Двадцать веселых рассказов и один грустный

11 Надёжные дома

Я частенько вспоминаю своего друга детства, Мирко. Вместе с семьёй он покинул наш край ещё подростком, когда ему шёл только двенадцатый год: как раз вовремя, чтобы избежать позора Италии, который год спустя войдёт в историю под именем «катастрофа Вайонта». 9 октября 1963 года талибы с циничным любопытством направили свои самолёты к склону горы Toк, убив две тысячи ни в чем не повинных людей[8]. Несмотря на то, что с момента геноцида прошло уже почти пятьдесят лет, эта трагедия по-прежнему острой болью отзывается в сердцах выживших.

Мы с Мирко были ровесниками и очень дружили, росли бок о бок, помогали друг другу в беде, – как, впрочем, и с Сильвио Карле, другим Карле и всей нашей бандой, большей части которой уже нет на свете. Мы были лучшими друзьями и росли, с надеждой вглядываясь в будущее. Потом жизнь, согласно предначертанной каждому судьбе, нас разделила. Шли годы. Время нас не щадило, многих моих друзей детства забрала смерть. Последним на сегодняшний день стал Сильвио, ушедший холодной январской ночью в возрасте шестидесяти двух лет. Возможно, он почувствовал, что эта синьора уже у порога, и открыл дверь, чтобы она вошла. Или, может, хотел подышать немного чистым воздухом долины, прежде чем лечь на диван, чтобы больше с него не встать.

Мирко тогда был парнем бойким, знал себе цену, а приказов и давления на дух не выносил. Бунтарь по натуре, он всегда дорого платил за своё упрямство, но нападки сносил молча, не огрызаясь. В ноябре 1962-го родители взяли его за руку и, прогуливаясь по опавшим листьям, объяснили, что в нашем краю нищета, поэтому им нужно собраться и уехать подальше. Но он так хотел остаться, что вырвал руку и убежал в лес. Его тут же поймали и с этого момента больше ничего не объясняли. Через неделю вся семья оказалась в Турине. Кругом неизвестность, хаос, ад: новая жизнь, новая школа, ни гор, ни лугов, ни ручьёв, ни леса. Сущий кошмар. Что делать? Единственное спасение – книги: он начал учиться, много читал. Тоску по далёкому дому, зажатому между других таких же деревенских домов, который видел, как он родился, рос, играл, по запаху свежего сена и поленницам дров, снегопадам и молчаливым зимам, краскам осени и бесконечной весне, Мирко топил в мире книг. Новая реальность была жестокой, но он принимал её без единой жалобы. И всё время размышлял, взвешивал за и против, пока наконец не решил, в чём его будущее:

– Я стану архитектором, буду строить маленькие домики, прочные, красивые, простые и уютные, как мой там, в горах, которые мне пришлось покинуть.

Так он решил для себя, и с тех пор изо всех сил пытался воплотить свою мечту: учился методично, сосредоточенно и успешно, закончил школу, естественно-научный колледж и университет, с отличием защитив диплом о тёплых объятиях, которыми дом должен встречать каждого, кто в нём живёт. Если вкратце, никаких заиндевелых мраморных катакомб и прочей показухи – только дерево, лучше всего лиственница, выросшая на каменистой почве и спиленная при убывающей луне, а если камень, то лишь для фундамента, не более того. Защитившись, Мирко открыл студию и стал проектировать дома, как в своей родной деревне. Да так ни одного и не продал: клиенты, особенно богатые, предпочитали катакомбы, а не уютные домики. Но Мирко не сдался. Рискуя в случае неудачи прикрыть лавочку, он продолжал делать проекты безумно простые, а потому добротные и практичные. Его лозунгом было: «Маленькие, основательные, ни единой скучной детали».

– Дома должны быть надёжными, – говорил он, стараясь убедить клиентов. Не в том смысле, что им придётся выдерживать землетрясения, бури или ураганы: имелось в виду благополучие, которым должен дышать дом. Именно такими были или должны были стать дома Мирко – тёплые жилища, которые не надоедают, а, напротив, порождают желание остаться в них надолго.

Его считали дураком, особенно когда в самый разгар неудач, разочарований и отсутствия заказов он открыл ещё одну студию – в Милане.

– Рисковые парни неудач не боятся, – заявлял он.

А ведь на дворе стояли восьмидесятые, когда повсюду царил яростный бетон и Милан можно было выпить[9]: о дереве, камне и трезвом расчёте говорили тогда только безумцы.

Коллеги ёрничали, подкалывали:

– Сдохнешь с голоду!

– Дома не должны предавать хозяев, – бесстрашно отвечал он. – Они должны излучать надёжность. Даже через века тот, кто входит в такой дом, должен чувствовать себя уверенно. Дом не может прокиснуть, как йогурт, иначе проект, считай, изначально провальный.

Несмотря на непрестанное, словно у лосося, движение против течения цементного потока, ему удалось-таки построить парочку простых домов– по большей части, на окраине Турина, на холмах, но один – всё же на дальних подступах к Милану, который Мирко и собирался выпить. Теперь он мог свести концы с концами, что само по себе было победой.

Пока Мирко удалось извлечь из своей работы кое-какую прибыль, прошли годы. Потихоньку-полегоньку он превратился в суперзвезду, способную возводить даже соборы, и смог обратить на себя внимание. Отдельные богатеи, уставшие и отупевшие от роскоши, наконец открыли глаза и проинтуичили, или, проще говоря, унюхали кризис за несколько лет до его начала. Всё необходимое у них уже было: лисье чутьё, сообразительность, деньги, которые можно потратить, и время на раздумье. А ещё им было до смерти скучно.

«Никто так не томим скукой, как богачи, ибо деньги покупают время, а время имеет свойство повторяться», – утверждал Иосиф Бродский.

Итак, эти люди, богачи, стали сами искать Мирко, чтобы поручить ему строительство его любимых добротных крестьянских домишек. Таким образом за несколько лет он сам разбогател – и заскучал. А у людей чувствительных скука часто вызывает ностальгию. Мирко снова и снова принимался размышлять о родном городе, о домике, где родился сорок пять лет назад: он упорно копировал этот проект, повсюду предлагал его, и тот наконец окупился. Опять же, эти мысли навевали приятные воспоминания. Где-то там, в горном краю, Мирко ждал надёжный дом. Он знал это и хотел увидеть снова.

В июле прошлого года, а это был 2012-й, я сидел после обеда на залитой солнцем площади у остерии «Глухарь», которая раньше называлась «Пилин», и потягивал пиво. Тут у колокольни останавливается штука навроде космического корабля. Из неё выходит мужик в элегантном костюме – и прямиком к остерии. Чтобы его вспомнить, мне хватило и пары секунд. Это был Мирко: то же лицо, что и пятьдесят лет назад. Он же, напротив, вряд ли меня узнал. Я выгляжу старше своего возраста: дурные привычки, лишения, алкоголь и усталость отразились на мне сильнее, чем могли бы. Объятия, рукопожатия, подколки, пара кружек, разговоры за жизнь... До чего же безупречным стал его итальянский!

– Брось, – говорю, – не строй из себя крутого!

Я периодически что-то слышал о нём он – обо мне. Как-то раз даже пришёл на презентацию моей книги в миланском магазине «Фельтринелли», но видя, как меня обступили читатели в надежде на автограф, не решился подойти. В родной город Мирко заехал на пару дней: как раз хватит, чтобы покататься по округе и навестить старое жилище. Но этим мы занялись уже наутро, поскольку остаток дня пили и болтали. Я не мог снова не отметить безупречность его итальянского и манер. И, чтобы не отставать, тоже постарался правильно говорить на родном языке.

На следующий день мы направились к дому. Он был двухэтажным и располагался в переулке у виа Сан-Рокко – или, вернее, того, что осталось от виа Сан-Рокко. Когда Мирко, утирая слезы, рассказал, что все эти годы говорил со своим домом и верил, что тот в целости и сохранности, меня аж передёрнуло: вспомнил, что случилось пятнадцать лет назад с нашим другом Свалтом. Тот тоже приехал из «выпейМилана» навестить родное гнездо и на моих глазах полетел с третьего этажа прямо на мостовую: балки под ним треснули и обрушились. К счастью, обошлось без последствий. Я рассказал об этом Мирко.

– Ну уж нет, – ответил он, – мой дом меня не предаст.

Но я всё равно попросил его быть осторожнее. За прошедшие полвека эта заброшенная деревушка сильно пострадала от времени и сменяющих друг друга времён года, так что мысль побродить по старым домам не казалось мне здравой. Но он всё повторял:

– Не волнуйся, он – сама надёжность. Я теперь такие же строю.

Я сказал «лады», и мы вошли. Двери не было: за столько лет она рассыпалась в мелкую крошку, и это уже был знак. Но влюблённые знаков не замечают. Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, где посреди комнаты стоял деревянный столб, поддерживавший крышу. У Мирко на глаза навернулись слезы.

– Я здесь родился! – зарыдал он. – И рос здесь до двенадцати лет!

В отличие от моего друга, я восторга от возвращения домой не чувствовал, поэтому не стал входить в это полутёмное помещение, а остановился на пороге. Хоть я и не архитектор, но знаю, что могут сделать с остовами заброшенных домов объединённые усилия снега и дождя. Они, словно древоточцы, без устали вгрызаются в одряхлевшие тела и поражают внутренние органы, оставляя фасады чистыми и здоровыми. Мой друг прошёлся по комнате, где шестьдесят два года назад впервые увидел свет и где этот свет лишь по счастливой случайности не погас навсегда. Потом, расставив ноги в позе немого восхищения, оперся плечом о столб, и старое, изгрызенное червями бревно мигом переломилось под его тяжестью, как палочка гриссини. Мирко, потеряв равновесие, свалился на пол. Крыша содрогнулась, кое-где обнажив синеву неба, и со страшным треском обрушилась. Послышался звон битой черепицы, грохот расколотых балок. Всё это ухнуло на пол, провалившийся аж до первого этажа вместе с архитектором. Я только и успел увидеть, как Мирко исчезает под каменной лавиной. Уже второй раз я наблюдал практически ту же сцену. И снова пытался понять, почему не остановил незадачливого исследователя надёжных домов. Конечно, со Свалтом всё закончилось хорошо, но удача не имеет привычки поворачиваться к вам лицом дважды.

И всё же...

Я окликнул его.

– Вроде цел, – донёсся приглушенный ответ. Только двигаться Мирко не мог, поскольку оказался заперт в коконе из балок, спасших его от оползня. Не считая пары царапин, он совершенно не пострадал.

Я осторожно спустился вниз, всё ещё не веря в такой счастливый случай, и озаботился спасательной операцией. Через несколько минут мне удалось вытащить друга из паутины, чудесным образом спасшей ему жизнь. Всё произошло так быстро, что он даже не успел испугаться. Понимание пришло только вечером, после десятого стакана в «Глухаре», где он появился, весь облепленный пластырем.

– Надёжные, говоришь?! – ворчал я, не в силах забыть падающие балки.

– Что ж, придётся внести кое-какие изменения, – с невозмутимым видом произнёс он на своём безупречном итальянском.

Я оглядел его, до такой степени перепачканного известковой крошкой, что он казался гипсовой статуей, но ничего не сказал. Ведь Мирко прав: дома в нашем Богом и людьми забытом краю надёжны и безопасны. Не считая, разумеется, двух случаев, когда они оказались безжалостными к своим владельцам, вернувшимся из большого города, чтобы ненадолго погрузиться в воспоминания.