Двадцать веселых рассказов и один грустный

3 Мешки

И вот настало время перебираться на высокогорные пастбища. Их было четыре: Фонтана и плато Мелуццо, Ронкада и Бреголина.

Использовались они попарно: с июня по июль – первые два, в нижней части Чимольянской долины, в августе и сентябре – два других, расположенные выше, на отдалённом плато Бреголина. Хижины на пастбищах исправно принимали пастухов, пока двадцать лет назад последний из них не умер и на эти старые домики не опустились тишина и забвение.

В наши дни приют Фонтана, куда можно добраться на машине, на все лето становится агротуристической гостиницей, зимой же молчаливо наблюдает за снегопадами и прислушивается к завываниям ветра.

Приют на плато Мелуццо служит теперь убежищем для туристов, застигнутых внезапной грозой, или влюблённых, ищущих уединённое гнёздышко. Если же это гнёздышко занято, к ручке входной двери привязывают платок: в таком случае любовников никто не побеспокоит.

Реконструированный приют Ронкада превратился в удобный туристический лагерь, окружённый высокими пиками Торри-Постегае и Сан-Лоренцо. А в полностью переделанном Бреголина-Гранде расположился центр наблюдения природного парка Фриуланские Доломиты. И на всех мониторах, словно каменная ракета на вечной стартовой площадке, застыла скала Колокольня-в-горной-долине.

Последним пастухом здесь был Фермо Лоренци, фигура среди местных легендарная: вместе со своим коллегой Хватом он надолго останется в истории Вальчеллины. Высокий, подтянутый, широкоплечий, похожий на киноактёра, Лоренци занимался этим ремеслом с детства. Он и его братья, как и все их предки на много поколений, были пастухами. Белёным комнатам за закрытыми дверями они предпочли свежий воздух, пастбища, звезды или грозы над головой и часы, молча проведённые у огня в ожидании рассвета.

Пройти мимо приюта Фонтана не заглянув было невозможно: Фермо останавливал каждого – так велело ему имя[1]. Друг или враг, ты обязан был зайти, поесть и выпить – как минимум стакан вина. А если ты трезвенник – тем хуже для тебя, выпить всё равно придётся.

Я видел людей, после первой же кружки-убийцы впопыхах выскакивавших наружу и блевавших прямо на траву. Но Фермо был непреклонен: ешь или пей. Или и то, и другое. Иначе не уйдёшь.

Как-то раз мы с Марио Пфайффером оседлали «ламбретту», чтобы добраться до Чимольянской долины и подняться на известную альпинистам всего мира скалу, Колокольню-в-горной-долине. Друг мой притулился на заднем сиденье с рюкзаком и верёвкой за плечами. У приюта Фонтана мы встретили Фермо.

– Стойте! – крикнул он, вскинув руку.

Зная его, я не должен был сбавлять скорости. Однако мне пришла в голову неудачная идея подчиниться. Сперва он налил нам рабозо, вина крепкого и плотного, словно масло. Вместительные кружки были наполнены до краёв. После пятой мы распрощались. Я попытался вывести мотороллер, но почему-то ударился лицом о землю. Марио рухнул рядом, пропахав носом траву. Фермо оглядел нас.

– Придётся вам здесь задержаться, – сказал он.

И мы остались в приюте, продолжая налегать на рабозо. А потом уснули.

Назавтра, с заплывшими глазами и мерзкой вонью изо рта, мы продолжили наше предприятие, которое удалось вполне неплохо, учитывая наши кондиции. Хотя пару раз пришлось всё-таки делать паузу, чтобы проблеваться.

Сколько подобных историй могли бы припомнить и рассказать те хижины и их окрестности! Они вспоминаются с ностальгией, ностальгией надвигающейся старости.

В день, о котором пойдёт речь, требовалось перенести припасы с нижних пастбищ на высокогорье: так сказать, кое-что дотащить. В кузов грузовика забрались двенадцать закалённых непростой жизнью в горах мужчин: крепкие ботинки, альпенштоки, скатанные одеяла и немного вина в рюкзаке. У приюта их уже дожидались штук сорок мешков, перевязанных бечёвкой и прикрытых брезентом.

Фермо отправился в путь ещё на заре: он станет дожидаться остальных в Бреголина-Гранде, помешивая поленту и переворачивая поджаренный сыр.

Тщательно выбрав себе чего полегче, волонтёры взваливали мешки на плечи и один за другим отправлялись в путь. С такой ношей им предстояло добираться до цели по меньшей мере часов пять. Среди этой группы выделялся болтливостью и налитыми мускулами дородный мужчина лет пятидесяти, которому не сиделось на месте, словно он не мог дождаться работы. Самоуверенность так из него и пёрла. Прикинув вес ближайшего мешка, здоровяк отставил его в сторону, сочтя слишком лёгким: ему хотелось взять самый тяжёлый и всем показать, что он – настоящая рабочая лошадка, а не какой-то там любитель. В отличие от остальных, его амбиции было непросто удовлетворить. Он хотел мешок потяжелее, а не полегче, так что по разу поднял каждый из них. Наконец ему удалось зарыться чуть поглубже, где ждала следующая партия груза, и найти то, что искал: здоровенный пластиковый мешок, прошитый джутом, чтобы не порвался. Мешок оказался достаточно тяжёлым и громоздким, и довольный здоровяк с кряхтением взвалил его на плечо. Он не мог не услышать металлического звяканья, но, разумеется, не стал интересоваться его источником – ему важно было лишь доказать, что он здесь самый сильный. И самый благородный. Так и отправился в путь наш крепыш, пошедший в поисках славы на неслыханные жертвы, но не проявивший при этом ни капли благоразумия. Левой рукой он сжимал горловину мешка; палка, которую он держал правой, лежала на плече, принимая на себя часть тяжести груза.

Видели, как он взбирается на обломанные скалы Сан-Лоренцо, с трясущимися от усталости коленями и огромным качающимся боталом на спине, всем своим видом напоминая страдающего в аду грешника, вечного Сизифа на пороге третьего тысячелетия. Он кряхтел, надрывался, на бровях повисли капли пота. Иногда нам встречаются люди, более других склонные наказывать себя, словно во искупление бог знает какой вины: благородные и самоотверженные души, не избегающие трудностей, не говоря уж о том, чтобы сжульничать, – это просто не в их природе. Наш герой был как раз из таких: добряк, но при этом простак и показушник: весьма опасная в повседневной жизни смесь. Ещё Хорхе Луис Борхес говорил, что даже добро может причинить вред, если оно не подкреплено разумом.

Здоровяк и его ноша пересекли распадок Сан-Лоренцо, пройдя мимо отряда бойскаутов, разбившего лагерь в ближайшей роще. Мальчишки предложили ему помощь, но он лишь покачал головой. Какого черта! Он хотел впахивать сам, иначе чего ради ухватил самый здоровый мешок? Размышляя таким образом, наш самопровозглашённый Сизиф потихоньку поднимался всё выше.

Лето было в самом разгаре, верхушки деревьев чуть покачивались под тяжестью кипящего воздуха. Измученные зноем цветы на плато Мелуццо печально склонили головы. С плато Ронкада, подгоняемый жарким дыханием июля, в долину спускался звон колоколов, приглушенный расстоянием и пустотой окружающего пейзажа. Серны и косули спасались от палящих лучей солнца под густым покрывалом листвы. Надеясь найти хоть какую-нибудь прохладу, они всем телом прижимались к земле и ждали вечерней тени.

Вокруг человека, медленно ползущего по склону под тяжким бременем своей ноши, нервно гудели пчелы. Казалось, им хочется проводить его или, может, чем-то помочь: вместо того, чтобы облетать цветы, они заинтересованно вились вокруг этого странного, на их взгляд, животного.

То была пора пастбищ, густых запахов лета, медлительной работы неразговорчивых пастухов посреди вечного одиночества залитых солнцем лугов, утопающих в безкрайней полуденной тишине. Невозможно было даже себе представить, что через несколько лет всё это будет стёрто с лица земли, исчезнет, не оставив следа. От прошлой жизни не останется даже воспоминаний. И только в памяти тех, кто знал и понимал тот мир, будут тлеть несколько слабых угольков.

Тем временем наш крепыш, оставив позади Сан-Лоренцо, уже взбирался по крутому склону Монферрара, что ведёт прямо к Бреголина-Гранде. Он частенько останавливался, опуская мешок на какой-нибудь камень или торчащий пень, чтобы легче было потом поднять, иногда делал глоток вина из фляги и снова шёл, покачиваясь под весом своего креста и время от времени матерясь.

Шаг за шагом, склон за склоном, поворот за поворотом преодолевал на пути к желанной цели, приюту Бреголина, этот вечный герой, любитель всякой тяжёлой работы, особенно бесполезной. Но сперва ему пришлось пройти мимо приюта Ронкада, где устроили привал его коллеги. Там ему предложили остановиться, однако он бесстрашно двинулся дальше, желая доказать, хоть никто его и не спрашивал, что не только силен, но и вынослив. В конце концов, измотанный своей тяжкой ношей и июльским солнцем, он сбросил свой груз на лужайке в углу пастбища, где был организован сборный пункт.

Тем временем подошли и те, кто отдыхал в Ронкаде: они были свежее и добрались куда быстрее. Все снова были вместе. Но прежде чем перекусить, Фермо потребовал распаковать мешки и разложить по местам принесённые запасы. Наружу были извлечены маслобойки, чаны для молока, фильтры, вёдра, лопаты, кирки без ручек, посуда, табуретки – в общем, всё, необходимое, чтобы управляться с семью десятками коров.

Когда очередь дошла до тюка крепыша, Фермо аж привстал от любопытства, пытаясь понять, что скрывается в этом огромном странном мешке из целлофана и джута: ведь в зависимости от содержимого ему ещё предстояло разместить припасы в соответствующих местах. Тот, кто принёс эту невероятную тяжесть, наконец отдышавшись, начал развязывать узлы. Покончив с верёвками, он встряхнул мешок прямо над ещё не вытоптанной коровами травой, и наружу со звоном посыпались разные интересные вещи. Впрочем, с пастушеским инвентарём ни одна из них не имела ничего общего: пустые бутыли и пузырьки, здоровенные консервные банки, в которых когда-то было филе скумбрии (некоторые – с остатками содержимого), куда более тщательно опорожненные пивные бутылки, обглоданные до блеска кости, остатки сгоревшей палатки, обручи от чугунной печки, пустые жестяные банки из-под разных вкусностей, пятилитровые канистры для оливкового масла, спрессованные, чтобы занимать меньше места, и, наконец, банки из-под пива, кока-колы, фанты и тоника; кроме того, пара носков, вероятно, сгоревших вместе с палаткой. В общем, мешок, полный пустопорожних вещей: во время сборов пастухи сложили мешки с мусором позади тех, что потребуются на пастбище. Разумеется, несчастный доброволец схватил один из них. Прочие носильщики знали об этом, но мешать не стали – слишком уж он был самоуверен.

В горах урок преподают молча.

Фермо ненадолго прикрыл глаза, потом снова распахнул их и произнёс:

– А теперь сложи-ка всё это обратно в мешок да снеси вниз, пока не поздно, мусора мне здесь и без того хватает.

Героический носильщик что-то забормотал, но пастух, не проронив более ни слова, многозначительно оперся обеими руками на черенок лопаты, и крепыш принялся заново наполнять мешок бесполезным хламом, который сам же и принёс. Потом он сделал несколько жадных глотков из источника, взвалил свою ношу на спину и покряхтывая удалился.

Фермо бросил ему вслед всего пару фраз:

– Да смотри, не вздумай свалить его в какой-нибудь овраг: уж я-то узнаю, коли он до долины не доберётся. Жульничество здесь не в чести.

И приверженец грубой, но неверно направленной силы потащил мусор в исходную точку, провожаемый заинтересованными взглядами скаутов. Они никак не могли понять, с какой целью в один и тот же день один и тот же человек у них на глазах таскает взад-вперёд один и тот же тяжеленный мешок.