Двадцать веселых рассказов и один грустный

20 Штраф

После смерти матери близнецы Фульвио и Карло Сантамария, пятидесятилетние холостяки, вконец обнищали. Старушка была для них всем: спасательным кругом, солнечным островком, где можно найти убежище от усталости и боли после кораблекрушения в ежедневно выпиваемом море вина.

Оба этих безжалостных и бессовестных браконьера были в своё время ещё и лесорубами, готовыми работать неделями без выходных, пока несколько лет назад Фульвио, мужик нервный и горячий, не бросил пилу со словами:

– Хватит! В наше хреново время тонна леса, чёрт её дери, стоит дороже барреля нефти!

И перестал ходить на вырубку – к страшному разочарованию брата, который, напротив, довольно долго не бросал работы. Продать лес удавалось не всегда, а всё, что братья зарабатывали, они пропивали. Карло ещё иногда, сам не зная зачем, покупал плюшевых собачек – поговаривали, что его комната набита ими доверху. Рассказывают, легендарные в некотором смысле братья Леньоле, жившие в тридцатые годы, оба по два метра ростом, жуткие пьяницы, после смерти матери превратились беспомощных младенцев. В росте наши современники им уступали, зато пили раза в два больше. Хотя Фульвио и Карло Сантамария больше не валили вместе лес, браконьерствовали они по-прежнему вдвоём: в этом деле разделить их не мог никто, даже смерть. Они всегда были вместе, как топор и топорище, даже ездили вдвоём на трёхколёсном «муравье» фирмы «Гуцци», настоящем музейном экспонате, который водили по очереди. Невысокие, коренастые, сильные, как быки, они были женоненавистниками до мозга костей и на женщин смотрели с тем же выражением, что и на налогового инспектора. Жили они в небольшом бунгало, протянувшемся, словно труба дымохода, вдоль торчащих позвонков хребта, что поднимается из долины Вайонта к скалам Борга.

Когда мать умерла, гроб свезли в деревню на санях, поскольку для транспорта этот район и по сей день практически недосягаем. Сама старушка в деревню не спускалась: последний раз её там видели лет за десять до смерти, на праздник Пятидесятницы. Увидев, как её сыновья затевают ссору с другими столь же чудовищно пьяными лесорубами, она поклялась никогда больше не появляться в этом проклятом месте и своё обещание сдержала. На следующее после драки утро она пыталась отмочить тёплой солёной водой синяки с лиц своих любимцев, те же, несмотря на боль, во весь голос распевали песни. Несмотря на возраст, мать по-прежнему держала их за малышей, а они ей это позволяли.

Многим, очень многим моим друзьям материнская опека испортила жизнь: вспомним хотя бы Челио, Венанцио, Олимпио, Випако, Зеппа, Жиля, Яна де Паоля, Джильдо. Списки несчастных, пострадавших от чрезмерной любви и заботы матерей, можно составлять часами. Фульвио и Карло Сантамария тоже не удалось избежать этого рабства: пока старушка была жива, они могли разве что ослабить его тяжесть при помощи вина, дарившего забвение. Умирала она долго, прикованная к своему дому, дымоходом протянувшегося вдоль горного хребта. Она отходила, а перепуганные сыновья умоляли:

– Óma sta ochì, Óma sta ochì... (Не покидай нас, мама, не покидай нас...)

Похороны матери стали для Фульвио и Карло началом пути на самое дно. Они работали и напивались, напивались и работали, чтобы иметь возможность напиваться. А в свободное от пьянок время охотились – единственная отдушина в череде жалких и бессмысленных дней на пороге нищеты и без каких-либо планов на будущее.

Когда Фульвио повесил свою пилу на гвоздь, его брат ещё несколько лет работал один, но потом сдался, окончательно приняв поражение. Они начали потихоньку распродавать имущество: сперва топоры, инструменты, «муравья», сарай в районе Понте-ди-Пино, потом поля, луга, леса... И через несколько лет спустили всё подчистую, оставив себе только оружие: пару двустволок и пару винтовок, купленных в оружейной лавке Пьяццы в Маниаго. От дома на горном склоне тоже остался лишь остов: в нём уже не было ничего, кроме неказистого стола, четырёх стульев, лавки, печи, двух кроватей да буфета с небольшим количеством посуды. Ружья братья прятали, патроны заряжали по одному, добычу меняли на хороший ужин и пару бутылок вина. Вот практически и вся печальная история близнецов Фульвио и Карло Сантамария.

Случилось так, что осенью Карло был пойман егерем за незаконной охотой на серн. Он, разумеется, сказал, что просто нёс добычу каких-то других людей, но назвать имена этих «других людей» не смог: вроде как, и это действительно правда, он никогда в жизни не раскрывал имени заказчика. В те времена в наших краях люди часто давали подобные «обеты молчания» и ничего никому не рассказывали даже под пытками. И, надо сказать, не раскаивались. Если же и появлялся изредка какой стукач, его жизни после предательства никто не завидовал: частенько такому человеку приходилось спешно покидать деревню. Теперь-то всё по-другому: округа так и кишит шпионами и доносчиками, в чём на своей шкуре убедился Гельмо Кантон. Что касается Карло, то у него конфисковали серну, записали имя и адрес да велели убираться подобру-поздорову.

А через некоторое время почтальон доставил ему роковое предписание об уплате штрафа, и не маленького: семьсот двадцать семь тысяч восемьсот лир. Карло совсем пал духом. Вскрыв конверт, он вздрогнул и побледнел. Ноябрь уже подходил к концу, холодало. Братьев запасли на зиму дров, пару свисавших с потолка колбас, немного муки и сыра. Печь дышала жаром, отчего в кухне вечно запотевали стекла, покрываясь поутру морозными узорами. Фульвио дремал на лавке, подложив под голову куртку. Карло же всё расхаживал вокруг стола, расстроенный и подавленный: это предписание стало для него весьма неожиданным и неприятным. В конце концов его болезненное сопение разбудило Фульвио.

– Эй, Карло! Что это у тебя? – пробормотал он, проснувшись и хлопнув брата по плечу. Глаза у него были красные, как у совы, и слегка навыкате, словно у раздавленного фурой барсука.

– Штраф пришёл.

– Что за штраф?

– Да за ту серну, помнишь?

– Что ещё за серна? Не знаю ничего ни о какой серне, отвали уже и дай поспать.

Он повернулся на другой бок, уткнулся носом в куртку и замолчал. Но Карло не сдавался:

– Вот он штраф, Фульвио! Целая куча денег, семьсот с хвостиком тысяч, и придётся платить.

Брат, закашлявшись, оглядел его совершенно пустыми после выпитой бутыли вина глазами. Проштрафившийся Карло не успокаивался:

– Что же нам делать? Не заплатим – проблем не оберёшься, ещё в тюрягу упекут...

– Эти могут! – проворчал его близнец, снова отвернувшись к стене.

Карло заковыристо выругался.

– Не говори так, – закричал он. – Это тебе не шуточки, всё серьёзно, придётся как-то платить!

Фульвио заторможенно, словно в замедленной съёмке, спустил ноги на пол, поднялся и буркнул:

– Дай глянуть.

Взяв предписание, он, не прочтя ни строки, скомкал лист, приоткрыл печную заслонку и, бросив бумагу туда, снова её закрыл.

– Ну вот, оплачено, - произнёс он, обернувшись к брату.

– Это всё из-за тебя! Да-да, вот увидишь, что теперь будет! – заскулил ошеломлённый Карло.

Нытье и причитания продолжались довольно долго, но Фульвио уже снова растянулся на лавке. С того момента почтальон регулярно приносил Карло новые предписания. Формулировка всегда оставалась без изменений, зато цифру накопившиеся пени непрерывно увеличивали. Карло всякий раз вздрагивал, а Фульвио бросал предписание в печь. В какой-то момент сумма перевалила за миллион лир.

И вот майским утром в деревне объявились сборщики долгов – два прилично одетых синьора. Повсюду распевали кукушки, в позвонки горного хребта барабанило своими лучами солнце, а небо сияло, будто начищенный таз. Не самый удачный день, чтобы капать людям на мозги. Но налоговым инспекторам и прочим надоедалам до лучших дней в году дела нет.

Братья оказались дома. Незваные гости постучали. Карло открыл дверь и впустил их. Ante litteram[11] современных коллекторских агентств, осмотревшись, как можно аккуратнее изложили цель своего визита. Фульвио нацелил себе стаканчик вина и, не глядя на брата, буркнул:

– Ну что, ты их грохнешь или я?

Но сборщики долгов явно были не из тех, кто ради чужих денег пойдёт на самоубийство!

– Не шутите так, – сказал первый, – я всё-таки представляю здесь государство. Не лезьте, я сам с ним поговорю.

– Ладно, – согласился Фульвио, залпом осушив стакан. Потом рыгнул и, уставившись на сборщиков, добавил: – Да вы располагайтесь, берите, что хотите, кроме разве что вот этого, - тут он схватил бутыль и пару раз отхлебнул из горла.

Увы, то, что взять с близнецов нечего, стало ясно сразу. Не считая лавки, печи и стульев, доме был пуст. Сборщики долгов поглядели наверху – тоже ничего. Кроме баррикады из плюшевых собачек и двух не заправленных вонючих постелей по углам столь же загаженных комнат, всё находилось в полнейшем запустении. Удивлённые и униженные, они снова спустились вниз, где царило напряжённое молчание. Фульвио сжимал в кулаке нож. Увидев старшего из сборщиков, он вскинул руку над головой и нанёс резкий удар. На стол с глухим стуком упала колбаса.

– Присаживайтесь, – сказал он, – перекусите, колбаса вкусная. У нас их две, одна вот, другая у вас над головами.

Делать нечего: непрошеным гостям пришлось сесть за стол. В благоговейной тишине двое несчастных принялись за колбасу. Близнецы больше налегали на вино. Но целью сборщиков была конфискация, и вернуться с пустыми руками они никак не могли.

– А что, колбаса и впрямь неплоха, – сказал старший сборщик.

– Чудесная, – подтвердил его коллега, – и ведь есть ещё одна.

Фульвио понял намёк. Он поднялся и снова взмахнул ножом. Вторая – и последняя –колбаса упала на стол рядом с первой. Карло оторвал страницу от старой газеты, которую использовали для растопки, завернул колбасу и передал её младшему. На прощание они пожали друг другу руки.

– Вы уж не сердитесь, у нас ведь работа, – сказал старший сборщик перед уходом. – А чтобы вы поняли, что это за работа такая, я вам расскажу анекдот. Как-то раз, – начал он, – входит в переполненный бар детина двух метров ростом, видит на стойке половинку лимона, хватает его и изо всех сил сжимает. Потом оглядывает окружающих и говорит: «Десять тысяч лир тому, кто сможет выжать из этого лимона ещё хоть каплю». Все пытаются, но тщетно, лимон выжат насухо. Тут выходит старичок, худенький и невзрачный, и просит дать ему попробовать. Детина, смеясь, протягивает лимон. А старичок без видимых усилий сжимает его, и... кап, одна капля, кап, другая, кап, третья... Все в растерянности. Детина выкладывает деньги и спрашивает: «Простите, но как Вам это удалось?» И тот ехидно так отвечает: «Хе-хе, да я просто старый налоговый агент». И уходит.

С этими словами ушли и оба сборщика. А близнецы остались стоять, молча поглядывая друг на друга.