Двойник с того света

Глава 18. Тихий ужас

Чем дальше шёл пароход, тем скучнее становился пейзаж, и Ардашев направился в каюту. В коридоре на полу лежала оброненная кем-то штопальная игла. Он поднял её и принялся рассматривать: длина два с половиной дюйма[77], отполирована до блеска; стальной конец настолько остро заточен, что даже лёгкое прикосновение поранит палец; продолговатое ушко обмотано суровой ниткой и представляет собой своеобразную ручку. «Отличное оружие, – подумал студент. – Места занимает мало. Можно спрятать в любой части одежды. Но если нанести этой штукой удар в височную кость, за ухо, в горло или сзади в основание черепа – смерть наступит мгновенно». Сам не зная зачем, он сунул находку в карман.

Каюта первого класса хоть и была дорогой, но имела один недостаток – сильно нагревалась крыша. Приходилось всё время держать окно открытым, но и это не спасало. Вскоре усталость взяла своё, и, разоблачившись, вояжёр заснул. Сон прервался через час. За дверью раздался испуганный женский крик, а потом в неё забарабанили со словами:

– Клим Пантелеевич, помогите!

Ардашев быстро оделся и отворил дверь. Перед ним стояла плачущая вдова, одетая лишь в кружевной пеньюар. Она стряслась от страха так, будто только что увидела чёрта.

– Что случилось?

– Он там.

– Кто?

– Муж.

– Где?

– В каюте.

– Я войду?

Вдова в ответ лишь кивнула.

Клим шагнул внутрь помещения и обомлел. Прямо на него из окна смотрел Папасов, вернее его восковая голова. Она находилась в куске старой рыбацкой сети, подвешенной над каютой так, что было обращено в окно. Палящее солнце сделало своё дело, и лицо приняло уродливые формы: щёки повело, нос сдвинулся вниз, а глаза вылезли из орбит. На месте оставались борода и правое ухо, а левое сползло к щеке. Волос на голове частично выпал, образуя залысины.

На крик из соседней каюты высунулась чья-то рыжая макушка с проплешиной.

– А что здесь происходит? – спросила она и, выйдя в коридор, заглянула в комнату вдовы.

Открылась и другая дверь. Пожилая семейная пара, снедаемая интересом, присоединилась к «любознательному» соседу.

Студент дёрнул вниз сеть. Злосчастный кусок воска оказался у него в руках.

– Господи, какой ужас! – причитала пассажирка за спиной Ардашева.

– Голову отрезали! – шептал мужской голос.

– Надо обо всём доложить капитану! – вторил третий вояжёр.

Недолго думая, Клим швырнул обезображенный лик покойного Папасова в окно. Раздался всплеск воды, но голова вынырнула и осталась на поверхности, переворачиваясь на волнах, идущих от гребного колеса.

– Зачем вы её выбросили? – спросила Елена Константиновна.

– Она нам не нужна. Да и вы теперь можете находиться в каюте спокойно.

– Клим Пантелеевич, получается, что убийца на пароходе?

– К сожалению, это так.

– Но как он сумел забраться на крышу?

– Без особого труда. Наверх ведёт лестница. Сейчас жарко, и на смотровой площадке, наверное, никого нет.

– А что же мне теперь делать? – испуганно озираясь по сторонам, спросила она.

– Для начала надо выпроводить непрошеных гостей, – изрёк Ардашев и захлопнул дверь перед тремя любопытными носами. – Елена Константиновна, нам надобно поменяться каютами. И я не советую вам открывать окно. Соберите пока вещи, а я на некоторое время вас покину. Мой чемодан не разобран. Я скоро вернусь. После моего ухода закройте дверь на ключ и никому, кроме меня, не открывайте.

– Хорошо.

Клим постучал в каюту номер три, но ему никто не ответил. Он повторил стук и опять тишина. Тогда он крикнул через дверь:

– Александр Владимирович, вы здесь?

Вероятно, внутри никого не было. Студент поднялся на палубу. Волков, сидя в деревянном кресле, читал газету. Он был единственным вояжёром, не убоявшимся палящего солнца. Услышав шаги, он поднял глаза, а затем спросил:

– А? Клим Пантелеевич? Вышли подышать воздухом?

– Внутри как в парилке.

– А я, как видите, нашёл спасительную тень. – Он указал на верхнюю рубку. – Думаю, она продержится ещё с полчаса, но, кроме меня, к счастью, на неё никто не претендует. Потом всё равно придётся спуститься вниз.

– Долго вы там не выдержите.

– Отчего же? Я поменялся каютой с одним господином из второго класса, и теперь у меня не накаляется крыша. Я всегда так делаю, когда не удаётся сразу купить билет во второй. Уж лучше потерять несколько рублей, чем мучиться в дорогой, но душной обстановке. Другие же, наоборот. Стоит им войти в первый класс, так они сразу же расправляют плечи и смотрят на всех свысока. Обычно это присуще небогатым и неуверенным в себе людям. Меня же и второй класс вполне устраивает.

– Вы, я вижу, успели купить на пристани газету?

– Нет, прессу можно приобрести в салоне парохода. Вот, грустную статейку прочёл в «Нижегородском биржевом листке» о судебных делах и в очередной раз убедился, какой у нас тёмный народ. Хотите послушать?

– С большим интересом! – закуривая папиросу, проронил Ардашев.

– «В народе существует поверье, что бездождия происходят от того, что на кладбищах находятся в числе других покойников и умершие от пьянства. Существует при этом также убеждение, что если мертвеца вырыть из могилы и выбросить в реку, сжечь или закопать в болоте, то бедствие прекратится. Под влиянием этого суеверия в нынешнее лето, отличающееся небывалой засухой, в соседней Казанской губернии уже разрыто крестьянами множество могил, в которых находились схороненные пьяницы. В местном окружном суде уже скопилась уйма дел о разрытии могил только за последний месяц. Часть из них уже рассмотрена, но преобладающее количество ещё находится в производстве. В последнюю выездную сессию второго уголовного отделения Казанского окружного суда, закончившуюся только на днях, было рассмотрено два подобных дела. По одному из них на скамье подсудимых сидели пять крестьян Спасского уезда Марасинской волости деревни Татарский Муллин, где дождей не было с мая месяца. Обвиняемые разрыли одну из могил на своём кладбище, вынули оттуда труп схороненного ещё четыре года тому назад своего однообщественника, о котором ходили слухи, что он умер от пьянства, унесли его за селение и закопали в болото. Виновными они себя не признали. «Он ведь мёртвый, ничего всё равно не чует, – твердили они, – а нам на пользу вышло, потому что на другой день, как выбросили его из могилы, дождик пошёл». Из дальнейших объяснений подсудимых выяснилось, что разрытие могилы было совершено по велению мира, «который даже собирался на сход по этому поводу. Присяжные ввиду этого оправдали подсудимых.

По другому однородному делу обвинялись три брата Зановы. Разрытие могилы совершено ими было в деревне Базарном Юткуле Спасского уезда. Вырыв тело «опойцы» Романа Безрукого, они вывезли его за селение и, разложив там огромный костёр, сожгли труп. После этого братья вернулись в селение и, хотя были испачканы сажей, не побоялись направиться в кабак, где, напившись, разболтали уряднику о совершённом преступлении, да кроме того, встретив на улице сестру сожжённого, стали перед нею бахвалиться содеянным и издеваться: «Сала, сала сколько из него вытекло, как жарили мы его, – говорили они ей, – цельное ведро… Шипел он дьявол на огне, точно боров».

На суде выяснилось, что обвиняемые, прежде чем предать труп сожжению, совершали над ним целый обряд, практикуемый в таких случаях суеверными крестьянами и заключающийся в надругательстве, глумлении и издевательствах над останками покойного. В частности, братья Зановы, исполняя дикарский ритуал, хватали труп за некоторые участки тела, приговаривая: «Дай, Роман, дождя!.. Ну что ж, долго не даёшь дождя»… На основании обвинительного вердикта присяжных подсудимые приговорены окружным судом к заключению в тюрьме на три года каждый».

– Дикость.

– Да, но знаете, что самое страшное в этой истории? – спросил купец и тут же сам ответил: – С этим народом можно творить что угодно. Вы же видите, как легко ему запудрить мозги какой-нибудь глупостью, чтобы он в неё поверил. Не ровен час, появятся какие-нибудь проходимцы и поведают безграмотному крестьянству о всемирной справедливости, равенстве и народной революции. Что тогда будет, представляете?

– Думаю, ничего хорошего.

– Русский народ загонит в нищету и полное бесправие не только себя, но и другие страны, которым захочет принести «свободу».

– Государство делает всё возможное для просвещения крестьянства. Создаются земства, избы-читальни, сельские банки, уездные больницы, школы, народные дома… Борьба с неграмотностью – дело не одного года, а десятилетий. Кстати, ненавистный вам Папасов – один из тех, кто вложил часть своих средств во благо рабочих.

– Я оставлю вам эту газетку. На второй странице – прелюбопытнейший материал о вашем покойном благодетеле, травившем куколем голодающих крестьян Поволжья. Господь покарал его. – Волков поднялся и протянул Ардашеву «Нижегородские биржевые ведомости». – И ещё вопрос… Мне показалось, что в коридоре вы несли чемодан госпожи Папасовой. Я лицезрел вдову только пару раз, но её трудно не запомнить – очень уж она привлекательна. Я не ошибся?

– Нет. Елена Константиновна попросила меня сопроводить её в Казань, и я не смог ей отказать.

– Я вас отлично понимаю! – лукаво прищурившись, съязвил негоциант.

– Да бросьте эти шуточки. Что касается муки с куколем, то сейчас идёт следствие. Оно и поставит в этом деле точку. Но раз уж мы начали интересоваться друг другом, то скажите мне, каким именно поездом вы добрались до Нижнего?

– Московским, естественно. На одной из станций выяснилось, что мы потеряли вагон, но стояли там недолго. Так без него и приехали в Нижний. Но в городе у меня были дела, потому лишь сегодня утром я сел на наш пароход. А почему вы спросили меня об этом?

– Мы с вдовой и оказались в том отцепленном вагоне.

– Да вы что? – воскликнул Волков, прикрыв от удивления ладонью рот.

– Каким-то чудом мне удалось привести в движение тормоз на задней площадке…

– Неужели? – Он отступил на шаг и всплеснул руками. – О! Я горжусь знакомством с вами! Я поселюсь в гостинице «Европейская», что на Воскресенской улице. Если хотите, заходите. Посидим в ресторане, выпьем. Вы чрезвычайно интересный молодой человек. – Негоциант вдруг задумался, его лицо погрустнело. Помолчав несколько секунд, он изрёк: – Жаль только, что вы обо мне плохо думаете. Мироеда Папасова я не убивал, и вагон тоже не отцеплял. Позвольте откланяться.

– Честь имею, – проронил Ардашев.

Дождавшись, когда коммерсант скроется из вида, Клим посетил рубку, рассказав капитану о случившемся происшествии в каюте Папасовой. Он тотчас вызвал несколько матросов и опросил их, включая вахтенного, но выяснилось, что никто не видел человека, цепляющего с крыши рыбацкую сеть с восковой головой. Студенту осталось лишь поблагодарить капитана за внимание к происшествию и вернуться к вдове.

Елена Константиновна уже собрала вещи и привела себя в порядок. Она была прекрасна в синем батистовом приталенном платье с длинными рукавами, украшенном тончайшим кружевом ирландского гипюра, и юбкой, отделанной сутажом.

– Где вы так долго были? – осведомилась она. – Я уже начала за вас беспокоиться. Подумала, вдруг преступник уже и на вас напал?

– Если бы подобное случилось, я бы этому искренне обрадовался, обезвредив негодяя.

– О! Вы так уверены в своих силах?

– У меня есть для этого некоторые основания. Но, отвечая на ваш вопрос, скажу, что я разговаривал с одним из возможных претендентов на Двойника.

– Как? – Она подняла брови, превратив лоб в гармошку. – С кем?

– Помните купца Волкова, которого мы подозревали в спаивании рабочих суконной фабрики, организации забастовки и поджога сарая?

– Он что – здесь?

– Да, и зачем-то плывёт в Казань. Но самое интересное заключается в том, что он был в нашем поезде и сам мне рассказал про отцепленный вагон. В Нижний, понятное дело, он прибыл раньше нас. Более того, он даже в курсе ситуации с отравленной мукой. Вот, – он протянул газету, – полюбуйтесь. О покойном Иване Христофоровиче и массовом отравлении крестьян даже здесь написали.

– Я не хочу ничего читать, – тихо вымолвила вдова. – С меня хватит ужасов. А что сказал капитан?

– Ничего определённого. Принял к сведению случившееся. Вахтенный матрос никого на крыше не видел… Но давайте меняться каютами.

Ардашев взял чемодан вдовы и отнёс к себе. Назад он уже вернулся со своим багажом.

– Уже пора обедать. Вы составите мне компанию?

– Безусловно. Вас нельзя оставлять одну.

– Понять не могу, почему Двойник теперь и ко мне привязался?

– У меня есть догадки на этот счёт, но обсуждать их нет никакого смысла. Гадание на кофейной гуще.

– А я бы с удовольствием выпила чашечку кофе и съела бы чего-нибудь…

– Что ж, тогда предадимся чревоугодию. Только позвольте я вас угощу.

– Нет-нет, все командировочные расходы – за мой счёт. Мы же договорились.

– Сейчас я нарушу договорённость. Я буду чувствовать себя неловко, если за меня будет расплачиваться дама. К тому же я ещё не совсем истратился.

– Клим Пантелеевич, вы, случаем, не ухаживаете за мной? – с хитрой улыбкой спросила Папасова. – Но только честно ответьте.

У студента Ардашева предательски загорелись уши, а потом покраснели щёки.

– Нет, хотя со стороны так может показаться. Я обязан находиться с вами рядом, пока не найду Двойника.

– А я надеялась на совсем другой ответ, – наигранно вздохнула вдова. – Ладно, я позволю вам сегодня угостить меня. Но только в виде исключения.

Меню ресторана «Пётр Великий» отличалось не только разнообразием, но и относительной дешевизной. К примеру, стерляжья уха стоила всего 50 копеек (все цены давались в копейках), поросёнок под сметаной – 35, паровая осетрина – 50, рябчик целый – 50, дупеля и бекасы – 50, тетерев или куропатка – 50, икра паюсная – 50, любое пирожное – всего 5 копеек за штуку. Рюмка водки вёдерного разлива обходилась вояжёру в 5 копеек, а очищенная – 10, коньяк или ром – 20, стакан[78] любого вина – 30 копеек. Понятное дело, что пароходные компании соперничали между собой, стремясь удивить не только первый класс, но даже и четвёртый. Стоимость обеда и ужина, состоящих из щей с мясом (в постные дни – щей с рыбой) и куском чёрного хлеба, обходились каждому человеку всего в 20 копеек в день. Но была оговорка: «Щи подаются на артель количеством не менее пяти человек».

После обеда, когда спала жара, Клим и вдова сидели на палубе, наслаждаясь окрестными видами. Мимо них проносились небольшие волжские города и деревни, жители которых имели богатую историю разбойничьих шаек и набегов на торговые парусные суда. И Климу чудилось, что где-то там, в нависших над рекой сумерках, из глубины веков слышалось: «Сарынь на кичку!»[79]