Двойник с того света

Глава 22. Двойник

Экипаж остановился у вывески «Фотография Лекке». Студент спрыгнул с подножки и, велев кучеру дожидаться, потянул на себя дверь. Громко зазвенел колокольчик. Фотограф, услышав звук открывшейся входной двери, высунул голову из-за портьеры.

– А! Господин студент? Хорошо, что вы пришли. Я рассказал о вас судебному следователю, и он собирается вас допросить.

– Как его фамилия?

– Ой, не запомнил. У него двойная фамилия, сложная. Подождите, я кажется где-то записывал…

– Случаем, не Круковский-Жданович?

– Он! А вы откуда знаете?

– В газетах прочёл. Он расследует дело об отравленной муке.

– Ах да, точно-точно.

– Скажите, а кто у вас находится в соседней комнате?

– В соседней? Ретушёр. А что?

– А он был здесь в день убийства банкира?

– Не помню. Я не проверял. У него есть свой ключ от входной двери. Он приходит, когда хочет.

– А судебному следователю вы о нём упоминали?

– Так он и не спрашивал. А зачем?

– На всякий случай. А телефон у вас где?

– В коридоре на стене висит.

– Стало быть, ретушёр мог слышать ваш разговор с Александровым?

– Мог, конечно, если был у себя.

– Скажите, в прошлом году ваше ателье изготавливало фотокартину для фабриканта Папасова с видом Ставрополя?

– Да, и я этим горжусь. Он даже расписался в книге гостей, когда ранее приходил фотографироваться. К сожалению, размер оригинала, с которого делалось изображение, был мал и увеличение размыло некоторые детали, но Сергей Петрович сумел их восстановить. Иван Христофорович остался доволен работой ретушёра.

– Он на месте?

– Кто?

– Сергей Петрович.

– Да.

– А его фамилия не Болотов?

– Нет, Скрябин. А почему вы спросили?

– Говорят, был здесь когда-то известный ретушёр с такой фамилией.

– Я в Казани недавно, пятый год. Но о таком не слыхал.

– Что ж, всего доброго.

– Постойте-постойте, а вы адресок свой не оставите? А то вдруг следователь захочет вас найти, а ему и подскажу, – надев очки, выговорил фотограф и вооружился карандашом.

– Большая Казанская, дом четыре.

– Это же дом покойного Папасова, если я не ошибаюсь.

– Вот я там и остановился. Вы и фамилию мою запишите: Ардашев Клим Пантелеевич. Проживаю в Ставрополе-на-Кавказе. Там у нас этих Папасовых, как в Москве Ивановых. Всё? Я могу идти?

– А я вас и не заде-ерживал, – с улыбочкой проблеял светописец, делая карандашную запись на огрызке бумаги.

Клим вышел в коридор. Он достал из кармана пистолет, проверил заряжены ли патроны и, убрав оружие в боковой карман, постучал в дверь.

– Да-да, – послышалось оттуда, затем человек закашлялся и добавил: – Входите.

Клим шагнул в уже знакомую комнату. За мольбертом сидел худой и высокий человек с рыжими бакенбардами, остатками волос такого же цвета на голове и рыжими, слегка седыми усами. Он работал с фотографической пластиной, лежащей перед ним. Длинной иглой он делал едва заметные штрихи. Пахло скипидаром и касторкой.

Ардашев молча вынул свою иглу и, протянув ретушёру, сказал:

– А вот эту иголку, Сергей Петрович, вы уронили в коридоре «Петра Великого», помните? Вы ею, наверное, восковой голове волосы вживляли, да? Труд кропотливый, нудный, волосок за волоском… и так изо дня в день. Сколько же ненависти у вас к Папасову скопилось за все годы? И яд придумали оригинальный – смесь растворителя, применяемого в кожевенном производстве (диметилсульфоксида), и вытяжки из корней аконита. Ядовитые клубни аж с каторги везли… Я вот только не пойму, зачем вы тогда выглянули из соседней каюты, когда вдова увидела голову Папасова в рыбацкой сети? Любопытство одолело? Или вы уже настолько поверили в свою безнаказанность, что потеряли над собой всякий контроль?

Ретушёр покрутил в руках иглу и, возвратив её, промолвил мягко:

– Хорошая игла, заточена правильно, но не моя. А вы, сударь, кто такой? И что вам от меня надобно?

– Собственно, уже ничего. Я попрошу хозяина ателье позвать городового, который стоит неподалёку, и мы вместе поедем к судебному следователю по фамилии Круковский-Жданович. Он как раз и расследует уголовное дело об отравлении крестьян мукой с куколем. Я не знаю, каким образом вы об этом прознали, но обнародование фактов мошенничества при закупке голодающим крестьянам продовольствия – это, пожалуй, единственное доброе дело, которое вы сделали в череде злодейств.

– Сударь, вы сумасшедший? Вы мешаете мне работать, – проронил ретушёр и закашлялся.

– Я бы на вашем месте предпочёл меня не перебивать. А то ведь я сделаю, как сказал. И тогда ваш паспорт после тщательной проверки окажется подложным. Вас арестуют. Для начала предъявят обвинение по статьям 975–977 Уложения о наказаниях. Поднимут карточку на осуждённого Болотова. Дадут телеграмму столичному судебному следователю. Потом арестанта Болотова отвезут с конвоем в Ораниенбаум и там допросят. Проведут опознание. Наверняка кто-то из служащих фабрики узнает в вас того самого коммивояжёра, который околачивался у кабинета Папасова, пытаясь заинтересовать его в покупке «английских станков». Возможно, вас запомнил и служащий почты в Кронштадте, где вы, прикидываясь заикой, отправляли посылку с восковой головой. После чего вам предъявят обвинение в отравлении фабриканта. Ваша причастность к убийству банкира Александрова подтвердится, когда удастся выяснить, где и у кого вы купили американское оружие. Возможно, обыск у вас этому тоже поспособствует. Труднее будет доказать вашу вину в смерти кондуктора последнего вагона, отцепленного вами, но это уже и необязательно. Содержание в сырой камере тюремного замка убьёт вас гораздо быстрее, чем вы попадёте на каторгу. Мотив ваших преступлений прост и банален – корысть. Вы надеялись убить Папасова и его жену, с тем чтобы осталась одна-единственная наследница – ваша дочь Ксения. Вот тогда бы вы и предстали перед ней как отец. Она, добрая и открытая душа, уж точно не пожалела бы для вас денег. И тогда остаток своей никчёмной жизни вы бы провели в роскоши и не дышали бы, как сейчас, скипидаром и касторкой. Вот вы и написали ей анонимное письмо, подделав почерк управляющего. Но вашему заоблачному счастью мог помешать господин Александров. Я подозреваю, что когда-то он сыграл плохую роль в вашей судьбе. Стоило бы вам вынырнуть в свет, как он узнал бы вас и раструбил бы на всю Казань, кто вы такой на самом деле. И потому вы должны были его устранить. Американский стреляющий «болт» – прекрасное средство для этого. Его можно было установить где угодно и как угодно. Да хоть привязать к дверной ручке! Любое натяжение верёвки приведёт к выстрелу. Я не сомневаюсь, что вы большой выдумщик по части сотворения человеческого горя.

– Мне надоело слушать ваш бред, – вставая, бросил ретушёр. – Подите вон!

Клим резко поднялся, выхватил дамский пистолет и, направив на собеседника, велел:

– На место! Я сказал: на место! А не то прострелю тебе для начала руку, а потом ногу, чтобы не сбежал. Ты варнак, тать и душегуб! Сел на место, пёс!

– Господи, да вы умопомешанный. – Он вновь закашлялся, а потом прокричал во всю силу больных лёгких: – Господин Лекке, Габриель Францевич, зайдите ко мне. Меня хотят убить! Спасите!

Послышался частый стук каблуков, и в комнату влетел фотограф. Он крутил головой из стороны в сторону, как скворец на заборе, не понимая, что здесь происходит. Секундным замешательством воспользовался ретушёр. Он обхватил голову фотографа согнутой в локте рукой и, приставив к его шее скальпель, просипел:

– С дороги, сопляк! А не то я его прирежу!

Нападавший не учёл того, что он был выше Лекке на голову и его плечи оставались открытыми, чем Ардашев и воспользовался, сделав два последовательных выстрела в правое и левое. Убойная сила отбросила противника на мольберт. Оттолкнув фотографа, Клим схватил табурет и огрел им ретушёра по голове. Тот потерял сознание. Кровь сочилась из его ран так сильно, что одежда поверженного стала красной. Хозяин ателье врос в землю и тупо уставился на лежащего помощника.

– И долго вы собираетесь любоваться на это дерьмо? – раздражённо спросил Ардашев. – Бегите за городовым! Потом дозвонитесь судебному следователю. Кстати, не забудьте уведомить господина Круковского-Жданович, что убийца банкира Александрова – ваш ближайший помощник. Поторопитесь, господин Лекке!

Фотограф исчез, точно его утащил смерч. Первым появился городовой, затем врач, оказавший раненому первую помощь. Последним приехал судебный следователь. Клима увезли на полицейской пролётке, но Прохор, кучер Папасовой, следовал за ним до самого полицейского управления, а потом вернулся на Большую Казанскую.

Ардашева обыскали, вывернули все карманы, и похожий на жабу немолодой следователь с двойным подбородком и такой же двойной фамилией допрашивал его четыре часа без перерыва. Пахло керосиновым чадом и какой-то прелью. Надворный советник[83] пытался вырвать у Клима лавры победителя, обвиняя его в незаконном проведении расследования и завладении чужим оружием. Неожиданно чиновника попросили к телефону. Вернувшись, он выдавил из себя улыбку и сообщил:

– Сам окружной прокурор телефонировал. Рекомендовал вас отпустить. Я согласился, но только до завтра. Я ведь ещё не закончил с вами разбираться. – Он погладил усы и добавил с ехидной улыбкой: – Вдова Папасова за вас просила. Смотрю, вы хорошо устроились у неё под юбкой.

– Сударь, у вас был шанс избавиться от меня после окончания допросов. Но теперь подобной возможности уже нет. Когда весь этот бред завершится и следствие пойдёт по верному пути, я вызову вас на поединок. Мне будет чертовски приятно смотреть в ваши испуганные глаза через мушку дуэльного пистолета.

– Как вы смеете мне угрожать!

Ардашев встал из-за стола, размял затёкшие колени и как ни в чём не бывало спросил:

– Так я свободен или нет?

– Можете идти. Завтра в десять утра извольте быть здесь.

– А мои часы? Папиросы? Деньги? Пистолет?

– С пистолетом мы ещё будем разбираться. Вы настаиваете на том, что взяли оружие у госпожи Папасовой без спроса?

– Настаиваю.

– А зря. Придётся нести ответственность. Вас исключат из университета.

– Ничего, поступлю снова. Мне вещи вернут?

– Они в соседней камере. Пройдёмте.

Через пять минут молодой человек покинул сводчатый коридор неприветливого здания.

Фонари лениво истощали свои газовые слёзы. От Волги веяло прохладой. Застучали колёса по мостовой, и перед Климом появился знакомый кучер. Улыбаясь во весь рот, он провещал:

– Барыня очень за вас волновались. Велели мне дожидаться вас.

– Это ты, братец, сказал ей, что меня задержали? – усаживаясь в коляску, осведомился Ардашев.

– Я! А то кто же! За полицейской пролёткой тянулся-тянулся, лошади-то у фараонов мёртвые, а потом, когда вас увели, – сразу домой!.. А правда, что вы супостата поймали, который барина отравил и банкира Александрова на небеса отправил?

– Правда, братец, правда.

– Ох и вредный был старикашка и скупой, как еврейская копилка, даром что миллионщик.

– Трогай, Прохор, трогай. Устал я.

– Пошли, родимые! – крикнул возница, торопя не столько лошадей, сколько себя.