Доказательство Канта

Интерлюдия 9 Страх и интеллект среди кремнийорганики

Совместный выход с Тайвином я перенес на следующую неделю — хотелось понять, чего ждать от окружающих, тем более что шеф дал мне целую неделю отгулов. Мотивировал он это тем, что я сделал неоценимый вклад в науку, и мне положена компенсация.

Я особо не стал разбираться, за что поблажка, и постарался использовать отведенное время по максимуму. Каждый день, как на службу, я ходил к ученому, и тот посвящал меня в секреты работы с полевой аппаратурой. От чего-то, к его недовольству, я отказывался сразу — слишком хрупким и громоздким предметам в полевых условиях было не место, а что-то, тот же портативный анализатор, мы дорабатывали.

После научных изысканий я проводил несколько часов неподалеку от точки входа/выхода и все чаще встречал там недовольно сопящих последователей, количество которых росло в геометрической прогрессии. Но гордость им не позволяла напрашиваться, а я демонстративно молчал. На третий день, ни слова не говоря, Макс молча встала за моей спиной. Я улыбнулся, прижался к ее лопаткам — и мы пошли. На четвертый мы шли уже втроем с Романом, на пятый — я выбирал, кто пойдет, в гробовом молчании, но в окружении улыбок.

Потом я шел сдавать накопленное добро, отсыпаться и думать, и неизменной привычкой стало встречать рассвет и провожать закат — ничему меня жизнь не научила. Больше закатные недруги меня не посещали, и странный бойкот, полный молчаливого понимания и улыбок, совершенно меня устраивал.

И я наполнялся мировой гармонией спокойствия, как и хотел. Неделя пролетела незаметно, я великолепно отдохнул и совершенно сбил себе весь режим. Первый тренировочный день после отдыха стал для меня своего рода откровением — оказалось, что пока я дрых счастливым послеполуденным сном, отучившись и отработав от рассвета до обеда, будущие первопроходцы ходили не только на тренировки, но и в поле.

Седовласый, позвав меня после утренней тренировки, показал проекции с выходами, которые мы детально разобрали по косточкам. Я, кусая нижнюю губу, чтобы не ржать в голос, частенько останавливал ролик и гнусно хихикал, тыкая стилусом в наиболее веселившие меня моменты.

— Вот тень от двутелки. Она сейчас ка-а-ак прыгнет, — комментировал я. — Надо просто пригнуться, мы ей что слону дробина. Ну куда, куда ты шарахнулся, думай мозжечком, а не коленками!

— И вот что он делает, — сокрушался я. — Дактилей лучше не тревожить, они, как муравьи, коллективом нападают, потом не отмоется. О, я же говорил.

— Опять пробу неправильно взял. Банка для бактериологии, а в сумку-холодильник не сунул, пропадет вся ценность. И точку в записи не поставил. Как наши халаты сориентируются, откуда и при каких условиях проба взята? Всю запись заново смотреть и по секундам высчитывать? — ворчал я в духе Тайвина.

Закончив просмотр, седовласый посмотрел на меня и сказал:

— Вот видите, Честер, я говорил, что совместная работа с Тайвином пойдет вам на пользу.

Я не стал оспаривать, и, хотя немало острых углов в общении с ученым для меня по-прежнему оставалось, общий язык мы худо-бедно нашли. И я поднял тему совместного выхода. Возражений не нашлось, надо было идти готовиться.

Получилось так, что за полтора часа до полудня, как и в отпускную неделю, я стоял перед выходом в ставшей второй формой облегченной броне, с визором, аппаратурой и тарой для проб и образцов. Добрая половина казармы, закончившая утренние тренировки, уже столпилась в ожидании, кто в полной выкладке, кто, как я, в облегченном варианте. Чуть в стороне стоял подготовленный по всем правилам Тайвин, нервно касающийся непривычной для него экзоброни. Я не стал в этот раз молчать и, внимательно оглядев всех, огласил вердикт:

— Все, кто хочет в поле, должны ходить в лабораторию раз в неделю. Мы должны быть точным и тонким инструментом в руках ученой части человечества, а получается у нас пока только микроскопами гвозди забивать. Это вполне возможно, но техника нежная и обижается. И раз в три дня обновляйте базы на смартах, тот корпус, — я прикладом игломета показал на здание лаборатории, — не зря на своем месте стоит. Стыдно не знать, что химерки не ядовитые.

Несколько сконфуженных бойцов из третьего набора, пренебрегающих справочником флоры и фауны, за неделю интенсивной работы сильно расширившим свой объем, опустили глаза, а Тайвин презрительно фыркнул. Я продолжал.

— После выхода — отдых, потом смотрим и обсуждаем. Много ошибок возникает не из-за незнания или неумения, а из-за недоверия к себе и окружающей реальности. Миру надо доверять, — завершил я, подмигнув Макс. Та насупилась, но промолчала. — Пойдут…

Все напряглись, а я вдруг ощутил их вдохновенное нетерпение и пожалел, что идем мы не всем кагалом, а впятером, но нарушать порядок не стал.

— Макс, Уилл, Тони, Али. Роман, — астродесантник внимательно посмотрел на меня, — проследи, пожалуйста, за порядком.

Роман встал справа от точки захода, наблюдая, чтобы никто не стал нам мешать, поскольку я уже слышал недовольные шепотки, но скорее раздосадованные, чем протестующие. И, без опаски развернувшись к оставшимся, первым нырнул в радужную пленку.

Шли мы медленно вертящимся вдоль центральной оси кругом. Пока объединяющим элементом команды был я сам, а недовольным центральным атомом нашего импровизированного комплексона — Тайвин, бурчащий и поправляющий на себе броню и рюкзак с оборудованием. Он все еще дулся на меня из-за скорпикоры, но, успокоенный тем, что выход не отменился, ограничивался ехидными подколками. Нашей целью было снова дойти до достопамятного озерца и попастись — источник всего живого обещал много интересного.

Тайвина приходилось все время окорачивать — попавший за наши надежные тылы ученый порывался сбежать, чем сильно напомнил мне себя же в первые недели тренировок. Я посочувствовал полковнику — с каким контингентом работать пришлось! Дважды я выдергивал из рук дорвавшегося до живой природы восторженного субъекта ядовитых герионов. Тайвин на меня ворчал, а я хихикал, оттирая ему стерилизующими салфетками перчатки, которыми тот лез поправить под шлемом очки.

— Вот куда вы все руками тянетесь, — выговаривал ученому я, — испортите себе обзор, в глаза заразу занесете. Сначала обезвредить — потом под броню лезть.

Тайвин сопел, но требования выполнял. До него начинало доходить, что работа интеллекта отнюдь не самая важная в полевых условиях дикого нового мира. Наша задача — выжить, желательно без телесных повреждений, а потом уже исследовать. Вот когда мы освоимся настолько, что будем жить, а не выживать, можно будет подумать и о научных изысках.

Несколько раз я на автомате активировал защитный купол — ученый сделал расширенный вариант на всю пятерку и себя сверху, но силуэты стимфал, плохо видимые против ярко-голубого света здешней звезды, до нас не снисходили.

Тайвина восхищало все — фрактальные разводы на стволах редких глянцево блестящих кустарников и матовые ломкие стебельки мха под ногами, полчища насекомых, несущихся по делам в ритме обыденной для них луговой жизни, а особенно — разбрасывающие споры крупные мешки здешних кишечнополостных: у них шла фаза бесполого размножения. Он то и дело останавливал группу, собирая в банки особенным образом блеснувший камень, а сортировал пробы, только если я напоминал ему об этом. А как ругался-то на базе! Ничего, я потом ему при разборе записи это припомню, доиграется.

Таким незатейливым образом мы добрались до воды.

— Тайвин, — напомнил я. — Сначала, пожалуйста, защиту. И давайте я первый.

Ученый раздраженно дернул плечом, но защиту включил и мне через голову лезть не стал. Я, памятуя о милом слепом червяке с пастью диаметром с размер моей головы, сначала подобрал с земли камень и, хорошенько размахнувшись, бросил ближе к центру озера. Пока вода бурлила, и прудовые обитатели исследовали взбаламутивший их спокойствие предмет, я пустил Тайвина приникнуть к основам, следя, чтобы тени водных существ не проплывали слишком близко от его рук.

Вдоволь наполоскавшись, ученый уложил собранные пробы и выпрямился, развернувшись спиной к воде и позабыв о безопасности. Смутная тень в желеобразных водных растениях мирного серо-зеленого оттенка двинулась к нам. Я быстро поменял себя и Тайвина местами, схватив его за плечи. Возмущенный исследователь хотел было высказать мне все, что он думает о моем самоуправстве, но вынырнувшая из воды безглазая пасть изменила его намерения.

Этот червь выглядел мельче предыдущего, то есть вид, привычный для водоема, отметил я про себя. Но молодые особи обычно и более бесстрашные — еще не научились находить добычу по зубам. Молодой и горячий экземпляр своей породы не стал исключением и метнул длинное тело из воды в нашу сторону. Страхующие меня с боков Тони и Уилл среагировали мгновенно — в бока червя попытались впиться парализующие иглы, но бессильно соскользнули с хитиновых сочленений.

Я успел только руку с оружием выставить — и червь наделся на нее, сомкнув кольцо зубов вокруг плеча. Легкая броня хрустнула под яростным натиском юного храбреца, и я не без сожаления выстрелил зверю куда-то вовнутрь. Убивать его мне не улыбалось, я бы ограничился наблюдениями за повадками, но материальные объекты для изучения морфологии, анатомии и нормальной физиологии существ Шестого мира были тоже позарез нужны.

— Тайвин, — глядя, как червь, конвульсивно подергиваясь, вгрызается мне в броню, и чувствуя усиливающееся давление на руку, окликнул я ученого. — Помогите, пожалуйста, состегнуть.

Побледневший гений выщелкнул из пазов плечевого сустава элемент брони, я снял червя вместе с куском защиты и облегченно выдохнул.

— Подавился, — мрачно пошутил я, глядя, как червь медленно отдает концы. И ехидно осведомился: — Роль живца вам удалась отменно. Сами понесете, или помочь?

Тайвин, все еще бледный от испуга, молча кивнул, соглашаясь со всем, что я говорю. Я легонько потряс его за плечо, отвлекая от умирающего животного и хаотично шевелящихся ножек по боковым линиям вдоль тела, постепенно бессильно падающих спутанными пучками под силой гравитации и наступлением неизбежного финала.

Ученый поднял на меня взгляд, в котором медленно формировалось знакомое мне выражение — до него начинало доходить, что мы не на пикник вышли, и основная опасность первопроходца — не скорпикоры по кустам, а куда более незримое и неосязаемое препятствие. Страх. Испытав на себе его парализующую слабость, человек поддается вложенной природой программе выживания, замирая на месте, стремясь убежать или защититься, или преодолевает себя, открываясь новому, выпуская на волю главный человеческий инстинкт — любопытство. Тогда и только тогда включается интеллект, позволяющий сообразить, за какие лапы лучше ухватить пентапода, и что вместо беспорядочной стрельбы по плохо поддающейся броне озерного червя стоит сосредоточиться на сбросе брони своей, пока тебе руку не откусили.

Только страх мешал большинству «суровых колонистов» понять, что природа Шестого, хотя и похожа на торжество сюрреализма, подчиняется тем же законам, что и на Земле. Все живое стремится жить, быть в безопасности, находить пропитание и размножаться. И со стороны человека глупо было надеяться на то, что первопроходцы ступят на дикую землю, подарят пятисоткилограммовой двутелке бусики и огненную воду, объявят себя покорителями — и все закончится. Нет, место под светом голубоватой звезды и двумя лунами должно быть занято по праву интеллекта. А интеллект и страх, как я полагал, несовместимы.

— Тайвин, иногда подумать времени действительно не хватает, сами видите. — Я не упустил случая мстительно припомнить обидную выволочку. Ученый взъерошился, и бледная немочь, к моему облегчению, нас покинула, вернулся обескураженный, но адекватный член группы. Он схватил мускулистое тело червя длиной с полтора-два человеческих роста и попытался взвалить на плечо, но не преуспел.

— Как же вы собрались пентапода ловить и тащить — интеллектом? А гептапода? Он еще крупнее и тяжелее, — сочувственно прокомментировал я и сжалился. — Тайвин, давайте применим то, что у вас вот тут.

Я, мысленно торжествуя, аккуратно обозначил центр его лба под шлемом указательным пальцем левой руки, не побывавшей в недрах животного. На скулах, еле заметных за затененным щитком шлема, вспыхнули алые пятна — ага, значит, это он так злится. Учтем, учтем.

Достав с пояса нож, я нарубил с края озерца кустарника и плотных, но гибких стеблей похожего на камыш растения, стараясь не подходить к кромке воды и следить за мелькающими тенями. Вместе с Уиллом, быстро включившимся в мою задумку, мы соорудили волокушу, а на нее перекатили и зафиксировали червя, вручив концы ученому.

— Теперь ваша очередь мамонта в пещеру приносить, — улыбнулся я. Тайвин только сверкнул на меня сквозь шлем и очки ледяным взглядом, подхватил добычу и поволок. По моим расчетам, прочность сооружения, протоптанная дорожка и относительно небольшой вес ноши должны были позволить амбициозному молодому человеку продержаться полкилометра — аккурат до милого дома.

Макс и Али, молчаливые и сосредоточенные, продолжали прикрывать наши экзерсисы, повернувшись к базе и наблюдая за окрестностями, и одновременно посматривая по внутреннему визору на трансляцию творящихся у них за спинами бесчинств. Убедившись, что все собрались, морально и физически, я показал в сторону базы — пора было возвращаться.

Подул неожиданно свежий ветер, принесший аромат какого-то похожего по запаху на ландыш цветка, но еле ощутимый, нежный, будто шелковый. Поток воздуха ласково прошелся по оголенной правой руке, и я вдохнул полной грудью, прикрыв от удовольствия глаза — какое счастье позволить себе легкую броню и визор и избавиться от шлема, фильтрующего цвета, вкусы и запахи! Все равно нам тут жить — надо привыкать.

Вдруг что-то запершило в носу, и я оглушительно чихнул, заставив всю команду подпрыгнуть. Макс даже обернулась, не доверяя внутренней картинке — я в ответ дернул плечом, бывает. Но со мной так просто никогда не бывает, убедился я, когда мы прошли почти две трети расстояния обратно.

Тайвин двигался рывками и тяжело дышал — ощутимо вымотался, и волок червя на чистом упрямстве. А я чувствовал, как постепенно дыхание затрудняется и делать вдох становится все тяжелее. Аллергия? Неизвестный вирус? Споры забили дыхательные пути? Я не знал, но чуял в глубине души просыпающееся беспокойство — в карантин запихают.

Макс все чаще оборачивалась, а я в ее движениях видел беспокойство и укоризну. В конце концов и я, и ученый сдались за несчастную сотню метров до точки входа — нам обоим требовался нешуточный отдых.

Ребята остались стоять, а мы с Тайвином, сев на землю, переводили дыхание. Призрачное марево высокой полупрозрачной травы мерцало золотистыми кончиками — я потянулся и рукой в перчатке тронул тонкий слой присыпавшего растения порошка, тут же позолотившего броню.

— Похоже, это пыльца или споры, — определил я, порылся в аптечке и вколол в свободное от брони правое плечо антигистамин. Сразу стало намного легче, а ученый вместе с ребятами ощутимо расслабились — справляться с приступом сезонной аллергии на незнакомую пыльцу проще, чем подозревать неизвестную болячку. — Как вам ощущения?

Я кивнул на червя и пройденный путь. Тайвина передернуло.

— Знаете, Честер, наверно, я должен был бы извиниться, — слова давались ученому непросто, он медлил и сражался с собственным упрямством. — Но я лучше спрошу. Почему вы предпочли скорпикору, а не людей? — Я помедлил, вспоминая неприятную ситуацию и свои ощущения.

— Скорпикора мне понятнее. Поведение, движения… Человек — более опасный хищник, у него есть оружие и непредсказуемость.

— Это вы о чем? — поинтересовался Тони.

— А вы думали, Честер по своей доброй воле за скорпикорой полез? — неодобрительно покачал головой Тайвин. Ребята переглянулись — видимо, так и представляли себе мои мотивы.

— Не надо, — поморщился я.

Но ученый продолжал, обращаясь не то к Тони, не то к Макс.

— Скольких реальных противников в темном переулке вы смогли бы одолеть?

— Троих, — уверенно ответил астродесантник. — Если я при броне. Но и палка на худой конец сойдет. Первое правило безопасности: если на тебе или на земле нет ничего, что ты можешь использовать в бою, лучше отступи.

— Почему? — поинтересовалась Макс. Ей все было невдомек, как так можно, взять и отойти.

— Потому что цена твоей ошибки — твоя жизнь, — просто и коротко пояснил опытный боец. — Ты тренируешься, чтобы потенциально воевать, пигалица. А в бою, если ты ошибешься, тебе спарринг-партнер не поклонится и руки не подаст.

— Но мы не войне учимся, — подал голос Али.

— Поэтому между пятью недовольными и скорпикорой выбор очевиден, правда? — и Тайвин хитро посмотрел в мою сторону. Я досадливо вздохнул — вломил, зараза.

— И ты ничего не сказал? — Макс была само возмущение.

— Перед собой смотри, не отвлекайся, — посоветовал я, и девушка в ярости порывисто отвернулась. — Вот зачем? Лучше пусть я буду псих и карьерист, чем яблоко раздора.

Тони положил руку мне на свободное от брони плечо.

— Ты, Честер, не яблоко, а все-таки идиот. Нахрена такие сложности, мне б сказал. Кто тебя прижал?

Я пожал его ладонь на моем плече и отрицательно покачал головой, не стремясь вываливать на него свои проблемы.

— Спасибо. Но, серьезно, я их понимаю в какой-то мере. Почему я, а не они? За какие заслуги мне столько плюшек? Не за красивые глаза же? — ребята дружно хрюкнули. — У тебя опыт. У Романа — уравновешенность. У Али — умение командовать. У Макс — потенциал. Уилл — прости, тебе б еще подтянуться. — Уилл совершенно серьезно кивнул, когда я виновато на него покосился. — Может, и у них есть сильные стороны, просто мы не даем им раскрыться? Я б взбесился.

— Угу, — хмыкнул Али. — Много ты взбесился и показал, когда тебя думали на Землю отправить.

— Во-о-от, — глубокомысленно протянул я, вспоминая феерический провал и импровизированную самоволку. — Каждый силен в своей области, просто ее еще нащупать надо.

— Отставить философию! — ворвался в наши переговоры голос полковника. — Возвращайтесь!

Черт, а я и забыл, что переговоры прослушиваются и записываются для начальства. А Вернер продолжал:

— В следующий раз о случаях дедовщины докладывайте напрямую мне. Мы тут не в войнушку играем, и подковерная возня мне не нужна.

— Да, сэр! — на автомате ответили мы все, кроме Тайвина. Мы с ним трудом соскреблись с поверхности Шестого мира и пустили все силы на то, чтобы одолеть остаток расстояния.

В этот раз героем вечера был ученый: он с гордым видом заволок своего мамонта сквозь строй встречающих в святая святых — лабораторию, — пыхтя, сопя, в броне и поту, настоящий неандерталец. А меня отправил в карантин, гад очкастый.