути, а без расширения штата не обойтись…

Твой В. Кин

28/XI

Сучан до черта похож на Бочкарево.

Вообще положение здесь такое, что я хотел снова ехать во Влад, для выяснения ряда вопросов. От этого удержала меня мысль о том, какие глаза сделают губкомщики при виде меня.

Но ввиду того, что в письме ничего не объяснишь, я отложу это до своего очередного приезда.

Пока же необходимо следующее: закажи в счет нашей сметы печать и штамп.

Наладь экспедицию нам газет.

Пришли в райком партии отношение о том, что Са-мусенко находится на союзной работе и снять его нельзя.

Сучан, шк. 2. 6/ХII (1922 г.)

Получив отчет, Антон, ты, вероятно, сам поймешь, каких трудов, сколько испорченной бумаги и крови стоило мне его составление.

Никакие муки души человеческой нельзя сравнить с тем ощущением, когда, дописывая до конца третий по счету отчет, с ужасом замечаешь, что, складывая 66 и 55, я получил (кошмар!) 123!

Глубокая мистичность глядит из каждой цифры, сколько ехидства кроется в этом невинном с виду отчете! Четыре математических таинства давно исчезли из моей памяти — еще в неполном отрочестве я питал к ним непоборимое отвращение. А впереди грозными призраками стоят бледные тени декабрьского доклада и цифровых сводок…

Вы сделали большую бестактность, идолы. Я просил отзывать С. не по нашему требованию, а по инициативе губкома. Дело в том, что замена С. — вещь гадательная. А если парень заранее знает, что его отзовут, он бросает работу.

На рождество готовим по рецепту «Кр. мол.»[11] полит, суд, карнавал, сожжение чучела и проч.

Приезд Ваш, Антон, все-таки необходим. Недавно у нас было скандальное заседание УБ[12] — долго спорили и ругались по вечному вопросу о взаимоотношениях.

En passant — я нашел почитателя «Красного молодняка». Это учитель из Краснополья. Наивный парень долго восхищался комсомольскими талантами — особенно понравились ему «Крепнущие крылья», — Ляшко оказался его однофамильцем.

Я рассказал ему фантастическую биографию этого Ляшко — комсомольца Эгершельского района, сотрудничающего в «Красном молодняке».

Сучан, школа № 2

Каждый раз за обедом, когда мимо окон райбюро партии проходит поезд с Фанзы, мы вскакиваем и вглядываемся в лица пассажиров — не едет ли Антон?

Когда в уездбюро упоминают о тебе, то иначе, как «эта скотина Антон» или «эта коварная бестия Антон», не говорят. А по вечерам, ложась спать в подвале на диванах и мягких креслах, мы спрашиваем друг друга: «Как ты думаешь, приедет завтра эта скотина Антон?» Даже сторож, глупый, выживший из ума старик, заразившись нашим ожиданием, удивляется — чего же он не едет?

Чего же ты не едешь?

Жив ли ты? Здоров ли? Не случилось чего-нибудь нехорошего с твоей нравственностью?

А если нет — приезжай как можно скорей!..

Теперь вопрос о том, что нам от вас нужно.

Во-первых, о работниках. Я рискую надоесть вам с этим вопросом, но он необходим.

Самусенку партия не отдает. Мне кажется, лучше его оставить у них.

Во-вторых, о замене С. Конечно, заменить его надо не другим таким же — это просто переливание из пустого в порожнее, а парнем посильней, могущим самостоятельно вести работу.

Виктор как-то говорил мне, что нам полагается 7 работников, считая корсекцию и седьмого технического работника. Было бы очень желательно заполучить этого технического работника, так как с введением регистрации подростков, проведением учета молодежи по службам, заболеваемости молодежи по профессиям и т. д. прибавилось до черта бумажной работы.

Кстати, забыл о С. Производить его отзыв надо не по требованию уездбюро, а по вашей инициативе. Во-вторых, его таланты гибнут здесь: он идеальный военспорт.

Получили ли вы наши телеграммы? Если да, то почему молчите?.. Мне притащили целый ворох расписок из Многоудобинской волости — не знаю, что с ними делать.

Как возместить 40 руб., взятых у Новонежинской ячейки?

Сообщите условия службы во флоте.

Срочно сообщите: распространяется ли декрет ВЦИК о бронировании подростков (а не учеников) за производством? Если да, то сообщите № и число.

Глебка! Молчу до сих пор потому, что буквально некогда писать — тащат во все стороны.

Ребята, отдайте одну машинку. Ей-богу, работа останавливается без машинки.

Уф! Какое хорошее, подробное, длинное письмо я написал! Берите пример!

Антон, приезжай!!!!!!!

Ваш В. Кин

Екатеринбург, 19/II—23 г.

Не знаю, вспомнил ли ты, что ровно 2 года назад с Ярославского вокзала поезд потащил меня и тебя из Москвы навстречу морозам, тайге, Укурею и китайскому кварталу, навстречу самому странному месту на обоих полушариях.

Конечно, не вспомнил. Где тебе! Ты забываешь даже о том, что ни разу не писал мне в этом месяце, а потом сетуешь на «проклятую почту». Пожалуйста, не ври, запирательства только увеличат твою вину. Из письма Ипполита я узнал, что ты получал мои письма, но ответил только один раз.

Ну, черт с тобой.

Итак, я хотел вспомнить о том, как я ногами вперед выехал из Москвы, чтобы в Омске силой вещей встретиться с тобой и получить в качестве матерьяла для воспоминаний черную шапку, лохматую голову и старые штаны цвета хаки, которым я положил конец в тайге на Кленовской тропе.

Замечу, в скобках, что я смутно припоминаю очки. Чьи? Твои или мои? Или они были у обоих?

Впрочем, это деталь.

Я хотел бы, чтобы трехлетний юбилей мы встретили бы с тобой у Виктора, в Москве, хотя ты и рассчитываешь к тому времени не «лечь под кипарисы».

Нет, я слишком рассержен на тебя, чтобы продолжать. До твоего ответа — ни строчки.

В. Кин

12/IV—23 г.

Право, мне немного совестно! Месяц назад сровнялся год, когда мы на Бочкаревском перроне решили с тобой уехать в Москву.

После этого — целый год планов, решений, совещаний…

А сейчас я хочу тебя спросить: не сделали ли мы глупости, уехав с Востока?

— По-моему — да.

Вероятно, природа дала мне очень ограниченный запас дружеских привязанностей. Кажется, на Дальнем Востоке я израсходовал его целиком, и на Урал не осталось ничего.

Живу, работаю, но никак не могу сойтись ни с одним из ребят. А ребята есть хорошие, душевные. Чувствую себя белой вороной.

Что ты делаешь, Антоныч?

Боюсь, что мои пророчества о тебе подтвердились. Москва, старые товарищи, перспективы «одного из вузов» — все это достаточно для того, чтобы память обо мне выветрилась из твоей лохматой головы. Может быть, иногда вспоминаешь обо мне в качестве статиста твоих приключений или героя анекдота о «Старине»?

Был, мол, такой чудак…

Я как-то говорил тебе о своей теории расстояний. Вероятно, действуют как катализатор идеализации: чем дальше, тем больше, тем интенсивнее, тем призрачнее становится фигура товарища.

Я перелистываю воспоминания — от темной, снежной ночи в Омске до подъезда ЦК, где мы недоумевающе смотрели друг на друга глазами людей, пропустивших поезд. Кажется мне, старый пес, что без тебя ДВ не был бы им — сейчас это для меня особенно ясно.

Чувствую, Антон, что это немного глупо. Очень похоже на «разлуку», «забыла» и прочее из сентиментального обихода нежных душ.

Я до того расхныкался, что задумываюсь — отсылать письмо или нет. Очень уж оно жалобное.

Пиши, старый пес. Хотя, пожалуй, это будет для тебя нелегкая задача.

Кстати, я так и не написал тебе, как я живу.

Сейчас я секретарю в Екатеринбургском укоме. Работы много. Скучной и неинтересной, хотя и сортом повыше, чем у нас на ДВ. В укоме — 2000 членов, 95 ячеек, 40 платных вол. организаторов, 8 школ фабзавуча, 4 профтехнические школы — цифры, сделавшие бы честь любой губернии на ДВ.

Меня поразило составление бюро и укома на пленуме укома: о них спорили в течение часа — о ребятах из ячеек. У нас на ДВ в уездах бывает несколько определенных укомщиков, об ячейках обычно не говорят — оттуда взять некого.

На Амурском обл. съезде я один имел стаж с 18-го года; здесь, на уездсъезде, человек пять имели стаж с 17-го (члены Соц. союза мол.).

В мае здесь была склока сначала в уральском, потом в губернском масштабе, в которой я принял участие. Кончилась в нашу пользу — губком партии стал на нашу сторону.

В августе я беру месячный отпуск и отправлюсь в месячное пешее путешествие по Уралу с ружьем и фотоаппаратом.

Имею твердое намерение, несмотря на рогатки ЦК, к осени отсюда удрать. Как и во всех неудачных предприятиях, имею на руках удачные шансы.

Пиши.

Жму руку. Твой В. Кин

29/VI—23 г.

Я начинаю думать, что ты:

Деморализован эскулапами, ходишь в шерстяных чулках, с кашне на шее, на ночь растираешься муравьиным спиртом и говоришь, думаешь и пишешь о кишках, бронхах, катарах и т. д.

Выпущен ЦК, сидишь в Пензе, пьешь чай с вареньем и бутербродами, вечером в городском саду любуешься на закат и слушаешь музыку и пишешь дальневосточные мемуары.

Пускаешь пузыри в отд. печати, носишь эмалевую звездочку на глаженом френче, пенсне и краги, завел блокноты со штампом ЦК и ждешь осени.

Или (самое простительное) ты умер?

И зарыт где-нибудь под задумчивыми кипарисами с похоронным маршем и красными знаменами, «еще один незабвенный товарищ, отдавший жизнь за торжество мирового коммунизма».

Если нет, то почему же ты ничего не пишешь, хуже — не отвечаешь на мои письма?

Когда я родился, мой отец, по рассеянности, которую я у него унаследовал, забыл пригласить фею, которая заведует почтой. И с тех пор я обречен на ужасное положение — писать тома и получать строчки.

Вероятно, ты заметил, что почти каждое мое письмо начинается сентенциями с размышлениями на эту скорбную тему.

14/VII

…Опишу тебе мой curriculum vitae[13].

Уралбюро передало меня Екатеринбургскому губкому. Тот назначил меня политпросветом Екатеринбургского укома.

В мае я работал политпросветом. В июне и до сего времени я работал секретарем укома и членом бюро губкома.

А сейчас…

— Ну что ты думаешь?

Передан «для усиления печати» в редакцию областной газеты «На смену»… Плохо то, что в этом году мои планы на учебу понижаются.

Живу скучно, без товарищей, женской ласки, в позе человека, некогда «видавшего виды».

Нравственно разлагаюсь.

Позавчера опустился до покупки шевровых ботинок. Дошел до такого дна, как собственная подушка. Чем только это кончится — не знаю. Единственным сдерживающим центром служит фотография. А ведь уже три месяца прошло, Антон, как мы расстались.

Если бы ты вспоминал обо мне только по праздникам, то у меня сейчас скопилась бы целая куча писем.

Быть может, еще одна причина твоего молчания, которую я не учел: приехала Домино, и ты сейчас занят чайными ложками и созвучием душ? Это вторая по уважительности причина после смерти.

Если нет —

если ты по-прежнему Антон и добрый санкюлот, то сейчас же садись за стол и пищи:

Екатеринбург, Васенцовская ул., № 156.

В. Кин

«Жизнь очень вкусно пахнет!»

(Кажется, Безыменский)

10/XI —23 г.

…Вчера я получил твое письмо от 23/Х. Долго думал, как ты мог попасть в армию «сотрудником п/отдела № дивизиона»? Ведь ты из кучи приходящих в ЦК газет вытаскиваешь первой «На смену». Значит, ты в ЦК?

Нельзя, Антон, писать так отрывисто. Если к этому еще прибавить, что в университет ты шляешься каждый день и почти дочитал «Капитал» (предмет моей зависти), то всякая логическая связь теряется окончательно.

Между прочим. Газету я высылаю тебе лично, ты ее получаешь?..

В. Кин

13/XI — 23 г.

Сверстка номера. Хорошо вышел.

Сейчас для меня нельзя сделать большего удовольствия, как хорошо отозваться о газете.

Денег нет ни копья. Живу долгами и счастливыми случаями. Это письмо долго будет ждать гонорара: нет марок.

Пиши чаще.

Твой В. Кин

Декабрь 1923 г.

…Утром я зеваю, вскакиваю и впрыгиваю в штаны: холодно. Проглотив чай, я натягиваю последнюю улику своего обрастания — аглицкое пальто — и балансирую по скользким тротуарам до редакции.

Утро — понятие условное, это — в 11.

Сгребаю на стол письма, рукописи, папки, ножницы, клей, карандаши и ручки и начинаю пробивать в этой куче дорогу к трем, к обеду.

Машинально отмахиваюсь от поэтов, писателей, художников, курю, но чаще ругаюсь. Долго, выразительно — вырабатываю трафарет. Слишком их — цинкографов, поэтов, корректоров и дальше — много.

Затем с пустым желудком и полным портфелем (твоим) иду в ресторацию, ем из четырех[14] и домой: в кресло, в туфли, в табачный дым, в разговоры о муке и последней статье сПравды».

К двенадцати мысли тянутся липкой смолой: читать или спать?

Сижу до двух.

Так до весны, значит?

В. Кин

8 декабря 1923 г.

Сейчас выяснил в экспедиции, что газета и журнал отсылаются тебе на адрес Центрального Комитета, в орготдел.

Антон, вышли мне программу для поступления на ФОН[15]. Пожалуйста, не забудь.

Сегодня пошел в ротационную, чтобы поторопить рабочих и посмотреть, как выходят сетчатые клише на ротации. И, к ужасу своему, выяснил, что в стереотипной перепутали номера страниц. Шестая страница пошла вместо третьей.

Я даже не рассердился. Слишком много неприятностей было у меня с этим номером.

Пиши, старина.

В. Кин