Эпизод из жизни деревенской дамы

XIII.

Конечно, вамъ случалось проѣздомъ изъ губернскаго города въ столицу, или изъ столицы въ вашу степную, отдаленную вотчину, видѣть, по деревнямъ, въ концѣ длиннаго порядка, иногда даже въ двухъ, трехъ мѣстахъ, маленькіе господскіе домики, деревянные, съ тесовою, островерхою кровлею, съ маленькими окнами, съ почернѣвшими наличниками, съ широкими воротами и большимъ дворомъ, огороженнымъ тесовымъ заборомъ, потемнѣвшимъ отъ сырости и дождя? По другую сторону дома обыкновенно большой огородъ, обнесенный частоколомъ и обсаженный ивами или березами; нѣсколько поодаль -- гумно; кругомъ ни души. Все тихо, пусто. Невольная грусть овладѣваетъ душою, особливо осенью. Тогда обнаженныя деревья, грязь, слякоть на дворѣ, почернѣлыя отъ сырости стѣны, -- все смотритъ какъ-то еще печальнѣе. Невольно спрашиваешь, какъ тутъ живутъ, и въ воображеніи раскидывается длинный рядъ дней, посвященныхъ однѣмъ заботамъ о насущномъ и скучному труду безпрерывнаго надзора, объ-руку съ тяжелымъ недовѣріемъ,-- и все это безъ отдохновенія, безъ малѣйшаго луча поэзіи, безъ изящества, безъ малѣйшей прихоти... Можетъ-быть, эту мрачную картину рисуетъ дорожная скука и въ дѣйствительности краски ярче; дѣло въ томъ, что намъ трудно вообразить осенній вечеръ въ этихъ домикахъ, когда вѣтеръ воетъ въ полѣ и мелкій дождь со снѣгомъ бьетъ въ худопритворенный ставень. Что дѣлать тамъ въ эту пору? Сосѣди не поѣдутъ въ такое время; въ семьѣ напились чаю, поговорили со старостою, записали умолотъ и выдачу, въ десятый разъ пересчитали на сколько въ этотъ годъ продадутъ овса; дѣти спятъ и старшая дочь разъ пять уже зѣвнула за чулкомъ... Долгимъ воспоминаніемъ живетъ въ такихъ вечерахъ съѣздъ, какъ былъ, напримѣръ, у Кортоминыхъ, или охота, какъ была у Сарапаевыхъ. Сколько разсказовъ, догадокъ, заключеній и предвѣщаній! Мать съ дочерью, сестры не наговорятся, и пока глава семейства толкуетъ съ десятскимъ, или докуриваетъ десятую трубку въ углу, покачивая ногою, дѣвушки припоминаютъ и ленточки, и оборки, и взгляды, и слова. Послѣ кортоминскаго бала, на-примѣръ, и особенно вечера, послѣдовавшаго за тѣмъ у Сарапаева, весь уѣздъ совершенно былъ занятъ Анютою, Ладошинымъ и Илашевымъ. Необыкновенное вниманіе Петра Алексѣевича къ пріѣзжему сосѣду и любезничанье самого Илашева съ Софьею Павловною и съ Анютою подавали поводъ ко многимъ толкамъ. Иные пророчили въ немъ жениха, другіе -- что-то недоброе для самого Петра Алексѣевича. Не было ни одного самаго бѣднѣйшаго помѣщика, изъ небывавшихъ никогда у Петра Алексѣевича, въ домѣ котораго не обсуживали бы на тысячу ладовъ дѣлъ Петра Алексѣевича и его семейства. Бѣднякъ не любитъ богача; завидуетъ ему; послушаешь, такъ и поклониться бы ему не хотѣлъ, а только и разговоровъ, и сухоты, что о дѣлахъ богача! Но нигдѣ и никого сарапаевскія дѣла, и вообще оба вечера, кортоминскій и сарапаевскій, не занимали такъ много, какъ хозяйку одного господскаго дома, въ довольно-значительномъ селеніи, на самой большой дорогѣ. Это, однакожь, былъ не одинъ изъ тѣхъ маленькихъ домиковъ, на которые такъ грустно бываетъ смотрѣть осенью. Это былъ довольно-большой сельскій домъ, въ какомъ-то причудливомъ вкусѣ, въ родѣ небольшой итальянской виллы, съ широкими окнами, съ террасою, цвѣтниками и англійскимъ затѣйливымъ садомъ. Въ самыхъ комнатахъ -- ковры, легкіе занавѣсы у оконъ, цвѣты въ вазахъ, цвѣты на окнахъ, тамъ-и-сямъ зеленыя группы померанцовыхъ деревьевъ; на столахъ журналы, новый романъ, иллюстраціи Гаварни; здѣсь богатый рояль, а тамъ щегольскія пяльцы съ начатою работою, и возлѣ, на креслахъ, брошенъ послѣдній романъ Эжена Сю. Словомъ, это домъ Вѣры Дмитріевны.

Ужь поздно. Гостиная освѣщена одною лампою; Вѣра Дмитріевна, въ траурномъ платьѣ, лежитъ на диванѣ, по-временамъ нюхая спиртъ. Передъ нею на столѣ корзинка съ работою, серебряный колокольчикъ и лампа съ матовымъ стекломъ. По другую сторону стола извѣстная намъ Мавра Даниловна, въ своемъ кисейномъ чепцѣ и шерстяной косынкѣ, съ чулкомъ въ рукахъ.

Вѣра Дмитріевна нездорова. Утромъ она была въ церкви (это былъ день кончины ея мужа), что ее всегда очень разстроиваетъ. Мавру Дмитріевну привезли прямо отъ Сарапаевыхъ. Чтобъ разсѣять хозяйку, она разсказываетъ ей, кто уѣхалъ послѣ нея отъ Кортоминыхъ, кто поѣхалъ къ Сарапаевымъ; какъ были одѣты Софья Павловна и Анюта; веселы ли были гости, кто съ кѣмъ игралъ, кто съ кѣмъ говорилъ, о чемъ. Тутъ ничто не было забыто -- ни обѣдъ, ни ужинъ, ни приключеніе съ бѣднымъ геліотропомъ, приключеніе, которое, къ-несчастію, должно было остаться необъяснимымъ для Мавры Даниловны, не смотря на всю ея проницательность.

-- Странное происшествіе! замѣтила Вѣра Дмитріевна: -- и цвѣтокъ былъ подаренъ Илашевымъ?

-- Онъ, матушка, онъ; ранехонько еще прислалъ.

-- На кого же пало подозрѣніе?

-- Богъ-знаетъ, матушка. Никто не видалъ. Говорили, будто кортоминскія дѣти; въ-самомъ-дѣлѣ, они такіе шалуны. Не то, что ваши матушка, Вѣра Дмитріевна; ваши ужь подлинно сказать...

-- Я думаю, что Софью это очень огорчило?

-- Нѣтъ, какъ-будто не очень. Она была такая веселая весь вечеръ, и послѣ ужина такъ распѣлась, что я налюбовалась на нее.

-- Распѣлась? Вотъ какъ.

-- Какъ же! Съ придворнымъ-то, матушка; она-то, правда, мало пѣла, только очень развеселилась. Такъ разгорѣлась и была такая хорошенькая! Глазки такъ и свѣтятся.

-- А Леонтій Андреичъ... былъ также веселъ?

-- Веселёхонекъ, точно, будто-бы былъ такъ, простой. И съ Софьей Павловной, и съ Анной Петровной такъ и перебиваетъ, и смѣется, и не узнаешь, чтобъ былъ придворный.

-- А Анюта?

-- Что-то она мнѣ показалась не очень-весела, Богъ ее знаетъ отъ-чего.-- Мавра Даниловна посмотрѣла испытующимъ взоромъ на хозяйку; та поднесла къ носу сткляночку съ одеколономъ, потомъ потерла виски.

-- Ваша головка все не унимается, видно, матушка? спросила Мавра Даниловна.

-- Это ничего, пройдетъ. У меня нервы очень-разстроены, и когда я думаю объ этой бѣдной Анютѣ...

Она замолчала.

-- Сиротство, матушка, великое несчастіе! замѣтила Мавра Даниловна.

-- Точно, великое. Конечно, Софья Павловна прекраснѣйшая женщина, добра какъ ангелъ; я истинно люблю ее; но развѣ можетъ она замѣнить мать?

-- Матери, матушка, никто не замѣнитъ... Вотъ хоть бы ладошинская исторія: будь жива покойница, не то бы было. Конечно, можетъ-быть, оно и къ лучшему...

-- Почему же къ лучшему?

-- Вѣра Дмитріевна! да вѣдь всѣ говорятъ, что Леонтій-то Андреичъ сватаетъ ее.

-- Ну, за этимъ, кажется, ей не бывать.

-- Ахъ, матушка! да ужь лучше жениха, я думаю, ей во снѣ не видать. Вѣдь подумайте: придворный! Ужь это вѣдь грѣхъ будетъ...

-- Тамъ какъ хотите; но если Татьяна Васильевна не вступится въ дѣло, то этому не бывать.

-- Я понимаю, матушка, какъ съ Ладошинымъ же, а можетъ-быть и хуже. Я вѣдь все знаю. Только не мое дѣло говорить. Съ вами -- ну, это другое дѣло; съ вами я какъ съ духовникомъ; отъ васъ ничего не могу утаить, а съ другими -- Боже меня сохрани! Мы, бѣдные люди, видимъ, да не видимъ, слышимъ, да не слышимъ... А ужь вамъ скажу, матушка, -- не хорошее дѣло.

-- Да что же такое?

-- Ужь хоть она вамъ и другъ, а скажу вамъ, нехорошо. Вчера, послѣ ужина-то, всѣ пошли въ залу, и я также; вижу, садятся за фортепьяно, и я сѣла къ стѣнкѣ, такъ, въ бокъ отъ нихъ; а передо мною стала Анна Петровна, такъ-что мнѣ изъ-за нея все видно, а меня не видать. Вотъ смотрю, что-то неладно. Онъ поетъ, а самъ смотритъ на Софью Павловну, да такъ смотритъ, что вотъ, кажется, такъ бы и съѣлъ! А она-то и краснѣетъ, и потупитъ глазки, а грудь такъ и колышется. А станутъ разбирать ноты, такъ наклонятся другъ къ другу, что вотъ того и смотри...

-- Э, Мавра Даниловна! вамъ это показалось. Ну, посудите сами: вы говорите, что онъ сватаетъ Анюту...

-- Не распустили ли нарочно слухъ-отъ, матушка?

-- Нѣтъ, я навѣрное знаю, что Петръ Алексѣевичъ очень этого желаетъ.

-- Да ужь онъ такъ желаетъ, что и сказать нельзя! Посмотрѣли бы, какъ онъ за нимъ ухаживаетъ. И "Леонтій Андреичъ, пожалуйте сюда", и "Леонтій Андреичъ, покушайте", и Анюту позоветъ. Вы знаете, какъ онъ тяжелъ на подъемъ, а къ нему безпрестанно ѣздитъ. Недавно ему собаку подарилъ, знаете, что въ Петербургѣ-то триста рублей заплатилъ. За собаку триста рублей! легко ли!

-- И я знаю навѣрное, что со стороны Илашева дѣло очень шло на ладъ.

-- Шло, да вотъ вышло другое.

-- Такъ вотъ видите ли, Мавра Даниловна: еслибъ Татьяна Васильевна пріѣхала сюда, то дѣло могло бы еще устроиться. Знаете ли что?

-- Что такое, матушка?

-- Завтра мой прикащикъ ѣдетъ въ городъ дня на два, не больше. Съѣздите съ нимъ къ Татьянѣ Васильевнѣ; вѣдь она, кажется, очень-хороша къ вамъ?

-- Какъ же, матушка! И она, да еще и матушка ея покойная, царство ей небесное, никогда не оставляла насъ. Я почти отъ нихъ и замужъ шла; да не онѣ ли полно и холсты, и полотна, и все что нужно для приданаго, какое спрашивали по бѣдности, дали, покойной матушкѣ. И теперь Татьяна Васильевна много не оставляетъ насъ.

-- Она точно васъ очень любитъ, и поэтому-то мнѣ кажется, что вамъ и надобно было бы предупредить ее объ Анютѣ. Вѣдь здѣсь не шутка: дѣло идетъ о счастіи дѣвушки; а вы знаете, какъ она любитъ Анюту.

-- Ахъ, матушка! да мнѣ кажется, что мать родная не можетъ такъ любить.

-- Вотъ видите. Такъ поговорите же ей; я увѣрена, что она не захочетъ упустить такого жениха, какъ Илашевъ...

-- Да какъ это можно, матушка! Вѣдь ужь и знатенъ и богатъ. Конечно, не красавецъ, смугленекъ немного; но вѣдь и недуренъ, мужчина видный.

Вѣра Дмитріевна вспыхнула.

-- Поѣзжайте, Мавра Даниловна, сказала она съ необыкновенною живостью.-- Надобно сдѣлать, чтобъ Татьяна Васильевна сама пріѣхала сюда. Это ужасно... лишать Анюту такого жениха!

-- Господь сохрани и помилуй!

-- Только... продолжала Вѣра Дмитріевна успокоиваясь: -- пожалуйста, Мавра Даниловна, ни слова о Софьѣ; не давайте чувствовать, что вы что-нибудь замѣтили. Я совершенно увѣрена, что вы ошиблись.

-- Ничего не скажу, матушка, будьте покойны. Ну, можно ли, чтобъ я сказала! Развѣ я не знаю...

-- Всего нужнѣе, чтобъ Татьяна Васильевна пріѣхала сюда и узнала о сватовствѣ Илашева. Только смотрите же: ни слова о Софьѣ. Повторяю вамъ, что вы ошиблись. Тутъ ничего и похожаго нѣтъ.

-- Ахъ, Вѣра Дмитріевна! сказала улыбаясь Мавра Даниловна: -- вы, по своей святой душѣ, никогда злу не хотите вѣрить. Вы настоящій ангелъ! О васъ всѣ это говорятъ...

Прощаясь, Вѣра Дмитріевна,-- между-тѣмъ, какъ Мавра Даниловна цаловала ее въ плечи и грудь,-- сказала: "Итакъ, любезная моя Мавра Даниловна, завтра вы пораньше напьетесь чаю и поѣдете. Прикащикъ будетъ васъ ждать, и вы съ нимъ нее и возвратитесь. Онъ не пробудетъ въ городѣ болѣе двухъ дней. А я пошлю къ вашимъ маслица, да велю сказать, чтобъ везли рожь на мою мельницу. Теперь свободно, такъ смелютъ."

-- Благодѣтельница моя! повторяла Мавра Даниловна, осыпая жаркими поцалуями бархатную мантилью Вѣры Дмитріевны.

По уходѣ Мавры Даниловны, прекрасная вдова осталась одна. Лицо ея вдругъ измѣнилось, какъ-будто тяжелое бремя упало на ея душу. Богъ-знаетъ, о чемъ она думала. Зная Илашева, она не могла, кажется, предполагать, чтобъ онъ могъ когда-нибудь жениться на Анютѣ; не могла также надѣяться, чтобъ и Татьяна Васильевна отказалась отъ любимой мечты своей -- отдать за Ладошина любимую внучку... Для чего же желала она пріѣзда Татьяны Васильевны? Что вызывала она? помощь ли для Анюты, или грозу на бѣдную Софью Павловну, въ которой видѣла соперницу, женщину, перешедшую дорогу и разстроившую ея любимые планы?..