Двадцать веселых рассказов и один грустный

9 Дьявольская вендетта

И до, и после финансового краха мой друг, несгибаемый Ичо Дуран, известный также как Маурицио Протти, был «овечьим пастырем», то есть пастухом (разные есть виды пастырей, так что добавлять «овечий» нужно обязательно). В детстве он не испытывал недостатка в деньгах, однако ещё мальчишкой сбежал из дома, чтобы стать пастухом и жить на пастбище, под открытым небом, к полному отчаянию мамы Нины, обожавшей распущенного, но единственного сына.

Но тут уж ничего не поделаешь. В жилах Ичо течёт древняя кровь, генетически унаследованная от стародавних горцев, его предков и родственников, среди которых был и легендарный Фермо. Косари, фермеры и пастухи, люди, вырубленные топором, по весне, будто серны, нюхающие воздух, пробующие всё на вкус, словно давно покинувшие эти горы гадюки – Ичо из таких: проходя мимо «феррари», и глазом не моргнёт, а то и вовсе отвернётся, но стоит увидеть ягнёнка – не удержится, непременно возьмёт на руки.

Разными были пастыри стад, бравшие Ичо на роль помощника. Старые друзья, вроде Джанкарло из Молина с сыновьями, Франко, Мануэлем и Гульельмо, названным в честь деда: в этом роду все были пастухами. А ещё Валентино Фризон, прозванный Жирдяем, Иджино Пероццо, Анджело Патерно, Берто Фонтана, Серджо Джакела...

Последним представителям этого древнего и благородного ремесла сейчас грозит вымирание. В отличие от политиков и бюрократов, которые в реальной жизни ни на что не годятся, у выживших в буколическом мире доля тяжкая, они дорого заплатили за свой выбор. Люди, которые должны бы защищать то хорошее, что ещё существует и цепляется за жизнь в этих насухо выжатых и презрительно отброшенных цивилизацией горах, где в избытке только снег, сделали всё возможное, чтобы искоренить природу и обречь стада на верную смерть. Это кучка некомпетентных, но крайне расчётливых дельцов, которые и пальцем не пошевелят ради сельского хозяйства и скотоводства, зато позволяют, наплевав на ЮНЕСКО, размещать в самых красивых местах региона склады и гипермаркеты. Политика «силового захвата» рассматривает пастухов как назойливую помеху, вечную головную боль, потравщиков и грубиянов, не имеющих на эти земли никаких прав. Власти обвиняют их в незаконных выпасах, но и слова не скажут против кражи воды, бетонирования старых путей перегонки скота, защищённых государственными законами, и других легализованных злодеяний. Так что давайте хотя бы ещё несколько лет насладимся присутствием этих легендарных персонажей: скоро мы сможем увидеть их только в наскоро сварганенных рождественских вертепах.

Как-то Ичо попал в подпаски к пастуху-новобранцу, который никогда раньше в эту часть гор не забирался. Странноватый это был тип, краснолицый и весёлый, всегда готовый пошутить, хотя и не всегда по-доброму. Они поднялись на пастбища к югу от горы Лодина и в десяток катастрофически коротких переходов обогнули всю Чимольянскую долину, перемещаясь от одного кабака до другого, пока овцы разбредались вдоль бурного течения Челлины. Наконец они добрались до полуразрушенного горного приюта (его через много лет перестроил Альпийский клуб). Сентябрь подходил к своему печальному концу. Простыни тумана медленно выползали из долины, намереваясь повиснуть на острых краях скал. Моросило. Моросило каждый день, с утра до вечера. Осеннюю меланхолию можно было буквально потрогать руками: она запутывалась в редких грабовых рощах, но время от времени высвобождалась из их цепких когтей и направлялась дальше, до самого приюта, стремясь добраться до этих двоих, потерпевших кораблекрушение в тумане. Даже радостно потрескивавший в углу хижины огонь не мог разогнать сплин тех одиноких дней. Рядом с огромной горой весь остальной мир казался бесконечно далёким. Ночами по жестяной крыше печально и монотонно барабанил дождь, а овцы, чтобы вода не стекала по их бокам, сбивались в плотную кучу, становясь похожими на огромную глыбу мрамора. Вот она, пастушья жизнь: суровое и жалкое существование, обострённое страстью к одиночеству и желанием «идти наперекор» обстоятельствам.

Однажды утром, таким же дождливым, как и все предыдущие, напарник сообщил Ичо, что заметил у седловины Лодина белую точку и уверен, что это ягнёнок, заблудившийся в непогоду.

– Сходи-ка туда и помоги ему, пока он не провалился в какую-нибудь расселину, – завершил свою тираду напарник.

Ичо взял зонтик и с готовностью направился на поиски: животных он любил и, хотя день был буквально создан для одной из его обычных уловок, пребывал в хорошем настроении. На то, чтобы взобраться по крутому склону от хижины до места, где видели предполагаемого ягнёнка, ушло больше часа. Всю дорогу Ичо посматривал на белое пятнышко, то видя его совершенно отчётливо, то сомневаясь, видит или нет. Клочья тумана то наползали, то уходили прочь, пряча и снова открывая цель. В конце концов он всё-таки добрался туда, в край вечной печали, однако при ближайшем рассмотрении ягнёнок оказался всего лишь глыбой известняка. Ичо почувствовал себя глупым и наивным: вероятно, стоило сперва приглядеться получше, ведь когда подводит интуиция, всегда есть бинокль. Но проклятый туман всё запутал и усложнил. Он униженно спустился вниз: штаны вымокли, ноги замёрзли, сапоги бормочут хлип-хлюп, – сложил зонт и вошёл в полуразрушенную хижину. Напарник стоял у огня, разведённого на ржавом куске жести.

– Нет там никакого ягнёнка, – произнёс Ичо, – это просто камень.

– Ага-ага, – отвечал напарник, – эк я тебя уделал! Знал ведь, что это камень, видел его в бинокль! Живности там и в помине не было!

Ичо проглотил пилюлю, но ничего не сказал – верный признак того, что он задумал отомстить. Кто кричит и бранится, облегчает душу и со временем забывает обиду. Но тот, кто молчит, только и ждёт возможности нанести удар.

Через несколько дней напарник решил вернуться в долину, где по крайней мере была остерия. Устав от тумана и дождя, они спустились на Пинедскую равнину, рассечённую надвое прямым, как линейка, шоссе, и вместе со стадом расположились в виду дороги. Небо продолжало лить слезы, поэтому Ичо укрылся от потоков воды, усевшись под зонтиком. Любитель пошутить кутался в толстый плащ из серого сукна наподобие пончо, закрывавший его до самых пят. Но поутру он вдруг почувствовал сильную нужду, с которой никак не мог справляться долго. Поблизости не оказалось ни куста, ни дерева, ни живой изгороди, ни даже валуна – вообще ничего, за чем можно было бы укрыться, одни только пустынные заболоченные луга, и пастуху пришлось располагаться там, где был. Он спустил штаны и предусмотрительно присел под своим плащом, окружавшим и защищавшим его, словно типи – индейцев сиу. В этот-то момент небеса, помимо дождя, и ниспослали Ичо возможность отомстить.

Мимо проезжал автобус со школьниками. Заметив стадо, учитель попросил водителя остановиться, чтобы полюбоваться редкой буколической картиной, внезапно возникшей перед ними на промокшей Пинедской равнине. Процессия направилась к Ичо с расспросами, напарник которого замер под своим плащом, стараясь не обнаруживать своего присутствия. От школьников его отделяли примерно три десятка спасительных метров. Ичо же с усмешкой отмахивался от детских вопросов. Он решил не терять времени даром, а сразу покончить с проблемой, поэтому ткнул пальцем в сторону увенчанного шляпой типи и произнёс:

– Идите к нему, он тут главный.

Толпа школьников развернулась к пастуху, который, скрючившись под плащом, справлял свои надобности. Следующие три четверти часа его засыпали вопросами, а он, красный, как помидор, лишь бормотал в ответ первое, что приходило в голову, не имея даже возможности подняться. Наконец Ичо, растолкав юных любителей старинных профессий, подошёл к нему, поглядел сверху вниз и сказал:

– Ага-ага, таперича и я тя уделал.

Напарник из последних сил делал вид, что просто присел отдохнуть, но сдерживался с трудом, буквально истекая желчью. В конце концов молодёжь уехала, и злобный шутник всё-таки нашёл возможность закончить прерванное занятие. Не уверен, правда, что в священном спокойствии.