Доплыть до Каталины

55

Когда Аррингтон ушла, в гостиной появился Вэнс. Он заказал по телефону кофе в номер и, когда его принесли, устроился на террасе вместе со Стоуном.

— Прежде всего я хочу, чтобы в этом деле ты представлял мои интересы в качестве адвоката. Согласен?

— У меня нет калифорнийской лицензии, — ответил Стоун, — и, если ты, каким-либо образом, будешь вовлечен в судебное разбирательство, тебе придется брать адвоката из Калифорнии. Но сейчас я буду твоим консультантом, и можешь рассчитывать на то, что все, что ты мне сообщишь, будет считаться в рамках отношений между клиентом и адвокатом.

— Хорошо, — сказал Вэнс. — Что ты хочешь знать?

— Все. И постарайся ничего не упустить.

— Все началось с акций. Акций студии «Центурион». Это компания закрытого типа, в ней только дюжина крупных акционеров и пара дюжин более мелких держателей, в основном, ценных работников студии. Кто-то начал контактировать с акционерами, предлагая купить их акции, очевидно, пытаясь установить над компанией контроль.

— Кто?

— Сначала никто не знал. Все осуществлялось через третьи руки. Об этом узнал Ригенштейн, но у него возникло твердое ощущение, что людей запугали, заставив продавать, или, по меньшей мере, заставили молчать о том, что к ним обращались с подобным предложением. Это было очень странно и неприятно.

— Когда они подобрались к тебе?

— Погоди, тут имеются другие вещи, о которых я должен тебе рассказать, и они скорее помогут прояснить ситуацию.

— Хорошо, говори.

— Мы с Дэвидом Стармаком дружили с давних пор. Я считал, что он с Луи — мои лучшие друзья. Дэвид познакомил меня с Ипполито. Меня вовлекли в строительный проект — крупный молл[5] — и наши финансы прогорели. Передо мной встала дилемма: либо вложить в проект еще тридцать миллионов наличными, либо потерять пять уже вложенных мной миллионов. Я решил посоветоваться с Дэвидом, и он организовал ланч с Ипполито. Неделю спустя мы получили финансирование от банка Сэйф Харбор.

— Был ли этот проект сомнительным?

— Я никогда так не думал. Главный партнер имел в прошлом те же проблемы, связанные с выплатой задолженности по проекту, и это вынудило нашего кредитора прервать платежи. Сейчас молл открыт, и бизнес идет отлично. Для Сэйф Харбор это была прекрасная сделка.

— Что случилось потом?

— Все происходило постепенно. Я начал вести все дела исключительно с банком Сэйф Харбор, пока у них не оказалось все — все вклады и средства, которые у меня накопились за многие годы, включая один вклад для Аррингтон. Всякий раз, когда мне случалось инвестировать в бизнес, они были готовы оказать мне услуги. И когда Оний предложил мне войти в совет директоров, я согласился.

— И сколько времени ты числился в совете директоров?

— Думаю, семь или восемь месяцев. Но я не был удовлетворен.

— Почему же?

— Я очень быстро понял, что Оний ожидал от меня утверждений любых своих решений, особенно связанных с его личной компенсацией — курсом ценных бумаг, бонусами и т. д. Другие директора, включая Дэвида Стармака, были у него в кармане. Я заседал еще в трех других советах и играл там активную роль. Я очень серьезно относился к ответственности за акционеров. Я уже был готов уйти в отставку, но Оний стал шантажировать меня, что я кое-что ему должен, и поэтому мне не следует портить его репутацию моей отставкой. Я согласился остаться еще на несколько месяцев. Потом он подъехал ко мне с предложением, чтобы я стал представителем его банка на телевидении. Я отказался наотрез.

— Как он это воспринял?

— Плохо. Я объяснил, что никогда не участвовал в телерекламе и никогда не буду. Я долго делал карьеру актера и не собираюсь ее ломать. Он сказал, что именно поэтому и хочет меня. В конце концов, я был связан с банком как клиент, я вел с ним дела, я был в совете директоров. Отсюда напрашивается вопрос, почему бы мне не стать представителем банка на телевидении? Я опять отказался и сказал, что даю ему тридцать дней, после чего уйду из совета. Он выигрывал время, чтобы сохранить лицо, а я обещал, что не буду публично объявлять о причинах ухода.

— Стал ли он оказывать дальнейшее давление на тебя?

— Не сразу. Но на следующей неделе ко мне явился Дэвид Стармак и сказал, что некто желает дать щедрую плату за мои акции «Центуриона» — вдвое больше номинала. Я сказал Дэвиду, что не могу даже думать об этом, не поговорив сначала с Луи Ригенштейном.

— И что же он сказал на это?

— Он стал уговаривать меня не говорить Луи, что ко мне обращались с подобным предложением, и, в особенности то, что оно исходило именно от него. У меня возникло неприятное ощущение. Я воспринял это как угрозу.

— И что ты сделал?

— Едва Ипполито покинул мой офис, я позвонил Луи и рассказал ему обо всем. Луи был в гневе, и я обещал ему, что не продам свои акции. Я приказал Бетти в тот же день положить мои акции в новый депозитарий.

— Ты почувствовал угрозу?

— Трудно объяснить почему, но почувствовал.

— «Центурион» — очень прибыльная студия?

— Не безумно, но год за годом она приносит неплохую прибыль. Студия работает без значительных долгов, но за последние два года было несколько значительных потерь, и Луи начал занимать деньги в банке Сэйф Харбор с одобрения совета директоров. А я в совете.

— Отчего же они так жаждут приобрести студию, если она не так уж и рентабельна?

— Недвижимость.

— Какая недвижимость?

— Земля, на которой располагается студия. В любом случае, это теория Луи. Все акционеры и все в совете директоров знали, что земля ценна так же, как и, собственно, бизнес. Самый крайний участок был продан годы назад за несколько миллионов, что было глупо. Сегодня он стоил бы в двадцать раз больше. Студия занимает самый крупный участок земли, оставшийся в Лос-Анджелесе, и в руках одного владельца — более четырехсот акров. Если ты постараешься собрать воедино эту землю в Лос-Анджелесе, забрав ее у разрозненных собственников, она может стоить сотни миллионов долларов, а может, и целый миллиард.

— Почему же студия не продаст ее, и не построит новую студию?

— Стоимость, начиная со стройки на пустом месте, обойдется примерно во столько же, сколько будет выручено за счет продажи земли. В любом случае, все акционеры вовлечены в кинобизнес. Все они — продюсеры, директора, руководители студии — знают, что то, чем они обладают, уникально и не может быть переделано. Все они — богатые люди, так что им не нужны деньги от продажи. Существует традиция, но не жесткое правило, по которому, каждый, желающий продать свою долю, продает ее студии, по цене, определенной по заранее оговоренной формуле. То же, в случае, если кто-то умирает — студия выкупает его акции у наследников. Поскольку за пределами студии не существует реального рынка для малых пакетов акций, то эта схема всегда работает отлично. И кто бы ни желал обрести контроль, он должен был собрать всех акционеров, и всех их купить, проигнорировав сложившуюся традицию.

— Понятно. Но затем новые владельцы окажутся в шкуре прежних собственников, не так ли? У них будет большая сумма денег, и перемена места не даст им выигрыша по сравнению с альтернативой остаться. Они же не закроют студию, не снесут постройки и не продадут землю, верно?

— Луи именно так и считает. Он думает, что они используют в качестве примера Сенчери Сити.

— Большая группа офисных зданий?

— Да. Сенчери Сити был построен на месте, которое когда-то было задворками студии Твентис-Сенчери Фокс. Участок продали застройщикам. Луи предполагает, что потенциальные собственники — назовем их, скажем, Стармак и Ипполито, в силу того, что они уже владеют относительно небольшим пакетом акций, не захотят продавать землю. Ригенштейн думает, что они хотят сами стать застройщиками, и с банком Сэйф Харбор и прочими деньгами, стоящими за ними, они вполне могли бы справиться с такой задачей. В конце процесса там будут миллиарды.

— Все это может финансировать один банк?

— Нет. Но есть нечто, о чем я еще не рассказал.

— Так, давай!

— Пару лет назад Оний прислал мне человека по имени Барон, который руководит компанией, оказывающей финансовые услуги. Барон спросил меня, не хотел бы я сделать существенное вложение денег в предприятие, дающее необыкновенную отдачу, причем, свободную от налогов.

— Ого!

— Да, но тогда я не придал этому большого значения. Я дал ему полмиллиона долларов, и каждый месяц он возвращал наличными мои проценты. Я давал деньги Барону, и тот за определенную плату переводил их за границу, где они были инвестированы в интересах компании.

— Он отмывал деньги?

— Да, думаю, можно назвать это именно так.

— Похоже на ростовщичество или наркотики. Ничто другое не в состоянии приносить такие барыши.

— Это приносило примерно десять процентов в месяц.

— Вэнс, это, в самом деле, немало, но если Барон занимался ростовщичеством, то он мог получать десять процентов в неделю.

— Знаю, я был глупцом. Прошло нескольких месяцев, и я вложил еще миллион долларов.

— Они закапывали тебя все глубже и глубже.

— Да, очень глубоко. Так, что, когда я сказал Онию, что не буду их телевизионным представителем, и что, вообще, ухожу в отставку с поста представителя совета директоров Сэйф Харбор и ликвидирую все счета, ко мне заявился Барон.

— Думаю, я могу угадать, что последовало за этим.

— Возможно. Я сказал ему, что выхожу и из его игры. Он доказывал, что если я попытаюсь это сделать, у меня возникнут крупные неприятности с налоговой инспекцией, и обнародование этого уничтожит меня. Я был в страшном гневе. И попросту вышвырнул Барона на улицу. Я уже собирался связаться со своим адвокатом, когда мне позвонил Дэвид Стармак. И он попросил меня подождать двадцать четыре часа, пока он попытается все уладить. Я согласился. Было около часа дня. Позже, во второй половине дня была похищена Аррингтон. Мне позвонили около шести.

— Догадываюсь, — сказал Стоун. — Ни Ипполито, ни Стармака невозможно при этом обвинить. Они могут все отрицать, потому что нет никаких доказательств.

— Я это понял, когда мне позвонили. Вот тогда я и решил взять дело в свои руки.