Эпизод из жизни деревенской дамы

IV.

На другое утро всѣ собрались въ гостиную; Вѣра Дмитріевна уѣхала еще наканунѣ, и хозяева были совершенно одни. Петръ Алексѣевичъ, по обыкновенію своему, сидѣлъ раскинувшись въ большихъ, покойныхъ креслахъ, сложа ногу на ногу, и держалъ надъ самымъ носомъ листокъ русской газеты; передъ нимъ, на маленькомъ столикѣ, стояла большая чайная чашка; онъ курилъ прихлебывая по-временамъ чай и затягиваясь душистымъ дымомъ. Софья Павловна, за чайнымъ столикомъ, пила кофе, и въ то же время читала какой-то романъ. Въ дверяхъ стоялъ, вытянувшись въ струнку, лакей съ подносомъ, и нѣсколько далѣе мальчикъ, одѣтый казачкомъ, приспособленный нарочно къ раскуриванію трубокъ для Петра Алексѣевича и гостей его. Анюта, возвратясь съ обыкновенной утренней прогулки, вошла, поцаловала руку у отца и поздоровалась съ матерью, которая, ласково улыбнувшись ей, спросила о погодѣ и опять принялась читать. Анюта сѣла за пяльцы.

Въ деревнѣ скучно безъ чужихъ. Мы, кажется, и веселость, и любезность бережемъ, какъ бѣднякъ праздничное платье -- для гостей. Въ своей семьѣ молчимъ... О чемъ говорить? Кажется, все переговорили уже; развѣ ссориться? но этого уже избѣгаютъ порядочные люди.

Въ гостиной Сарапаевыхъ молчаніе прерывалось только голосомъ Петра Алексѣевича, который по-временамъ подзывалъ мальчика и отдавалъ ему трубку, да шелестомъ листовъ въ книгѣ Софьи Павловны. Анютѣ оставалось только зѣвать за пяльцами или мечтать. Она избрала послѣднее.

Мы охотно сказали бы, какого рода были эти мечты; но для тѣхъ, кто не былъ предварительно знакомъ съ прошедшею жизнію молодой дѣвушки, эти мечты, можетъ-быть, показались бы не совсѣмъ понятными, почему и считаемъ необходимымъ обратиться нѣсколько назадъ.

Мы знаемъ уже, что у Анюты не было матери; но судьба, всегда благосклонная къ сиротамъ, вознаградила потерю, давъ ей другую мать въ Татьянѣ Васильевнѣ, тёткѣ Петра Алексѣевича, о которой мы уже упоминали. Татьяна Васильевна любила Анюту безъ памяти, даже назначала своею наслѣдницею въ духовной, которую сдѣлала тотчасъ послѣ женитьбы Петра Алексѣевича. Она, кажется, жила только для счастія своей любимой внучки, старалась доставлять ей всѣ возможныя удовольствія, рядила ее, дарила, называла своею милою, бѣдною сироткою, и при всякомъ случаѣ извиняла нѣжность свою къ ней, говоря: "кому же ее и побаловать, какъ не мнѣ?" и при этихъ словахъ глядѣла на внучку съ такою любовію, что Анюта, сильно-тронутая, бросалась на шею любезной бабушкѣ. Анюта была добрая дѣвушка и сама много любила старушку. Не проходило ни однихъ именинъ, ни одного праздника, чтобъ она не готовила ей какого-нибудь сюрприза. Да чего ей! Анюта никогда не забывала даже Агафъи Ивановны, ключницы бабушкиной, старушки, которая пользовалась ея особенною довѣренностью. Были, однакожъ, злые люди, которые говорили, будто Татьяна Васильевна потому только любила Анюту, что ненавидѣла другихъ родныхъ, и что отдавала ей имѣніе для того, чтобъ оно не досталось другимъ, особенно же Петру Алексѣевичу, на котораго сердилась за женитьбу... но всѣхъ злыхъ людей переслушаешь ли!

Главнымъ желаніемъ Татьяны Васильевны было пристроить Анюту, то-есть, выдать замужъ, и выдать при себѣ; она, по слабости своего здоровья, безпрестанно опасалась оставить ее совершенною сиротою, и, что всего хуже, на рукахъ мачихи, "какъ бы ни была она хороша", прибавляла Татьяна Васильевна, при чемъ глаза ея всегда наполнялись слезами, особенно въ присутствіи Анюты, которое, конечно, должно было еще сильнѣе возбуждать ея чувствительность. Но ей хотѣлось отдать Анюту по своему выбору, а не такъ, какъ вздумается Петру Алексѣевичу. Въ-самомъ-дѣлѣ, съ нѣкотораго времени, всѣ дѣйствія Петра Алексѣевича были очень-странны: съ молодою женою у него было все какъ-то по модѣ, онъ даже поговаривалъ и за границу ѣхать, на воды,-- видите, лечиться здѣсь нельзя. Такъ не отдать же такому человѣку выборъ жениха, особенно для такой дѣвушки, какъ Анюта.

Въ сосѣдствѣ съ Петромъ Алексѣевичемъ жилъ помѣщикъ Ладошинъ, человѣкъ не бѣдный, и, какъ говорили, хорошій хозяинъ. Татьяна Васильевна еще въ дѣтствѣ была знакома съ его матерью, даже послѣ, вышедъ замужъ, обѣ онѣ, да и мужья ихъ, жили, что-называется, душа-въ-душу. Молодой Ладошинъ воспитывался въ Царскосельскомъ-Лицеѣ, учился, какъ всѣ говорили, блистательнѣйшимъ образомъ, но почему-то не кончилъ курса и пріѣхалъ къ матери. Она тогда жила въ ярославской деревнѣ; Ладошинъ опредѣлился въ канцелярію губернатора, былъ принятъ въ лучшихъ домахъ, танцовалъ на всѣхъ балахъ и подавалъ отличнѣйшія надежды къ повышенію,-- какъ вдругъ мать его умерла; онъ долженъ былъ по дѣламъ наслѣдства ѣхать въ степную деревню, пріѣхалъ, началъ сѣять пшеницу, и видно такъ свыкся съ степною жизнію, что вышелъ въ отставку губернскимъ секретаремъ, и съ-тѣхъ-поръ уже не оставлялъ деревни.

Въ губернскихъ обществахъ безпрестанно встрѣчаются люди, которые ничему не учатся и очень-мало знаютъ; потомъ люди, которые кое-чему учились и все знаютъ, обо всемъ говорятъ, какъ съ каѳедры, и наконецъ люди, которые многому и порядочно учились, но, послужа, поживъ въ деревнѣ, такъ отстали, что все равно, какъ-будто они и вѣкъ ничему не учились. Владиміръ Григорьевичъ Ладошинъ, повидимому, принадлежалъ къ числу послѣднихъ. Онъ бывалъ во всѣхъ обществахъ, но никто не слыхалъ, чтобъ онъ говорилъ о чемъ-нибудь, кромѣ охоты и картъ; да еще любилъ онъ разсказывать анекдоты о сосѣднихъ помѣщикахъ и чиновникахъ, и разсказывалъ такъ хорошо, что мы, конечно, не осмѣлимся повторить ни одного изъ его разсказовъ. Сосѣди говорили, что хозяйство у него шло хорошо; но онъ и о хозяйствѣ не любилъ говорить. Въ обществахъ игралъ онъ въ карты, получалъ журналы,-- это разсказывали и почтмейстеръ, и пріятели Ладошина, которые пользовались ими безъ отказа; но читалъ ли онъ ихъ, и читалъ ли вообще что-нибудь, это оставалось на благонамѣренныя догадки публики. Впрочемъ, его очень любили; онъ былъ хорошій знакомый, принималъ радушно, и если давалъ пирушку, такъ-ужь на славу. На попойкѣ, онъ не отставалъ ни отъ кого; напротивъ! А начнутъ хвалиться силою -- любаго силача схватитъ въ охапку, пронесетъ всѣмъ домомъ и броситъ въ сугробъ какъ мячикъ, къ великому удовольствію общества. Лихой наѣздникъ, славный охотникъ, онъ билъ бекаса и вальшнепа безъ промаха, держалъ псовую охоту и не жалѣлъ денегъ ни на рысака, ни на гончую.

Ладошинъ былъ не хорошъ собою, но и не безобразенъ. Онъ былъ средняго роста, съ широкими плечами, и вообще могъ скорѣе обратить на себя вниманіе силою мускуловъ, чѣмъ красотою формъ. Одѣвался онъ нѣсколько на свой фасонъ, что, однакожь, въ немъ не было смѣшнымъ. Можетъ-быть, особенно не понравились бы въ немъ живописцу или скульптору его маленькіе глаза, очень-поднятые на углахъ къ вискамъ, что, вмѣстѣ съ выдавшимися широкими скулами и вѣчнымъ загаромъ на охотѣ и по брызгамъ и по порошѣ, сильно напоминало калмыцкій типъ; однакожь, все это вмѣстѣ было не совсѣмъ-дурно, тѣмъ болѣе, что смягчалось быстрымъ и умнымъ взглядомъ, и веселою улыбкою прямодушнаго человѣка, которая каждый разъ открывала два ряда прекраснѣйшихъ зубовъ.

На этого-то человѣка Татьяна Васильевна и обратила свое вниманіе, и вотъ какъ это случилось.

Владиміръ Григорьевичъ былъ уже лѣтъ около тридцати, но до-сихъ-поръ никто не замѣчалъ въ немъ ни малѣйшей склонности къ женитьбѣ, и всѣ ласки матушекъ и бабушекъ, всѣ стрѣлы губернскихъ и уѣздныхъ красавицъ оставались тщетными. Вообще женщины, если не въ цѣпи творенія, то по-крайней-мѣрѣ въ обществѣ, были для него до-сихъ-поръ существами совершенно-лишними. Пріѣхавъ въ городъ, Владиміръ Григорьевичъ дѣлалъ всѣмъ визиты, да этимъ и ограничился,-- ни въ одномъ домѣ не сдѣлался короткимъ, нигдѣ не бывалъ дальше кабинета хозяина, разумѣется, кромѣ званыхъ праздниковъ и карточныхъ вечеровъ. У Татьяны Васильевны былъ онъ наряду со всѣми, не смотря на то, что она была другомъ его матери. Но молодые люди помнятъ ли дружбу стариковъ! Татьянѣ Васильевнѣ это было очень-непріятно, даже горько; да дѣлать было нечего. Какъ вдругъ, по прошествіи пяти или шести лѣтъ, Владиміру Григорьевичу вздумалось вспомнить старинныя материнскія связи и пріѣхать къ Татьянѣ Васильевнѣ. Его приняли довольно-сухо; но видно на этотъ разъ нѣжность къ памяти матери была такъ сильна, что онъ не обратилъ вниманія на пріемъ, пріѣхалъ въ другой и въ третій разъ; его пригласили на преферансъ; онъ не замедлилъ явиться, сѣлъ играть, наставилъ ремизовъ, проигрался, насмѣшилъ старушку и ея гостей, и получилъ приглашеніе постоянно уже, на всѣ вечера, когда только ему вздумается.

Это было въ то самое время, когда Сарапаевы уѣзжали въ Москву по дѣламъ, а Анюта оставалась у бабушки. Татьяна Васильевна жила не совсѣмъ-весело для молодой дѣвушки. Домъ у нея былъ прекрасный, но принимала она мало,-- разумѣется, по визитамъ принимала весь городъ; по обыкновенно у нея было свое общество: старшій совѣтникъ губернскаго правленія съ женою и тёщею; секретарь дворянскаго собранія, за которымъ обыкновенно посылали, когда не доставало четвертаго; предсѣдатель гражданской палаты, искренній другъ Татьяны Васильевны, и еще нѣсколько столько же почтенныхъ особъ, да докторъ два раза въ день. Все это очень-полезныя знакомства, но не совсѣмъ же достаточно-пріятныя для молодой дѣвушки, и потому появленіе Ладошина было принято съ большимъ удовольствіемъ. Все-таки это было новое, хотя и калмыцкое лицо. Къ-тому же, онъ такъ смѣшно разсказывалъ бабушкѣ объ исправникѣ, о секретарѣ уѣзднаго суда, объ Аннѣ Степановнѣ и Степанѣ Сидоровичѣ! Конечно, когда входилъ новый и особенно-значительный гость, Владиміръ Григорьевичъ переставалъ говорить; но тогда для Анюты бывало едва-ли не веселѣе еще. Бабушка занималась значительнымъ гостемъ, а Ладошинъ подсаживался къ пяльцамъ внучки и въ-полголоса опять умѣлъ занять ее, но теперь уже не анекдотами.

-- Не правда ли, что ваша гостья прехорошенькая?

-- Что жь? совсѣмъ не дурна (гостья была безобразна).

-- Нѣтъ, безъ шутки. Впрочемъ, вѣдь у насъ въ городѣ много такихъ хорошенькихъ дамъ.

-- Кто же, на-примѣръ?

-- Чумина, Акурина, Язева...

-- Какіе вы злые! Язева совсѣмъ недурна и премилая.

-- Особливо у нея талія хороша; вамъ она должна нравиться, потому-что напоминаетъ вамъ вашу гувернантку, Клару Ивановну.

-- Прошу не говорить о ней; вы ея не знаете и не могли знать.

-- Помилуйте! очень-хорошо знаю. Вѣдь она живетъ въ Москвѣ, у моей кузины.

-- Ну, такъ что же? очень-великодушно смѣяться надъ природными недостатками! Она никогда не скрывала, что кривобока, не такъ, какъ нѣкоторыя изъ вашихъ дѣвицъ.

-- Кто же бы это? Представьте, я не замѣтилъ!

-- Станемте лучше говорить о Степанѣ Сидорычѣ. Вы такъ хорошо о немъ разсказываете.

-- А вамъ это скучно? простите великодушно. Что дѣлать! это нравится вашей бабушкѣ, а мнѣ надобно загладить передъ нею большую вину. Подумайте, я не былъ у нея цѣлыя шесть лѣтъ.

-- И вы думаете, что на васъ сердятся?

-- Представьте, что я столько самолюбивъ. Впрочемъ, какъ же мнѣ было не подумать, когда я узналъ изъ вѣрныхъ источниковъ, что меня чуть-было не предали анаѳемѣ на всѣхъ соборахъ.

-- И вы можете мнѣ это говорить о бабушкѣ?

-- Помилуйте! почему же? анаѳема -- дѣло очень важное.

-- И вы испугались?

-- Видите: вотъ уже цѣлый мѣсяцъ ѣзжу изо-дня-въ-день.

Анюта покраснѣла -- неизвѣстно, отъ досады ли за бабушку, или отъ страха, потому-что маленькіе, калмыцкіе глазки Владиміра Григорьевича смотрѣли на нее въ эту минуту такъ, какъ-будто обѣщали огромный томъ комментарій на послѣднія слова его. Огромный томъ! тогда-какъ Анюта имѣла рѣшительное отвращеніе отъ огромныхъ томовъ.

Дѣла, казалось, шли совершенно по желанію Татьяны Васильевны; она какъ-будто ничего не замѣчала; но втайнѣ съ удовольствіемъ видѣла, что молодые люди съ каждымъ днемъ встрѣчаются все съ большимъ удовольствіемъ. Анюта краснѣла уже, когда мимо оконъ пронесутся легкія санки Ладошина; онъ, что вошелъ въ комнату, первую ее привѣтствуетъ взоромъ, и будто вопьется своими маленькими глазами въ ея хорошенькое личико. Съ каждымъ днемъ онъ все чаще и чаще у Татьяны Васильевны и точно добрый сынъ. Скажутъ ли, что въ лавкѣ у такого-то появилась чудесная икра -- на другой же день Ладошинъ привозитъ цѣлую банку; захватитъ ли полиція мужика Татьяны Васильевны, примѣченнаго на базарѣ въ плутовствѣ; Ладошинъ ѣдетъ самъ къ полиціймейстеру; словомъ, все показывало, что желаніе Татьяны Васильевны должно было скоро увѣнчаться успѣхомъ. Между-тѣмъ, Анюта уѣхала къ отцу; но вѣдь въ деревнѣ не все же сидѣть затворницами. Ѣздили къ Кортоминымъ, Юрзуфовымъ, и тамъ встрѣчались съ старымъ знакомымъ, этимъ несноснымъ спорщикомъ, Ладошинымъ. Одинъ разъ, на вечерней зарѣ, мимо сада проѣхалъ охотникъ съ ружьемъ и собакою; маленькіе глазки его быстро смотрѣли въ садъ. Анюта сама видѣла его съ боковой дорожки. Въ другой разъ, Петра Алексѣевича и Софьи Павловны не было дома; Анюта оставалась одна, и отъ скуки -- шалунья! вздумала уйдти въ поле, одна съ Парашею, этою балованною горничною Софьи Павловны, воспитанницею Кузнецкаго-Моста, которой дали постель какъ барышнѣ. На дорогѣ онѣ встрѣтили того же охотника, но уже верхомъ; онъ сошелъ съ лошади и проводилъ двухъ дѣвушекъ до самыхъ гуменъ. Наконецъ, охотникъ пріѣхалъ къ Петру Алексѣевичу, и все это Анюта подробно разсказывала бабушкѣ.

Но, ахъ! здѣсь, неодолимая какъ судьба, возстала желѣзная воля отца и разрушила, можетъ-быть, навсегда надежды любовниковъ и Татьяны Васильевны. Ладошину было отказано; Петръ Алексѣевичъ, особенно со времени возвращенія своего изъ Украйны, и слышать о немъ не хотѣлъ. Онъ говорилъ, что Ладошинъ дрянь, лѣнивецъ, который только и дѣлаетъ, что ѣздитъ съ собаками; что изъ него никогда не выйдетъ ничего порядочнаго; что въ немъ нѣтъ никакого благороднаго самолюбія. "Что! мальчишка такъ, пустой; нигдѣ не служилъ и служить не хочетъ. Впрочемъ," прибавилъ Петръ Алексѣевичъ: "Анюта еще молода и всегда будетъ имѣть жениха не хуже Ладошина."

Между-тѣмъ, Дарья Лукинична, старушка, которая ходила въ ключахъ еще при покойной матери анютиной, да и теперь исправляла ту же должность, однажды, когда Анюта забѣжала къ ней въ кладовую за яблоками, сказала ей:

-- А что, матушка барышня? каковъ тебѣ показался нашъ гость?

-- Какой гость, Дарья Лукинична?

-- Ну, вотъ, какой? что обѣдалъ сегодня?

-- Да сегодня много гостей обѣдало, Дарья Лукинична.

-- Охъ ты, воструха! будто и не знаетъ. Извѣстно, я говорю о петербургскомъ сосѣдѣ.

-- Объ Илашевѣ-то?

-- А что? Не хорошъ, скажешь?

-- Не знаю, я не посмотрѣла на него хорошенько.

-- Напрасно; надобно бы посмотрѣть.

-- А для чего же это?

-- Да такъ.

-- Полно же секретничать, Дарья Лукинична; ты такъ говоришь, какъ-будто бы у тебя было что-то на умѣ?

-- Сказала бы я тебѣ, да боюсь, проговоришься.

-- Ну, вотъ! какъ это можно!

-- Хорошо, такъ и быть; только ты смотри у меня, не проговорись, особенно маменькѣ-то. Вѣдь папенька прочитъ тебѣ этого сосѣда въ женихи.

-- Какой вздоръ! почему это ты знаешь?

-- Почему бы то ни было, а это не вздоръ. Онъ очень на это метитъ, я это навѣрно знаю.

-- Ну, такъ мнѣ что жь за дѣло?

-- Какъ, что за дѣло? Вѣдь у него, матушка, 800 душъ, да вѣдь имѣнье-то какое -- золотое дно! Однимъ медомъ мужики на праздникъ закидаютъ. Все вѣдь богатые...

Вскорѣ послѣ того Анюта подслушала разговоръ мачихи своей съ Вѣрой Дмитріевной, которая говорила точно то же. Все это заставило задумываться Анюту. Илашевъ давно уже возбудилъ ея любопытство. Она знала о немъ еще въ Украйнѣ изъ писемъ своихъ пріятельницъ, которыя всѣ единодушно писали о пріѣзжемъ, какъ о чудѣ, явившемся въ ихъ пустынѣ. Она возвратилась уже съ желаніемъ видѣть это чудо, конечно безъ всякой неблагопріятной для Ладошина мысли, а такъ, изъ ребячьяго любопытства: какъ же не посмотрѣть чуда?

Чудо не замедлило явиться въ Сергіевское, но сначала не произвело особеннаго впечатлѣнія на Анюту. Она нашла даже, что пріятельницы слишкомъ преувеличили достоинства, по обыкновенному пристрастію ко всему новому и особенно петербургскому. Между-тѣмъ, вся дворня толковала уже потихоньку о женихѣ, а Агаша, горничная Анюты, даже и чваниться начала: мы-де за генерала идемъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, Илашевъ былъ славный женихъ для Анюты; 800 душъ,-- заложенныхъ, правда, ну, да у кого же теперь не заложено имѣніе? Коллежскій совѣтникъ и давно уже каммер-юнкеръ. Это ужь не Ладошину чета; никому не стыдно будетъ сказать за кого отдалъ дочку Петръ Алексѣевичъ... Но обратимся къ Анютѣ.

Анюта, какъ мы сказали, сидѣла за пяльцами и мечтала. Теперь уже намъ не трудно будетъ угадать, о чемъ мечтала дѣвушка. Ладошинъ, иногда Илашевъ... А вѣдь онъ пріѣдетъ къ Кортоминымъ, говорила она мысленно, вдѣвая шерсть въ иголку. Я, кажется, довольно ясно вчера сказала кормилицѣ, да и сегодня еще пошлю къ ней Парашу. Какая смѣшная эта Вѣра Дмитріевна: "не имѣй никакихъ сношеній съ нимъ". Какъ-будто бы это было возможно! человѣкъ нарочно познакомился съ кормилицею, съ крестьянкою, чтобъ только знать обо мнѣ! Ну, да что до нея! вѣдь она не узнаетъ... И для чего она говоритъ мнѣ безпрестанно объ Илашевѣ? Что мнѣ до того? Право, мнѣ кажется, что они всѣ съ ума сошли. Папенька прельщается его каммер-юнкерствомъ, какъ-будто бы мнѣ было это чрезвычайно дорого! У этого Илашева такая непріятная улыбка, пренасмѣшливая... Онъ долженъ быть очень золъ. Ни за что не пойду за него... Какъ, право, досадно, что Владиміръ такой чудакъ! Что бы ему не носить волосы, какъ носитъ Илашевъ? Но у Владиміра они не станутъ такъ лосниться. У Илашева необыкновенно-глянцовиты волосы. Это отъ-того, что они очень-черны, да и отъ помады. Надобно сказать Владиміру, чтобъ непремѣнно покупалъ французскую помаду. Мой милый Владиміръ! какъ я люблю его! Конечно, онъ не богатъ, не придворный, не живетъ въ Петербургѣ, а все я ни за кѣмъ не буду, кромѣ его... Какъ бы я желала знать, какой у каммер-юнкера мундиръ; не-уже-ли лучше гусарскаго? Право, здѣсь въ глуши живешь и не видишь ничего... Говорятъ, что у Илашева мундиръ весь шитый золотомъ; какъ, я думаю, хорошо, когда у двора соберутся всѣ придворные! Вѣдь есть же счастливицы, которыя съ самаго рожденія при дворѣ!.. Изъ воображеніи Анюты раскинулся длинный рядъ картинъ: богатыя залы, мраморы, золото, и вездѣ эполеты, аксельбанты, кресты и звѣзды; а дамы?.. длинный шлейфъ изъ темнаго бархата, шитый золотомъ, газовое, усѣянное блестками покрывало, кокошникъ блеститъ брильянтами, какъ зимняя ночь звѣздами... "А что, еслибъ въ этомъ кокошникѣ показаться здѣшнимъ дамамъ, хоть бы Вѣрѣ Дмитріевнѣ, на-примѣръ?" говоритъ Анюта, пріятно улыбаясь мечтѣ своей: "ужь она не такъ измѣнилась бы въ лицѣ, какъ въ послѣдній разъ, когда маменька показывала ей свой новый уборъ. Какъ она завистлива! А маменька ничего не замѣчаетъ. Проста, ужасно проста!.. Ну, а, напримѣръ, написать бы Кортоминой,-- вѣдь и эта хороша!-- "Ma chère, я падаю отъ усталости. Сегодня все утро была при дворѣ. На кокошникъ мой столько нашили брильянтовъ, что и теперь отъ тяжести ломитъ голову; а вечеромъ еще балъ при дворѣ... я танцовала до упаду..."

Еще недавно мечты Анюты были гораздо-скромнѣе; въ нихъ не было ни бархатныхъ шлейфовъ, ни дворцовъ. Конечно, не было въ нихъ также и зеленыхъ лужковъ, ни свѣтлыхъ ручейковъ, нѣтъ: Анюта была дѣвушка положительная, и эклоги не очень любила; однакожь...

Да и въ-самомъ-дѣлѣ, можетъ-быть, Анюта дурно дѣлала, что еще думала о Ладошинѣ; а Петръ Алексѣевичъ былъ правъ въ своей упрямой волѣ не отдавать за него дочери. Что ей за женихъ былъ Ладошинъ? Она не бѣдная невѣста, дочь одного изъ первыхъ дворянъ въ губерніи, чуть-чуть не губернскаго предводителя; а онъ что? губернскій секретарь, у котораго много-много что 200 душъ, и то половина въ Костромской ли, въ Ярославской ли губерніи, малоземельныя. Къ тому же, Богъ-знаегъ еще, что такое былъ этотъ Ладошинъ. Вотъ Вѣра Дмитріевна, женщина очень-умная и основательная, а она никогда не отзывалась о немъ хорошо, и даже, по-видимому, не любила его. А такая женщина, какъ Вѣра Дмитріевна, не могла не любить человѣка безъ причины. Тутъ была какая-то престранная исторія, о которой Вѣра Дмитріевна никогда не говорила охотно. Это было еще при покойномъ мужѣ ея, въ первый годъ по пріѣздѣ Ладошина. У Вѣры Дмитріевны жила въ то время бѣдная дѣвушка, изъ мелкопомѣстныхъ дворяночекъ, которыхъ въ уѣздѣ обыкновенно звали "иваньковскими". Вѣра Дмитріевна очень любила эту дѣвушку, старалась образовать ее, всюду возила съ собою, рядила и даже дала ей особенную комнату, возлѣ дѣтской, -- словомъ, содержала ее, какъ родственницу. Вдругъ узнаютъ, что эта дѣвушка завела связи, и даже принимаетъ тайкомъ кого-то, въ комнатѣ, смежной съ своею, и изъ которой длинный корридоръ велъ прямо въ спальную Вѣры Дмитріевны. Посудите, какая опасность для репутаціи молодой женщины! Вѣдь чего не могли сказать, особливо въ провинціи, гдѣ столько злыхъ и праздныхъ языковъ! Къ-счастію, однакожь, все открылось. Покойный мужъ Вѣры Дмитріевны, возвратясь одинъ разъ изъ города довольно-поздно и неожиданно, самъ увидѣлъ человѣка, который вылѣзъ изъ окна помянутой комнаты и потомъ убѣжалъ черезъ садъ. Исторія надѣлала шума; дѣвушку отослали къ ея матери; мать чуть не прокляла ее и валялась въ ногахъ у Вѣры Дмитріевны, чтобъ испросить прощеніе виновной дочери. Конечно, та добра, простила, а между-тѣмъ было много злыхъ людей, которые разсказывали дѣло совсѣмъ-иначе.

Никто не узналъ человѣка, убѣжавшаго черезъ садъ; но нѣкоторые называли потихоньку Ладошина, особливо, когда вскорѣ послѣ того дѣвушка вышла замужъ съ порядочнымъ приданымъ, тогда-какъ матери не гдѣ было взять его... Да чего же таить? вѣдь это была дочка Мавры Даниловны. Справедливо ли обвиняли Ладошина, или нѣтъ, этого нельзя знать; вѣрно только то, что Вѣра Дмитріевна съ-тѣхъ-поръ не могла его терпѣть и не скрывала своей ненависти, а это бросало сильное подозрѣніе на молодаго помѣщикѣ, особливо въ глазахъ тѣхъ, которые хорошо знали прекрасную вдову.