Дневники и письма комсомольцев

ИВАР ЛЕЙМАНИС ЧТО ЗАВИСИТ ОТ МЕНЯ…

Ивар Лейманис жил в дружной рабочей семье, где любовь, уважение и взаимопомощь были законом для всех ее членов.

Он рано научился читать и читал много. Увлекался философией, поэзией, туризмом. Он рос добрым и принципиальным, бесшабашным и углубленным, стремительным и задумчивым.

Рано стал самостоятельным, рано начал работать — электриком на ВЭФе. С белым листочком повестки в армию кончилось детство.

Когда он вернулся из армии, страна начала строить БАМ. Он не мог не принять в этом участия…

Это было 2 июня 1975 года. Ивар с товарищами, как обычно, отправились вниз по реке на просеку. Лесорубы валили лес уже в 15 километрах от Улькана. Неожиданно заглох мотор. Ивар дернул шнур, пытаясь завести его, еще раз, еще… Впереди выросла баржа, груженная кирпичом. Лодку несло прямо на нее. Последнее, что успел сделать Ивар, — это вытолкнуть ребят, спасая их. Сам он уже не мог успеть… Он знал это…

Запись в дневнике; «Я берусь за перо, потому что меня пугает мысль, что я могу уйти, оставшись чужим для людей, не использовав право сказать им свое слово, то право, которое дала мне борьба многих человеческих поколений за лучшую жизнь, их мечты, надежды и свершения».

Запись в дневнике: «Я все время думаю: что зависит от меня? И пока я не найду ответа на этот вопрос, я не смогу принять никакого решения относительно того, как мне быть дальше. Идти по проторенному пути: школа — институт — служба? Можно, конечно. Но все-таки: что зависит от меня? Кому может помочь мое присутствие? Где без меня не могут обойтись?»

Запись в дневнике: «Я бы мог рассказать им о том, как понимаю долг. Но боюсь, что это покажется скучным. Дело в том, что я не могу позволить себе работать спустя рукава, даже если работа на первый взгляд кажется бессмысленной. Но я-то ведь знаю, что смысл ее в моем отношении к службе. В очередной раз показался чудаком…»

Из письма матери: «Экзамен по вождению — это всего двадцать минут по танкодрому. Но в эти двадцать минут перед смотровой щелью только стена черной пыли, и почти ничего не видно, а веришь только приборам — они выручат. Надо пройти всю полосу препятствий, а машина под тобой дрожит и бьется, как бык на родео, и в голове только одна мысль, преодолеть, преодолеть! Потом мы выключаем моторы и вылезаем из люка, черные от пыли и копоти, а комбинезоны мокрые от пота. Это трудно, мама, но такие минуты самые интересные в армии. Все в порядке, я сдал экзамен на «отлично».

Запись в дневнике: «Тревога разорвала ночь. Она зажгла красную лампочку над тумбочкой дневального, ворвалась в сознание каждого резким звонком. Лязг оружия, топот ног. Последний раз хлопнула дверь казармы. Незастеленные койки медленно остывали.

Многие жители городка проснулись в этот час и внимательно вслушивались в ночь… Там, на краю леса, вырастал рокот моторов, он заполнял пространство и наконец обрушился на городок…

Слева остались последние столбы гарнизона и показалась вырубка.

Габаритные огни переднего танка взяли вправо. Сейчас главное — почувствовать дорогу. Почувствовать эту ленту земли, которая петляет в ночи между огромными елями…

Еще поворот…

Ночной воздух бодрит. Волнение осталось там, в казарме. Сейчас надо действовать. И здесь могут помочь только твоя голова, руки, сжимающие рычаги управления, ноги на педалях…

Я выведу машину из этого леса, я должен это сделать. Я доведу ее до цели, которая пока еще не видна, но которая придает мне уверенность.

…Еще поворот…

Дорога уходит вниз. Здесь надо немного убрать газ, теперь опять добавить… левый рычаг — в первое положение… Теперь в исходную позицию. Вперед! Обороты! Стрелка тахометра медленно ползет вправо: 900… 1000. 1200… Надо еще, еще немного…

…Ночь успокаивает. Она успокаивает меня, а для других ровный рокот двигателя тревожен. Вырвались на простор… Одинокий дом в поле как вестник минувших времен. Свет наших фар скользит по покосившемуся забору и уходит в ночь.

Но в окне уже вспыхнул огонь. Может, заплакал ребенок? И мать, склонившись над колыбелью, говорит ему известные ей одной слова, как во времена больших тревог…

…Сейчас я должен показать свою силу. Я должен доказать, что могу один провести машину по лесным дорогам через ночь.

Там, впереди, танк остановился. Стоп! Дают сигнал глушить моторы. «Надо подождать остальных», — слышу голос командира. Непредвиденная остановка кстати. Я спешил вырваться в число первых и не успел надеть свой черный комбинезон. Передышка была недолгой. Снова рычат двигатели…

А я уже совершенно спокоен. Я уже не сомневаюсь, что все будет в порядке.

…Где-то далеко, на берегу моря, остался мир моего детства. Мир, с которым я по-прежнему связан. Мир, перед которым я чувствую ответственность. И особое беспокойство…

Я закрываю глаза и слышу зов: это зов «неисполненного»… Это ответственность перед детством за то, о чем я мечтал и еще не выполнил…

Я должен создать свою систему, свой образ мыслей…

Наш танк, уминая грязь, приблизился к контрольной башне.

Короткие фразы:

— Задание выполнено!

— Отправляйтесь на третий пункт.

— На семьдесят третьем плохая видимость….

…Я сильнее этой ночи.

Мы, люди, — сила, мы, а не этот ветер, не эти леса, не эти танки…»

Запись в дневнике: «Кто я был тогда? Совсем зеленый курсант, которого вместе с другими рано утром поднимала команда дежурного, заставляла бежать по обледеневшей дороге, вливаясь в равномерный топот ног. Что могло быть тогда трудней тактических занятий: в противогазе ползти по снегу, бежать в атаку на несуществующего противника, опять карабкаться, пока не взмокнешь, как в жаркий летний день?..

Эта жизнь вырвала меня из привычного мира. И я об этом ни капельки не жалею. Мне было бы обидно, если бы прошел мимо этой стороны жизни, если б не узнал, что такое холод танкодрома, тьма, напряжение нервов, сон после марша. Я многое потерял бы, если б не узнал атмосферу казармы, духовную чистоту, которая объединяет самых разных людей».

Запись в дневнике: «Больше всего я жалею время, потраченное даром. Слишком много уже потеряно времени, и боюсь, что много из того, что я хотел сделать, я уже сделать не успею. Но в армии я жил сполна, каждая минута жизни была заполнена трудом и учебой. Я здесь многое переоценил. Мне кажется, что здесь я получил прививку против многих «болезней», которые поджидают меня в жизни. Теперь я знаю, что я могу!»

Запись в дневнике: «Я заметил, что меня иногда считают чудаком. Не могу сказать, чтобы меня это не задевало. Можно, конечно, притвориться, что тебе нет дела до того, что думают остальные. Но это будет, во-первых, неправдой, а во-вторых, просто непорядочно. Нет ничего противнее, чем делать из себя сверхчеловека. Так что нужно признаться: мне обидно, когда те, кого я люблю, считают меня чудаком, человеком странным… Наверное, нужно научиться правильно объяснять свои поступки и решения. Этого мне как раз и недостает».

Запись в дневнике: «Мои друзья сегодня упрекнули меня в том, что я стал слишком замкнутым и холодным. Боюсь, не без основания. Человек не имеет права предпочесть свои личные размышления, сомнения и все прочее своим друзьям. Наверное, я должен буду им объяснить, что скоро мы расстанемся. Я не буду звать их с собой на БАМ: в ЦК комсомола мне сказали, что рабочие по специальностям Яниса и Андрея понадобятся не раньше чем через год. Я только не хочу, чтобы они думали, будто я стал холоден. Я люблю их, ведь мы дружили столько лет… Просто мне хочется, чтобы они разделяли мои мысли, а это не всегда удается…»

Запись в дневнике: «Все-таки меня тревожит то, что я многого не знаю. А то, что я знаю, как-то неглубоко. Начал учить испанский язык, немного овладел и уже обрадовался, почти перестал заниматься. И все это потому, что я убедил сам себя: на БАМе мне это не понадобится. Эта утилитарность способна погубить все. С завтрашнего дня берусь за язык всерьез. Очень трудно признаваться в собственных ошибках. Говорят, что в молодости это всегда трудно. Но я не собираюсь тратить свою молодость на преодоление ошибок. Это нужно делать быстро и решительно. Между прочим, еще раз убедился, что решительности мне не хватает. А ведь, собственно говоря, никаких серьезных трудностей пока у меня нет. Институт я бросил, по-моему, правильно: нечестно трудиться, если знаешь, что никогда не будешь хорошим инженером. В общем, так, и это окончательно: я отправляюсь на БАМ, потому что это сейчас главная стройка страны. Потому что я знаю, что я там нужен. Я ведь действительно всегда хотел быть там, где во мне нуждаются, где от меня что-то зависит. Все решено».

Запись в дневнике: «Странно, что так трудно решиться. Никогда не ожидал этого от себя. Но, когда я думаю о том, что хожу по большой и красивой квартире, вовремя обедаю и, в общем-то, на моем рабочем месте меня легко может заменить любой другой, а на БАМе каждый человек на вес золота, ведь стройка только что началась, я все больше понимаю — мое место только гам. И это без всяких романтических глупостей».

БАМ строят островным методом. Сперва выбрасывают десант. Десант на БАМе — дело трудное. Десант — дело добровольное. В распоряжении первых — только бензиновые пилы и топоры. И надо валить лес и закладывать поселок. Вся мощная техника, приданная магистрали века, приходит потом. Улькан — третий плацдарм Западного участка БАМа. Ивар был в том десанте.

Из письма домой: «…О том, что приехал сюда, я, конечно, не жалею. За это время я увидел столько, сколько никогда не узнал бы, находясь дома или посетив эти места туристом. За декабрь получу около шестисот рублей. Еще прошу прислать мне стихи Эйжена Вевериса. Только на русском языке. Хочу прочитать их ребятам».

Запись в дневнике: «Мне кажется, что очень легко назвать себя поколением строителей, созидателей… Нет ничего проще, не сделав ни одного усилия, причислить себя к этому поколению, а значит, и к предыдущим, к Фабрициусу, Эйдеману, к Рудзутаку… Гораздо труднее подтвердить это делом. Я еще не могу сказать, сумею ли я с полным основанием причислить себя к поколению строителей нового мира. Для этого ведь недостаточно совершить поступок. Для этого нужна жизнь…»

Из писем к родным: «Я скучаю по Риге, я давно не видел вас. Но если бы вы знали, как я рад, что приехал сюда, в Улькан. Здесь очень трудно, труднее, чем принято думать; тем, кто придет после нас, будет легче. Но первое и самое главное дело мы сделали: мы начали стройку».

«…Много работаем, здорово мерзнем, чуточку грустим по дому. Но, главное, каждый день мы видим, как растет Улькан. А это значит — мы делаем свое дело. Дальше будет еще лучше. Не легче — лучше. Вот увидишь, мама!»

Из письма другу: «Мне нравится здесь все: люди, тайга, работа и даже климат. Вот только вас, моих друзей, мне не хватает. А то бы посидели у костра, вспомнили бы Ригу, Гаую…»

Из письма домой: «Здесь трудно, но здесь есть тепло. В печке трещат дрова, и можно спать, читать, писать письма. Я думаю о тех, кто сейчас пробивает к нам зимник. Они идут днем и ночью. Я завидую им, им сейчас труднее. Я был счастлив здесь в самые тяжелые первые дни… Теперь мне все беспокойней — может, я куда-то не успеваю, может, где-то я могу быть полезней. Я знаю, к нам идут на помощь, они думают о нас, и я не могу не думать о них».

Запись в дневнике: «Мы говорим на восьми языках. И все мы говорим по-русски. Никому из нас не кажется это странным, ни одного спора не было в Улькане, где аргументом служило бы национальное происхождение, акцент, форма глаз. Никому и в голову не придет. Я всегда считал, что интернационализм — это высшее проявление человеческого гуманизма, это главное завоевание социалистического общества. Мне приятно слушать мелодию азербайджанской речи: два моих соседа вечерами вспоминают Баку, Каспий… А как поют украинцы! Я много раз слушал эти песни по радио, но понял только здесь, за тысячи километров от Украины, от Латвии, от Азербайджана. Я прямо чувствую, как мне возражают: стоило ли ехать так далеко, чтобы понять всем известные вещи. Я отвечаю: стоило! Потому что их нужно не только понять, но и почувствовать сердцем».

Из писем домой: «…В Улькане не холодно. Средняя температура — минус 15°. Иногда даже в феврале бывают «оттепели», когда столбик ртути поднимается до отметки минус 3°. Жизнь идет к весне. В Улькане уже около двухсот жителей».

«В столовой кассиров нет. Каждый приходит и бросает деньги в тарелку. Из кучи денег сам отсчитывает себе сдачу…»

«Можете сказать всем: да, на БАМе трудно. Но из-за трудностей из Улькана еще никто не убежал, и я не слышал, чтобы в других местах были случаи бегства».

Из письма к другу Янису: «Можно сказать, что я был свидетелем того, как вместо тайги вырос этот поселок. Теперь у нас работает отличная столовая с чудесным поваром Сашей Старченко, магазин. Стараемся держаться на современном культурном уровне. Здесь мы организовали интернациональный клуб «ЭРА». Это название, кроме прямого смысла, еще и расшифровывается: «Энтузиазм, романтика, актуальность». Интернационализм здесь понятие не отвлеченное — в одном Улькане, как у нас подсчитали, живут люди около тридцати национальностей. Создали и оркестр «Юхтинка». Но главное развлечение — танцплощадка «Крылечанка». Я, правда, на танцы не хожу. Не научился, а сейчас учиться уже смешно.

Выходные дни отдаю странствиям. Разведываю дорогу на горный перевал. Если удастся, в ближайшие выходные попытаюсь увидеть Байкал. Хотя сейчас это еще сложнее, чем зимой: вскрылись горные реки.

Жаль, что ты далеко и не можешь видеть всего, что здесь происходит, сам. Это — на всю жизнь!»

Запись в дневнике: «Мы больше не остров. Собственно, мы никогда не были островом в том смысле, как это было в эпиграфе к роману Хемингуэя. Мы никогда не были сами по себе — с нами были и строители Звездного, и вся страна, и мои друзья с ВЭФа, и мои родители. Но теперь у нас есть дорога, пока маленькая, автомобильная. Потом здесь пройдет Дорога, та, ради которой высаживался в тайгу я и пробивались к нам они. Сегодня они уходят дальше, на Кунерму. Как я хотел бы пойти с ними! Но пока это нельзя. Надо строить Улькан. Кунерма — потом».

К Новому году Улькан стал поселком.

«31 декабря не работали. Истопили баню и с наслаждением помылись. Сибирские бани — мне их будет не хватать дома. После обеда показался вертолет. Он разбросал над поселком листовки с поздравлением. Встретить с нами Новый год прилетел начальник штаба ЦК ВЛКСМ Западного участка БАМа Вербицкий. По случаю Нового года был слегка нарушен суровый «сухой закон». Начальник штаба привез с собой шампанское».

Из последнего письма домой: «У меня радость. Включили в бригаду — рубить просеку на Кунерму. Так что в случае, если долго не будет писем, не волнуйтесь, возможно, что отправился на Кунерму. Кунерма — это самый восточный плацдарм на Западном участке БАМа. Надо использовать любую возможность жить по максимуму, так, чтобы сказать: я внес свой труд в освоение Сибири».

22 мая 1975 года Ивар начал новый дневник. В общей тетради он тщательно пронумеровал все страницы. Заполнена только одна первая.

«Иду на Кунерму. Не волнуйтесь за меня».

А потом была запись наискосок через комсомольский билет, через графу об уплате членских взносов:

«Погиб при исполнении служебных обязанностей на строительстве Байкало-Амурской магистрали.

2 июня 1975 года СМП-571 пос. Улькан.

Секретарь комитета комсомола Ураков».