Один мой друг работал водителем грузовика. Сейчас его уже с нами нет, как и многих других: мозаика друзей рассыпается слишком быстро. Впрочем, перечислять утраты было бы слишком грустно, да и какой смысл инвентаризировать отсутствующее – пустоты уже слишком многочисленны.
А когда-то место одной из этих пустот занимал Венанцио Лима, человек крупный во всех измерениях и добрый – той самой щедрой добротой, что так часто граничит с абсурдом.
Эти рассказы были задуманы как весёлые, хотя, возможно, ничего весёлого в них нет. Я лишь вспоминаю простых людей, никогда не купавшихся в лучах славы и тихо сошедших в мир иной. Таких, как Венанцио Лима, которого друзья называли Вена.
Работал он, как уже было сказано, водителем грузовика, жил одиноко, но денег имел в достатке и с удовольствием выпивал, когда не нужно было за руль. Несмотря на холостяцкое житьё, мозг ему выносили регулярно, поскольку было у него несколько сестёр – три, если быть совсем точным: две замужние, одна нет. Замужние надоедали реже – может, потому что браки их оказались счастливыми, но уж эта последняя, девица, с лихвой отрабатывала за всех троих!
Венанцио жил согласно ритму светового дня, как солнце, что встаёт с утра и садится вечером. Кончив работу, он заходил в остерию, где играл в карты и, если получалось, в морру. Говорил мало, больше слушал – редко встретишь тех, кто действительно умеет слушать, а он был в этом искусстве исключительным мастером. Если не находилось партнёров для игры в карты, он ограничивался тем, что наблюдал за играющими – молча, не раскрывая рта. Его отличительной чертой, как я уже говорил, была щедрость – добродетель по нынешним временам редкая, практически исчезающая, – и если он обнаруживал, что у какой-нибудь бедолага остался без гроша в кармане, обязательно давал ему несколько купюр. Давал просто так, не в долг. И ничего не просил взамен: не было в нём ростовщической жилки.
– Деньги даются, а не отдаются, – говорил он. И добавлял: – Это жена пусть отдаётся, не деньги.
Может, потому-то жены у него и не было. Хотя, зная его, Венанцио, конечно, и её бы отдал. Будучи щедрым по натуре, он тратил крупные суммы, раздавая деньги людям, которые в ответ даже ни разу не соизволили произнести слова благодарности. Но он не держал зла. При встрече те старались незаметно проскользнуть мимо, он же тепло приветствовал их, а если замечал в остерии, обязательно ставил выпивку. Дом его был похож на морской порт: люди приходили и уходили в любое время дня и ночи. Будучи в настроении, он готовил огромные кастрюли спагетти даже ради единственного гостя: минимум полкило, а то и больше – как раз его размерчик. Сколько раз я ужинал, а потом и ночевал у него, если, как обычно, не держался на ногах и не мог вернуться в деревню! Венанцио любил меня, поэтому, стоило оказаться на мели, то и дело совал несколько лир мне в карман или оставлял их на барной стойке – суммы не слишком большие, но крайне нужные. Этой-то щедростью без задней мысли сестры его и попрекали, особенно незамужняя.
– Только и умеешь, что деньги на ветер бросать! – вопила она. – Другие, если дают взаймы, имеют что-то взамен, и только ты один строишь из себя дойную корову! Голову включи, придурок! Уж лучше вложил бы денежки, купил бы себе что-нибудь: поле, лес, машину новую или грузовик!
Венанцио, до сих пор ездивший на стареньком «шестисотом» фиате модели Multipla зеленоватого оттенка, отвечал, что эта машина и без того божественна, как, впрочем, и грузовик. У него был красный «леончино»[10], в котором возили всё подряд: гравий, доски, песок, огромные бутыли с вином, мешки с мукой... Венанцио относился к нему, как к человеку, и не раз говорил, что грузовичок всегда, в любой ситуации доставлял его домой, даже когда сам водитель лыка не вязал. «Леончино» знал наперечёт все остерии, перед которыми частенько скучал в одиночестве. В те дни было много таких простых и наивных людей, как мой друг, людей, очеловечивавших приборы и машины и расплывавшихся в улыбке, стоило только заговорить о «леончино» или «шестисотом». Факт остаётся фактом: несмотря ни на что, он жил спокойно и величественно, словно огромная лиственница, выросшая на осыпающемся гребне холма дней. Лишь одно ожесточало мягкое сердце Венанцио и омрачало его тихое существование, оживляемое только обильной выпивкой по выходным: встречи с сёстрами. Всякий раз они пилили его за бессмысленное мотовство и за ту серьёзнейшую, с их точки зрения, ошибку, что он не держал денег в банке или на депозитном счёте.
– Венанцио, денежки копить надо! – кричали ему.
– Поймите, – отвечал он, – я отдаю их тем, кому они нужнее, и точно знаю, что все мои деньги в целости и сохранности.
– Негодяй! Тупица! Идиот! – яростно отплёвывалась незамужняя сестра. – Деньги вкладывать нужно, а не на ветер пускать!
Брат угрюмо ворчал:
– Лучше найди себе мужика с хорошим концом, уж он тебя успокоит.
Но в один прекрасный момент он сдался. Это случилось жарким июльским вечером, в пятницу. Венанцио пил. И не в одиночку, а с группой бездельников, еду и выпивку которых оплачивал уже с самого утра. Дело было в остерии «Форель», где по пятницам подавали жареную рыбу. Сестра заявилась туда и с ходу начала его попрекать. Заметив, что под её яростным напором приятели-захребетники пали духом, девица обрушилась с удвоенным пылом на брата:
– Бросай ты этих дармоедов да иди домой, хватит им сосать твою кровушку!
– Оставь его в покое, Чутта, – вмешался хозяин, вываливший брюхо на стойку. – Пусть делает так, как хочет, ему не два года.
Ох, не стоило ему этого говорить!
Девица тут же перешла в атаку:
– Тебя ж устраивает, что они всё подчистую съедают, а? Ты ж на этом зарабатываешь, только успевай денежки подбирать! С болванами вроде Венанцио уже и два дома купил, и земли! Ты ж хитрый, деньги в рост пускаешь, а не задарма раздаёшь!
Вена слушал молча, и лишь когда Лючия, которую все звали Чуттой, выговорилась, проворчал, бросив на сестру убийственный взгляд:
– Ты права, деньжат надо бы посшибать...
С этими словами он порылся в кармане штанов, достал несколько купюр, примерно сто тысяч старых лир, вышел из остерии и сунул их под большой горшок с геранью, стоявший на постаменте у стены автостоянки. Потом он с неожиданной для человека таких размеров ловкостью прыгнул в свой «шестисотый», завёл мотор, врубил первую передачу, разогнался и понёсся, словно локомотив, прямо к цветочному горшку. Раздался такой грохот, что задрожали стекла, а форель в аквариуме повыпрыгивала из воды, как она частенько делает в горных озёрах, охотясь на мошкару.
Никто и понять ничего не успел, а Венанцио уже снова был в остерии – с разбитым носом, которым влетел в лобовое стекло, и мрачной усмешкой на губах. Он утёр кровь рукавом рубахи и, обернувшись к сестре, буркнул:
– Ну, вот и посшибал.
Девица поняла намёк и исчезла. А Венанцио Лима так и не изменил своего образа жизни, оставшись добрым и щедрым. Умер он в семьдесят от болезни, сожравшей его почти мгновенно, но оставил по себе хорошую память.
Что касается славного «шестисотого», то после долгих лет забвения на пыльном складе брошенных машин он оказался в руках Элио Пенны, страстного и скрупулёзного коллекционера старых автомобилей из Бардалоне, что в Пистойе.