Двадцать веселых рассказов и один грустный

16 Мелкая рыбёшка

На протяжении нескольких лет, может, десяти или около того, пока я был молод и у меня было много свободного времени, я получал лицензию на рыбалку, поскольку лицензия на охоту оказалась для меня под запретом: после трёх судов за браконьерство мне её просто отказывались выдавать. Зато мне нравилось, особенно летом, удить форель в текущем по одноименной долине неспокойном Вайонте, что струится, загадочно извиваясь, многие километры под острыми бритвами пиков Пино и Коль Нудо.

На рыбалку я ходил с друзьями: Зеппом, Карле, Рико, Эрнесто Галотой и другими. Иногда, если мы не были в ссоре, даже с отцом, но это заканчивалось быстро: мы сцеплялись, как только приходили на место. Бывало, рыбачили и на водохранилище, появившемся после возведения плотины, но после трагедии 9 октября 1963 года, когда две тысячи людей обратились в ничто из-за чужих амбиций и интересов, от него мало что осталось.

В наши дни каменистая гряда, неумолимо и быстро, словно огромный айсберг, обрушившаяся в водохранилище, торчит из воды на добрую сотню метров. Вода, некогда подпиравшая самую высокогорную плотину мира, почти иссякла. Сегодня, спустя пятьдесят лет после трагедии, в этом море хаоса остался лишь котлован, жалкий, всеми забытый и обречённый в скором времени совсем исчезнуть.

Мальчишкой я частенько ходил со стариком Челио рыбачить к самым истокам Вайонта. Вместо удочки этот браконьер с печальными глазами пользовался динамитом. В то время он топил жизнь в собственном Вайонте алкоголя и одиночества, утверждая, что она коротка и мы не должны терять времени. Должен признать, человеком он был непростым, закрытым, но мягким по натуре и в то же время циничным до жестокости, особенно в наиболее активный и прекрасный период, сравнимый разве что со взведённой часовой бомбой; период, который называется молодость. Есть совершенно особенные люди, которых помнишь с самого детства, а потом они умирают. Теперь мы сами стали стариками, но полузабытые приятные воспоминания о давно ушедших людях, похороненных в пепле времени, возвращаются к нам, словно порывы ветра взметают опавшие листья, обнажая корни. Этих людей нельзя коснуться, разве что рукой воспоминаний. Потом их место занимают другие, и, может, эти другие – уже мы сами. Жизнь в своём безжалостном круговороте всегда готова сбросить с доски фигуры и заменить их новыми. Но от некоторых друзей не так-то просто избавиться: они забираются в самые дальние, затянутые липкой пыльной паутиной уголки памяти, и лишь дыхание смерти может вытащить их оттуда. Челио – из таких.

Но вернёмся к форели.

Вскоре после катастрофы в долине Вайонта воцарилась анархия. Какое-то время здесь даже законы не действовали: можно было охотиться без лицензии, рыбачить и валить лес при помощи динамита, садиться за руль пьяным, играть в морру в барах, в драке пускать в ход ножи и тому подобное. Мы так долго дышали воздухом свободы, что, когда, пусть и потихоньку, снова начали сталкиваться с законами, не сразу поняли, что к чему. Потекли первые штрафы, а для тех немногих, кто поленился затереть номер на ружье, – и судебные процессы. Как ласточки весной, в горы стали возвращаться егеря и лесники с серьёзным намерением навести здесь порядок.

Во время, если можно так выразиться, бесконтрольной рыбалки форель меньше определённого размера не выпускали обратно в воду, как того требуют правила, а жарили прямо на месте: раскалив докрасна фольгу, вываливаешь на неё рыбу – такой нежнейшей подрумяненной форели завсегдатаям ресторанов в жизни не попробовать. Приносишь с собой бутылку масла, соль, перец – и банкетный зал готов. Плюс вино, конечно: его никогда не забывали. Несколько раз мы валялись вдрызг пьяными прямо там, на берегу Вайонта, не в силах подняться обратно в деревню. Для подобных оказий старина Зепп построил хижину, где можно было укрыться, а в самом худшем случае – даже провести ночь. Сколько раз я вспоминал те наши посиделки под открытым небом, скреплённые дружескими узами и оживлённые простыми и прекрасными вещами, придуманными на ходу!

В общем, как я уже сказал, когда в долину, словно зелень на выжженный косогор, начал возвращаться порядок, для нас это стало неожиданностью. Тем не менее мы продолжали свои шалости, самым наглым образом привлекая к себе внимание служителей закона. Кому не повезло, платили штрафы, остальные нет. Впрочем, со временем заплатили все.

Как-то раз я удил рыбу на остатках плотины вместе с Карле, Зеппом и Эрнесто Галотой. Эрнесто всегда придерживался жёстких моральных принципов, но некоторых вопросов это не касалось. Как и Гельмо Кантон, он брал от природы всё, что мог. Когда ловили лягушек, он вечно старался набрать целую тысячу вместо законных трёхсот. То же и с улитками, грибами, травами, олениной, форелью, женщинами и всем прочим, что только могло ему понадобиться.

– Хватит уже, Эрнесто! – уговаривал я его около трёх часов ночи, когда мешки уже были полны лягушек, а карбидный фонарь почти погас.

– Ещё немного, – отвечал он, но не мог сдержаться, и после этого «немного» наступало другое «немного», и так два, три, десять раз, пока я не посылал его к чёрту и не возвращался один.

Галота был старше меня и одевался по-стариковски, в вельветовую куртку и вельветовые штаны – казалось, он и сам сделан из вельвета. Зимой и летом на ногах у него были сапоги, а лысый продолговатый череп прикрывала вечная шляпа.

В тот день на озере, оставшемся от плотины Вайонт, мы зажарили и сожрали уже пару десятков форелей. Квота тогда была по пять рыбин на брата, и каждая длиной не менее двадцати двух сантиметров. Пять штук, пойманных Галотой, уже лежали в корзине, но он не желал сдаваться и продолжал закидывать удочку! Тех, что он вылавливал, мы мигом обжаривали на фольге и съедали, чтобы не оставлять улик. Но от одной улики избавиться не удавалось – от запаха.

– Хватит, Галота, в нас больше не лезет, – говорили мы по очереди.

Но Эрнесто не унимался. В тот момент закон был ему не писан: вытащив пять, хочешь шестую. А потом седьмую, и так далее. Он бодро снимал добычу с крючка и сворачивал ей шею, чтобы не дёргалась, – это наиболее эффективный способ. Тут на тропе появился инспектор рыбнадзора. За ним второй. Эрнесто Галота смекнул, что дело плохо, но времени скрыть следы преступления у него уже не оставалось: стражи закона были слишком близко. Тогда он, сделав вид, что хочет почесать голову, сунул форель под шляпу, натянул её поглубже и пристукнул для верности. Инспектор заметил фольгу на огне и понял, что здесь пекли рыбу, но решил закрыть на это глаза. Зато изъявил желание посмотреть лицензию на отлов той рыбы, что лежала открыто. Проверив всех по очереди, он добрался до Галоты. И едва тот достал оформленное по всем правилам разрешение, как рыба у него под шляпой забилась в предсмертной агонии. Сперва показался хвост, потом шляпа вдруг слетела с лысого черепа, упала на землю и, судорожно дёрнувшись, замерла. А поскольку руки великого Эрнесто Галоты были заняты документами, он не успел удержать свой чрезмерно подвижный головной убор и, таким образом, нарвался на штраф, которого долго и упорно добивался. И не на один: оказалось, что лицензия его просрочена – идеальный повод для новых санкций. Затем стражи закона решили посмотреть, что было на крючке, и обнаружили, что Галота ловил на опарыша, приманку строго запрещённую. Наконец, словно вишенку на торте, в протокол занесли, что он вооружился пятью удочками вместо разрешённых трёх. На этом, выписав четыре штрафа, инспекторы решили остановиться.

Вечером в остерии «Пилин», Галота, сопроводив свою речь отчаянной руганью, заявил:

– Да эта форель мне вышла дороже бочонка волжской чёрной икры!

Что называется, повезло по-чёрному.