Эльминстер должен умереть!

Глава 13 Вообще ничего смешного

Амарун резко проснулась, ее разум бил тревогу. Вот еще раз, и точно не во сне. Еще один шорох. Где-то рядом.

Она заснула над своими бумагами, головой на груде пергамента на столе. В этот раз пятен от чернил на щеке не осталось — хорошо. Вокруг было темно. Ее свеча — огарок, точнее — уже погас.

Так где же...

А, вот опять. В этот раз, несмотря на непроглядную тьму вокруг, она знала, что это за звук и откуда он донесся.

Кто-то пытался лезвием ножа поддеть защелку на ее ставнях.

Очень осторожно.

— Это не сработает, — спокойно заметила она, уходя насколько могла бесшумно от места, где произнесла эти слова, к стене сбоку от закрытого ставнями окна, куда пытались проникнуть. В руках у Амарун оказалось копье, хранившееся под кроватью.

— Я тебя разбудил, да? — спросил знакомый грубый голос из ночи по ту сторону ставень. — Для тебя есть работа, Рун. Это Расгул, если ты еще не узнала по голосу. Я один.

— Какого сорта работа?

Городские воры, которые не соблюдали осторожность, жили недостаточно долго, чтобы обзавестись горьким опытом.

Не то, чтобы воровство было у нее в крови — насколько воровские таланты вообще могут быть в крови. Большинство историй настаивали на том, что она — дочь легендарного Старого Мага Долины Теней, Эльминстера.

— Нужна подпись на фальшивом контракте, — прохрипел Расгул, врываясь в ее мысли — и вообще, почему она об этом думает? Боги, что даль...

— Скопируй подпись, которую я принес, — добавил он. — Подбери похожие чернила, если сможешь.

Амарун издала звук, который был наполовину хмыканьем, наполовину вздохом, открыла защелку на ставнях и раскрыла блеклый светящийся камень с трещиной, лежавший на столе у окна. Его свет был немногим ярче мрака, и неудивительно; камень был сломан, когда она его украла, а это было очень, очень давно.

В те дни, когда у нее было куда больше монет, чем прямо сейчас, и когда Амарун не беспокоилась, сколько дней жизни у нее будет, чтобы их потратить.

Она отбросила эти мысли и убрала железный прут, который держал ставни закрытыми.

— Внутрь, — приказала девушка, приготовив к стрельбе два арбалета. Расгул всегда был честен с ней, но, как говорилось, его первая ложь могла стать ее последним сюрпризом.

Седой старый мужчина в шрамах, ждавший снаружи, отдал ей свой нож, рукоятью вперед, затем протянул пустые руки для осмотра. Она схватилась за одну, наполовину втянула его в комнату, потом остановилась, прижав его к подоконнику, чтобы убедиться, что Расгул один и не пытается выхватить спрятанное оружие.

Веревка с узлами, по которой он вскарабкался, свободно развевалась в ночном воздухе снаружи — заметно было, что на ней не висит другого веса. Снаружи тоже никто не прятался, насколько она могла судить — а Расгул всегда работал один. На ближайших крышах не было заметно подозрительных силуэтов, и каждое окно в ее поле зрения было темным и закрытым, как обычно в этот час.

Расгул не шевелился под ее твердой рукой. На его спине висел мешок, обшитый короткими рейками, чтобы защитить бумаги внутри, и хотя у Расгула наверняка были спрятаны удавка и еще один нож в сапоге, Амарун не видела ничего, что угрожало бы ей прямо сейчас.

— Внутрь, — резко скомандовала девушка, взявшись за створку ставень, чтобы в случае необходимости ударить его по голове. Расгул упал на пол, хрюкнул, поднялся, взявшись за вторую створку, двигаясь медленно, чтобы не встревожить ее.

Он повернулся, закрыл ставни, поставил железный прут на место, закрыл защелку. Затем потянулся к другому пруту.

Амарун отдала и второй прут, держа копье у горла мужчины. Тот вздохнул, пробормотал что-то о доверии, которое в наши дни встречается все реже и реже, и закончил со ставнями.

Затем Расгул опустился на колено, медленно развел руки в стороны, чтобы продемонстрировать, что не тянется за спрятанным оружием. Осторожно высвободившись из лямок заплечного мешка, он снял свою ношу со спины.

— Контракт, — пробормотал он, — это соглашение...

— Я не хочу знать.

Их обычные фразы. Расгул развернул один документ, так, чтобы она увидела только подпись, позволил Амарун долго и пристально ее рассмотреть. Обычные чернила, насколько девушка могла судить. Она зажгла одну из своих драгоценных свечей, чтобы получше разглядеть их оттенок.

— Четыре льва, — твердо заявила она.

Расгул знал, что торговаться бесполезно. Откуда-то из своих грязных лохмотьев он извлек кошель — не тот, что висел у него на поясе — и медленно разложил дугой вокруг ее подсвечника четыре золотых монеты, каждая плотно прилипала к его среднему пальцу, пока он беззвучно не опускал монету на стол и не оставлял ее там.

Затем он кошелем и светящимся камнем прижал документ с подписью и достал контракт, который требовалось подписать.

Сначала она пригляделась к тростниковой бумаге, на которой он был написан. Затем вгляделась в подпись.

Амарун достала несколько пузырьков с чернилами, подходящие перья, несколько клочков бумаги, чтобы попрактиковаться. Расгул ждал в терпеливом молчании. Когда-то и его руки были достаточно молоды, сильны и здоровы для такой работы; но он знал, что для этого требовалось, и знал, насколько Амарун хороша.

Она вытерла лоб краешком халата, зная, что вспотеет еще до окончания работы.

Затем девушка откинулась назад в кресле, чтобы глубоко вдохнуть, будто засыпая, и позволила рукам снова и снова повторять движения подписи, пока они не стали привычными и естественными.

Расгул одобрительно кивнул, продолжая ждать.

Амарун подписала документ плавным, быстрым движением и откинулась назад, чтобы снова вытереть пот.

Идеально, на ее взгляд — а она оценивала такие вещи не менее критично, чем любой ростовщик.

Седой старик сидел неподвижно, как камень, ожидая, пока просохнут чернила. Он доверил Амарун решать, когда контракт можно будет снова свернуть, и позволил девушке самой упаковать документы в обертку, в которой он их принес, и положить обратно в мешок.

— Спасибо, подруга, — сказал он, не поднимаясь с места.

— Пожалуйста, — равнодушно ответила она.

— Лучше я пойду. Надо забрать остаток моих соколов...

Клинок, просунувшийся в комнату между ставнями в это мгновение, был намного длиннее ножа Расгула и сверкал куда ярче.

— Спасибо, не этой ночью, — спокойно произнесла Амарун, слегка повысив голос. — У меня здесь уже есть дела.

— С ними будет покончено, если я вернусь через два часа? — говорила женщина, незнакомая, и с острым языком.

Амарун закатила глаза.

— И какова цена моего сна этой ночью?

— Заплачу вдвое. Просто небольшая копия.

— Два часа, — согласилась Амарун, услышав, как голос снаружи согласно повторяет эти слова, уже удаляясь.

Только тогда она заметила, что Расгул лежит на полу, закрыв обеими руками рот.

Девушка присоединилась к нему, легла достаточно близко, чтобы прошептать на ухо:

— Что?

— Это она! — прошипел Расгул, широко распахнув глаза от ужаса.

— Кто она? Видишь ли, она и я не единственные женщины в Сюзейле этой ночью.

— Та, чье имя ты только что... — Расгул панически зажестикулировал, указывая в сторону мешка, затем огляделся вокруг. — Я должен уйти и убираться отсюда!

— Ох, Расгул, — вздохнула ему на ухо Амарун так тихо, как только смогла. — Дай я надену сапоги и выведу тебя погребами. Ход проходит под погребом сапожника и соединяется с погребом Татлина — гонца — через две двери от меня. Хотя он, наверное, возьмет с тебя золотой лев за то, чтобы ты надел его плащ и шляпу и вышел с его парнишками. Так что твои соколы тебе пригодятся.

Он сдавленно выругался.

— Нет, для этого у тебя недостаточно денег, — весело ответила Амарун, отползая за пределы досягаемости мужчины.

Расгул мрачно взглянул на девушку. Потом, медленно, его лицо исказилось в кривой ухмылке, проступившей сквозь выражение ужаса.

Ухмылка сменилась изумленным неверием, когда Амарун развязала свой пояс своего халата и позволила ему упасть на пол.

— Я собираюсь надеть тебе повязку на глаза, — промурлыкала она, подходя к нему, и так и поступила, использовав пояс. Он не стал сопротивляться, когда Амарун осторожно помогла ему подняться на колени.

— Попробуй снять его, и умрешь, — предупредила девушка.

Старик осторожно кивнул.

— Ползи вперед, — прошептала ему на ухо Амарун. — Прямо, как стрела, и медленно, чтобы не наткнуться на меня. На нашем пути будут несколько мест, где ты легко можешь найти свою смерть по неосторожности. Очень легко.

— Понял, — пробормотал он. Потом, осторожно придерживая свой мешок, он стал ползти за ней.

Амарун снова сглотнула. От страха у нее пересохло горло.

Она только надеялась, что лицо остается таким бесстрастным, каким девушка пыталась его сохранить. Ее комнаты никогда раньше не казались такими маленькими и бедными.

Амарун ненавидела и боялась своей новой клиентки, и подозревала, что женщина об этом знает — и забавляется.

На столе между ними блестело лишь два золотых льва.

С другой стороны стола стояла женщина, положившая их туда. Та, которую Амарун никогда раньше не видела, гибкая, стройная, одетая в черную кожу, укрывавшую ее от головы до острых кончиков сапог, скрывавшая лицо маской, которая оставляла открытыми только рот и большие, по львиному яркие желтые глаза. Та, которая назвалась Талан и сжимала в руке меч.

Клинок его поглощал весь свет, не испуская даже слабенького мерцания, источая безмолвное нечто, от чего Амарун тошнило даже через стол.

Обладательница меча была такой же ловкой, как сама Амарун, и вероятно, куда более опасной в любом бою. Стоит ей пожелать смерти лучшей танцовщицы Драконьих Всадников, и Амарун будет обречена.

— Я предлагаю тебе щедрую плату, — промурлыкала Талан, — и не думаю, что в твоем положении можно торговаться, Тихая Тень. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Амарун Лиона Амальра Белая Волна? Единственная дочь Бельтара, последняя в своем роду, которую страшно рады были бы найти Хелхондреты и Ильмбрайты. Они хотят вернуть свои драгоценности, маленькая Рун.

Амарун глядела на свою гостью, не зная, что сказать, сражаясь с собой, чтобы лицо ее оставалось спокойным, как камень.

Она знает. Она знает обо мне все. Но как?

— О, я знаю, что сундука с камнями у тебя больше нет, — добавила Талан. — Я знаю. Какая жалость, что в этой краже обвинили Бельтара; мне он был куда полезнее живым. Почти таким же полезным, какой будешь ты, маленькая Рун.

Ее голос стал мягче, и при этом каким-то образом более жестоким.

— Одно мое слово, и гордые кормирские боевые маги вывернут твой разум наизнанку, изучив все твои маленькие секреты и в оплату за это оставив тебя пускающей слюну идиоткой. Так что либо ты принимаешь эту судьбу, либо повинуешься мне, выполняя маленькие поручения по всему Сюзейлу. У меня накопился целый список поручений, и некоторые из них слишком грязные для моих рук. Целый список; надеюсь, тебе хватит жалких крох сна.

Женщина отошла на несколько шагов.

— Я вернусь с первым из этих поручений через четыре ночи. Можешь гордиться, маленькая Рун: теперь ты моя «грязная рука», а я довольно строго выбираю своих агентов.

— Горжусь, — невыразительно ответила Амарун.

Губы Талан искривились — скорее в оскале, чем в улыбке.

— Четыре ночи, — промурлыкала она, попятилась к окну и исчезла, пропав из виду в зловещей тишине.

Что-то удержало Амарун от того, чтобы подбежать к окну, ставни которого медленно покачивались в первых блеклых лучах зари. Каким-то образом она знала, что ее новую клиентку нигде не будет видно. Уж точно Амарун не увидит распростертое на мостовой изломанное тело.

Если Талан летела, извивалась, или спускалась по отвесной стене и была на самом деле каким-то ужасным монстром, Амарун могла бы узнать об этом... но, по правде говоря, даже знать ничего не желала.

Так что она стояла на месте, задыхаясь, будто пробежала несколько миль. Задыхаясь от ужаса, который все не желал проходить.

Почему жизнь должна была становиться мрачнее и мрачнее, все более и более сложной? Почему все не могло быть как в дамских книжечках, где каждая танцовщица в маске получает собственного сногсшибательно красивого благородного лорда, который влюбляется в нее, забирает в свой замок, чтобы швырнуть к ее ногам бесчисленные богатства, женится на ней, и потом они живут долго и счастливо?

— Проклятье, — прошептала она в знакомую тьму вокруг. Та, как обычно, не ответила.

Как бы она не ворочалась и не крутилась, постельное белье промокло от пота и пристало к телу, и Амарун боролась с ним, прокручивая в голове сцену за сценой своего неотвратимого рока. Сон не шел.

И это значит, что она будет красноглазой и уставшей в следующий раз, когда выйдет на сцену клуба Драконьих Всадников. Что, в свою очередь, значит, что она заслужит неодобрительную гримасу от Тресс и получит монет меньше обычного.

— Проклятье, проклятье, проклятье, проклятье, проклятье, — прошипела Амарун в потолок, скорее от отчаянья, чем от гнева, перекатившись на спину и отбросив влажную простынь. — Что же мне делать?

В ее сознании тут же появился образ. Ухмыляющееся лицо Арклета Делькасла, этого беззаботного, бездельничающего, свободного от любых проблем знатного лорда. Наследника дома — а это означало, что ему никогда не придется ни о чем волноваться, и ни секунды своей жизни не придется работать, и никогда не придется задумываться о том, откуда берутся его деньги.

Амарун должна была ненавидеть его за это — ненавидела самые грубые его шутки и то, как он с ухмылкой бросал монеты в самые интимные ее места, и его постоянное безмятежное веселье — но почему-то...

Разозлившись, девушка отбросила этот образ, пытаясь думать о Талан и о том, кем же она может быть, как это можно узнать и использовать против нее — лишь затем, чтобы видение юного лорда Делькасла вернулось, ухмыляясь и подмигивая ей, как будто от него могла быть какая-то польза...

Она замерла, а затем издала взволнованный свист, долгий и низкий. Возможно, в этом от него может быть польза. Ясно же, что Амарун ему нравилась; даже если просто как мимолетное завоевание. И это должно дать ей преимущество, чтобы манипулировать им.

Как говорили старые дворяне, «Танцовщицы существуют для того, чтобы ими пользоваться». Точно так же, как и юные лорды, которых можно обвести вокруг их мужского достоинства.

Но как именно это сделать?

Ну...

Кому это знать лучше, как не самому лорду Арклету Аргустагусу Делькаслу?

Амарун придется его заинтересовать, стать одной из маленьких забав... забавой, которая продлится достаточно долго, чтобы справиться с Талан.

А это означало, что ей придется не соблазнить Арклета — по крайней мере, не сразу — а увлечь его в веселый маленький танец. Довольно долгий маленький танец...