Двадцать веселых рассказов и один грустный

1 Носорог

К утру, когда пришло время резать свинью, забойщики были уже вдрызг пьяны. Всю ночь они, не сомкнув глаз, пили у тела погибшего товарища. На заре окоченевший труп, раздавленный рухнувшим стволом, оставили на столешнице, запалив по углам четыре свечи, а сами побрели на место. Их было восемь: Зуан-Волосач, Зуан-Огрызок, Кино Джант, Эрнесто Ростапита, Фульвио Сантамария (близнец Карло), Затворник и двое, чьи имена не стоит упоминания. Шёл снег. Точнее, валил – подобного снегопада и старожилы не припоминали. В такую погоду лучше сидеть себе дома. Вот только свинью всё равно нужно было забить. День заклания следует уважать, это святое: ни снег, ни дождь, ни ветер в расчёт не идут. Так говорил Затворник, урождённый Жан де Боно, брат Фирмина: своим прозвищем он был обязан тому, что весь год безвылазно просиживал дома и только в декабре месяце выходил, чтобы пустить свинье кровь. Любитель прихвастнуть своим статусом «официального забойщика», он явился, размахивая острым, как бритва, штыком, покачиваясь на ходу и бормоча что-то себе под нос. Оружие у него, разумеется, отобрали, пока не поранился.

– Хорошо сидит, – заметил Зуан-Волосач.

Затворник привалился к поленнице, выступавшей из-под навеса во дворе. Он сидел там, сунув руки в карманы, уже довольно долго, так что на шляпе успел вырасти сугроб. Кто-то скрутил папироску, прикурил и сунул ему в рот.

– Благодарю, – буркнул Затворник. От движения его губ папироса заходила вверх-вниз. Забойщик курил, по-прежнему не вынимая руки из карманов. Молча. Только разок прошипел: – Ножик верните.

– Попозжее, – ответил Зуан-Волосач, казавшийся трезвее остальных. – Ножик мы тебе вернём, но попозжее, а пока посиди чуток там, лады?

Под ругань и путаные команды, доносившиеся со всех сторон, они водрузили над огнём огромный котёл с водой и продолжили пить. На столе стояла здоровенная бутыль красного с краном сбоку, под который то и дело подставляли кружки. Вино лилось мощной струёй, давая багровую пену.

– Хватит пьянствовать, – сказал Зуан-Огрызок. – Пора уже её завалить.

– Ща завалим, – закивал Кино Джант, – завалим, не боись. Ох, а как бы я сеструху твою завалил...

Позади стола с бутылью помещался другой, побольше, куда свиную тушу водружали для потрошения и рубки. На нём рядком, по ранжиру, были выложены ножи, тесак и пила, чтобы вскрывать грудину. Из хлева периодически доносилось надсадное хрюканье. Несчастная тварь, если б она только знала! На том же большом столе лежала ещё блестящая металлическая труба сантиметров тридцати в длину, прикрытая тряпкой, – скотобойный «пистоль», профессиональный инструмент, бывший вооружением Ростапиты. Он представлял собой стальной цилиндр с подвижным поршнем и спусковым крючком снаружи. Холостой патрон двадцать второго калибра, взрываясь, загонял поршень в череп животного, и тот разлетался на куски – знай упирай ствол в кость и держи крепче. Эта штуковина, несмотря на название, не слишком похожая на пистолет, была гордостью Эрнесто Ростапиты. Он, и только он, занимался забоем скота. Следом подключался Затворник, который пускал своим штыком кровь и отрубал голову – всего раз в году, между первым декабря и Богоявлением. А после возвращался в свою берлогу, словно в остальные месяцы воздух был ему не нужен.

Откладывая по лире-другой, Ростапита наконец смог купить этот пистоль, который правильнее было бы назвать всеубойным, поскольку пару лет спустя с помощью этой штуки он угробил свою жену, хотя это уже другая история.

Пока же он им гордился и охотно предлагал свои услуги всем, кто в этом нуждался. За долю малую, само собой.

– Уж с трёх десятков забоев мне денежки принёс, – гордо заявлял он.

Обычно Ростапита отличался скрупулёзностью и профессиональной точностью, но в то утро он был не в лучших кондициях: как и остальные, всю ночь поминал покойника, предаваясь воспоминаниям и спиртному. Вот только взгляд его то и дело падал на прикрытый тряпкой инструмент.

– Моё, – ворчал он, – и в дело его пускаю только я.

Вода в котле постепенно закипала. Уровень вина в бутыли постепенно снижался.

– Пора, – объявил Сантамария.

Пошли вшестером. Если тащишь свинью, шестеро – в самый раз. Подошли к хлеву. Снег валил без передышки, крыша просела под его тяжестью. Двое приготовили оглоблю.

– Никогда не знаешь... – пробормотал Зуан-Огрызок.

Некоторое время в хлеву царил настоящий хаос. Слышались взрыкивания, звуки ударов, топот, крики и ругань. Наконец показались забойщики. Им всё-таки удалось побороть свинью, и теперь они тащили её за ноги. Ещё один обвязал ей вокруг шеи верёвку и тянул. Последний тащил за хвост.

– Да брось ты хвост, позорник! – выдохнул Сантамария.

Последний, а им оказался Зуан-Волосач, отпустил хвост и тоже ухватился за верёвку. Дело оказалось нелёгким. В свинье было двести пятьдесят кило, снегу нападало по колено, да и вино валило с ног, в результате один упустил-таки копыто – грязное, скользкое от помёта. Поскользнувшись, он рухнул лицом в снег, чертыхнулся, пнул свинью в брюхо, снова вцепился в копыто и принялся тянуть вместе со всеми. Они протащились мимо Затворника, сугроб на шляпе у которого вырос ещё вдвое.

– Готовься, – велел Сантамария.

– Всегда готов, – пожевав губами, буркнул тот. Потом, поднявшись, нашёл на столе свой штык и крепко сжал его в кулаке.

Ростапита, сдёрнув тряпку, прикрывавшую всеубойный пистоль, с гордостью оглядел свой смертоносный инструмент. Скоро настанет и его черёд. Он достал из коробки патрон, вставил в затвор. И в тот же миг предмет, бывший раньше лишь куском железа, ожил, начал излучать опасность.

– Поберегись! – проворчал Ростапита, обернувшись к остальным.

– Быстрее давай! – выкрикнул Сантамария. – Думаешь, легко её удерживать?

Свинья билась, дёргала рылом, взбрыкивала, надеясь вырваться. Должно быть, она поняла, что к чему, и от ужаса даже перестала визжать. Поговаривают, будто свиньи вообще чувствуют приход смерти и пытаются защищаться: лягаются, даже кусаются. Ну, а кому охота сдохнуть без боя?

Ростапита, взяв своё оружие, подошёл ближе.

– Готовсь! – шёпотом скомандовал он.

– К чему? – проворчал Зуан-Волосач. – Шевелись лучше, упустим!

Двое мужчин уселись на тушу, чтобы та лежала неподвижно. Четверо зажали копыта. Огромная голова, похожая на здоровенный пень, моталась из стороны в сторону. Это была единственная часть тела, которой свинья могла двигать – и двигала, будто говоря «нет». Ростапита, подойдя ближе, упёр своё оружие ей в переносицу.

– Крепче держите, – велел он.

Но удержать им было не суждено. Свинья с резким хрюканьем дёрнулась – всего на пару миллиметров, но именно в тот момент, когда Ростапита спустил курок. Похоже, почувствовав рылом холодную сталь, скотина окончательно всё осознала и вложила остаток сил в последний рывок. Поршень вонзился в твёрдый череп, но недостаточно глубоко, чтобы уложить зверюгу. Теперь свинья взялась за дело всерьёз. Перепугавшись неминуемой смерти, она превратилась в настоящего дракона и, одним движением освободившись от всего, что её удерживало, вскочила на ноги уже не с визгом, а с рёвом. Стальной цилиндр поршня торчал у неё посреди лба. Ростапита тщетно пытался его вытащить: тот застрял в кости, как арматура в бетоне. Свинья с яростью паровоза ринулась напролом. Взрывая сугробы, она понеслась в сторону церкви, а оттуда, размахивая стальным рогом, на полной скорости рванула по виа Сан-Рокко. От её рёва волосы вставали дыбом. Крупные снежные комья разлетались по сторонам и падали далеко позади.

Тем временем от дома священника поднимался мясник-профессионал Пьетро Паинье. Как всегда спокойный, сунув руки в карманы, он шёл проверить, что всё прошло удачно, а в случае чего и протянуть руку помощи. Смущать людей своим присутствием он не любил, однако процесс предпочитал проконтролировать. Пьетро Паинье был человеком флегматичным, его мало что могло заставить повысить голос или вспылить. В самых необычных ситуациях, смешных или драматических, он хранил олимпийское спокойствие и безмятежность как человек, который после семидесяти пяти кое-что понял.

Однако при виде летящей навстречу двухсотпятидесятикилограммовой свиньи со стальным цилиндром на носу даже он застыл на месте, не в силах поверить своим глазам: развернувшаяся перед ним сцена была совершенно сюрреалистичной. Впрочем, не потеряв окончательно присутствия духа, он лишь проводил взглядом зверюгу, которая, взметая снежные валы, направилась к «Ямам Штольфа», потом ракетой пронеслась по виа Сан-Рокко и с диким рёвом скрылась за углом дома Марморина.

Тем временем, преодолев первоначальное замешательство, забойщики уже планировали преследование. Кино Джант сходил домой за ружьём, старинной двустволкой двадцатого калибра марки «Сент-Этьен». Он зарядил оба ствола картечью и вернулся во двор.

Затворник, со штыком в руке и сугробом на шляпе, ожидал приказаний.

– Расслабьтесь, куда ей деваться? С такой дырой в черепе она далеко не убежит, – заявил Сантамария.

– Мощная зверюга, – возразил Ростапита. – Она так просто не сдохнет. Проклятая тварь! Дёрнулась в самый неподходящий момент!

Пьетро Паинье пробирался к ним, укрываясь от метели за церковной оградой, а дойдя до группы забойщиков, остановился, расставив ноги и по-прежнему держа руки в карманах.

– Парни, – произнёс он медленно, – меня глючит аль я видал носорога?

Потом он нацедил себе стаканчик. Но мужики были явно не в настроении смеяться или реагировать на подколки. Кто-то отпустил в его адрес грязное словечко, и разрозненной цепью, один за другим, они вышли под падающий снег, двинувшись на поиски зверюги.

Свинья же, пробежав всю виа Сан-Рокко, спустилась потом вдоль речки Фонтаны до самой часовни Беорчия. Там, на освящённой земле, она наконец свалилась и издохла, протянув рыло к церковным дверям, словно желала возблагодарить Господа за то, что тот избавил её от дальнейших страданий. Копыта были выброшены вперёд, а огромная голова зарылась глубоко в сугроб, откуда торчал только стальной рог. Не заметить такую тушу было невозможно, так что её вскорости обнаружили.

Ростапита заметно нервничал: прежде всего, из-за скомпрометированной репутации, но также и из-за оружия, принёсшего ему известность. Он опасался, что пистоль мог утонуть где-то в снегу, упасть в сточную канаву или, ещё хуже, сломаться. Но тот по-прежнему был впечатан в череп несчастного животного. Чтобы достать его из мощной, твёрдой, как камень, кости, пришлось с десяток раз дёрнуть изо всех сил.

– Такого больше не повторится, – не без некоторого смущения произнёс великий забойщик Эрнесто Ростапита, мысленно ища себе оправдание.

Поначалу свинью хотели перенести подвешенной на оглобле. Но туша оказалась слишком тяжёлой, и было решено разрубить её на куски на месте, а обратно дотащить корзинами. Когда все снова собрались под крышей, Ростапита заявил:

– Дефектный патрон. Один шанс из тысячи, даже меньше, и сегодня он выпал нам.

Затворник стоял чуть поодаль. Он так и не протрезвел, но штыка больше не выпускал. Потом вдруг вскинул руку, продемонстрировав своё оружие остальным.

– Эта штука, – сказал он с усмешкой, – всё делает без шума и пыли. И никогда не промахивается. Вот потому-то и нужно, как в былые времена, скотину ножом резать.