Двадцать веселых рассказов и один грустный

10 Тетерев

Это случилось давным-давно по весне, в мае месяце. В те времена на тетерева-косача ещё ходили в разгар токования (уж поверьте, нынче такая практика запрещена!). Самцов стреляли на самом любовном пике, когда они готовы запрыгнуть на самку, чтобы та отложила чудные яйца, из которых потом вылупятся птенцы. Можно сказать, охота для труса: представьте, что вас подстрелили в спину, пока вы занимались любовью! Очень жаль – не несостоявшейся интрижки, конечно, а потерянной жизни.

Но тогда, больше тридцати лет назад, подстрелить косача, пока он бормочет свою весеннюю песню, было обычным делом, даже если учитывать серьёзный риск быть пойманным. За поимкой как из рога изобилия сыпались судебные процессы и крупные штрафы. Но страсть сильнее риска: эти неповторимые эмоции даже в самом спокойном человеке пробуждают азартного игрока. Подкрад, тишина, мрачные тени, розовеющий рассвет, голоса ночных зверей заставляют сердце биться чаще. Простой выход на точку превращается в приключение, которое изменит всю твою жизнь. Особенно для ребятишек: уже лет с девяти-десяти они начинают проводить холодные апрельские и майские ночи в изнурительных походах, следуя за своими дедами, отцами и отцовскими друзьями, в тишине и холоде ожидая рассвета.

Мне шестьдесят два, я всякое видал, нажил горы ужасно болезненных воспоминаний, но стоит вспомнить, как в детстве ходил с отцом на тетеревиную охоту, или о легендарных браконьерах тех времён, меня охватывает меланочество, этакая смесь меланхолии и одиночества, с которой мало что сравнится. В такие моменты я вслушиваюсь в прошлое и обнаруживаю, что память о нём жива. Оно возвращается, чтобы ещё раз взглянуть на меня добрыми слезящимися глазами. Поначалу ради охоты мне приходилось чем-то жертвовать, и частенько я предпочёл бы отказаться, если б мог, но отец требовал, чтобы я ходил с ним. Позже эта практика начала мне нравиться, так что вскоре я и недели не мог провести без хотя бы пары выходов. Ночь, её волшебство, её тайны, её беспокойное очарование тянули меня в горную тьму, заставляя ожидать наступления дня у поляны, где токовали тетерева. Иногда что-то шло не так, и вместо птицы на крючок попадал я сам. В итоге меня трижды судили за браконьерство – плюс дважды за пьяный дебош, – хотя теперь, издалека, всё это кажется редкими ошибками молодости.

Но вернёмся к нашей весёлой истории.

Тогда, в мае, мой друг Зепп решил подняться на гору Борга, чтобы поохотиться на тетеревов. Он предлагал мне пойти с ним, но я предпочёл склоны Прадона, где было меньше риска нежелательных визитов. В принципе, большой разницы между ними нет, но подниматься на Борга – это как выступать в «Ла Скала», а на Прадон – как в никому не известном периферийном театре при полном отсутствии публики.

Видя, что я не горю желанием составить ему компанию, Зепп пригласил Оттавио, только и ждавшего повода пустить в ход свою винтовку. Они добрались до тетеревов, которые как раз собирались токованием встретить рассвет. Грохот выстрелов раскатился в утреннем воздухе, долетев и до Прадона. Занимался тёплый и тихий майский день – слишком чудесный, чтобы всё прошло гладко. И интуиция меня не подвела. Подстрелив самца с пятью загнутыми перьями, я как раз собирался пересечь Скале, чтобы встретиться с друзьями: пусть завидуют. Но нет, думаю: стоять, чую опасность. Собственно, так оно и оказалось. Егеря и лесники уже окружили Борга, чтобы поймать в свои сети Зеппа и старика Оттавио. Чего им ещё желать, кроме как захомутать эту парочку? Не то чтобы служители закона были такими уж некомпетентными простофилями, но на этой горе приятели мои знали каждый камень, каждую трещинку и, главное, бессчётные пути отхода. Так что они спокойно миновали раскинутые сети и повернули к дому.

С отрогов Прадона я с помощью бинокля «Сваровски» следил за манёврами джипов, мотавшихся туда-сюда. Тетерева я привалил камнями, остатками старого оползня, двустволку спрятал в расщелине и начал спускаться. Было уже начало одиннадцатого, и остерия «Пилин» бурлила: все обсуждали последние новости о браконьерах. Оттавио свою добычу заныкал и, естественно, никто не знал где. Зепп же, обладавший беззаветной храбростью и изрядной дозой дурости, свою, напротив, умудрился показать всем. Припрятав ружье, он вернулся домой и бросил тетерева прямо под кухонным столом. А вдобавок, будто этого было мало, оставил дверь нараспашку. Он как раз заваривал кофейник, когда к нему пришли. Разумеется, это были служители закона. Двое из них, затаив дыхание, углядели в бинокль, как он переступил порог с тетеревом в руках, и тотчас же бросились по горячим следам. На то, чтобы обнаружить под столом птицу, времени ушло совсем немного. Но дальше начался фарс.

– Что он здесь делает? – орал страж порядка, ухватив тетерева за хвост и вздёрнув вверх.

– Понятия не имею, его спросите, – отвечал Зепп.

– Не валяй дурака, я серьёзно! – блажил егерь. – Мы тебя в тюрьму упечём!

– Вы в моем доме, вот что серьёзно, – невозмутимо продолжал Зепп. – Есть у вас ордер, раз уж вы внутри?

Тут он выложил на стол топор.

Те двое завопили, что в присутствии тела жертвы преступления ордер не нужен, а значит, они могут действовать так, как сочтут нужным. Но Зепп пригрозил, что если они немедленно не уберутся, случится нечто ещё более серьёзное, поскольку это его дом. И добавил, что тетерева, о котором он, разумеется, не знал, наверняка кто-то подбросил, пока он был в другой комнате, и всё ради того, чтобы его подставить. Егеря ушли, унося с собой птицу, но логично, что дело этим не кончилось. Через несколько месяцев мой друг был вызван на суд в Беллуно в качестве ответчика по делу о тетереве, таинственным образом возникшем прямо под его кухонным столом. Тут фарс повторился. Разъяснив суду доводы егеря, судья начал допрос. Зепп отвечал односложно или расплывчатым «не помню». В конце концов судья, потеряв терпение, повысил голос:

– Слушай, не с неба же свалился этот тетерев!

– Нет, господин судья, иначе он был бы на столе, а не под столом.

– Прекрати эти шуточки!

– Да какие уж тут шуточки, когда речь об охоте!

– Тогда скажи, как тетерев попал к тебе под стол?

– Не знаю, может, он забрался в дом, пытаясь от кого-нибудь спастись...

– Что же, он забрался в дом, будучи мёртвым?

– Мог потом умереть, от инфаркта, потому как перепугался...

Остроты так и сыпались, судья перестал нервничать, и в какой-то момент даже показалось, что ему всё это доставляет удовольствие. Зепп, по-прежнему невозмутимый, отвечал с очень серьёзным видом, хотя в глазах его так и прыгали озорные искорки.

– Вы, дорогой синьор, должны объяснить этому суду, как под Вашим кухонным столом очутился тетерев! – призывал судья.

– Может, он напился: в конце концов, я сам частенько валяюсь под столом, и никто меня не трогает.

– Но не мёртвым же!

– Лично я – нет. Но он мог впасть в кому.

Казалось, в зале суда выступают клоуны, а не идёт процесс. Но судья всё же взял ситуацию в свои руки. Он пригрозил Зеппу суровой карой, если тот внятно не ответит на вопросы и не перестанет валять дурака. Надо сказать, что судье, несмотря на все провокации, даже нравились дерзкие ответы обвиняемого. Тот, в свою очередь, приняв перед началом для храбрости пять-шесть стаканчиков белого, всё время повторял, что о тетереве ничего не знал. В конце концов судья не выдержал и рявкнул:

– Хватит, в самом деле! Кто, по-твоему, принёс тебе тетерева, Бефана[7]?

– Никак нет, господин судья, – флегматично протянул Зепп. – Дело ж не 6 января было...

На этом процесс закончился. Нашего друга признали виновным. Тетерев был найден в его доме, и анемичному общественному защитнику не удалось доказать, что кто-то его туда подложил. Кроме того, были свидетельства двух егерей. Когда судья закончил читать приговор, он взглянул в сторону обвиняемого и не смог сдержать улыбки.

Через несколько лет, хотя не так уж и много, Зепп в последний раз уселся за тот стол. Мы нашли его на лавке: ладони на столешнице, бутылка пуста, стакан опрокинут, а печальные глаза навеки застыли. Так он и ушёл, с протянутыми вперёд руками и пальцами врастопырку, выиграв у смерти свой последний кон в морру.