Эпоха перемен – 3

Глава 8

Международное удостоверение журналиста на имя Майкла Фоулза, бумажник с кредитками на то же имя, несколько сотен долларов наличными, мобильник «Нокия», ключи «БМВ» — скорее всего, от мотоцикла. Автомобильные выглядят иначе. Вот, собственно, и весь наш улов.

Паспорта у боевика с собой не оказалось. Да и носить его с собой для обладателя журналистского статуса, очевидно, не было особой необходимости. Я обратил внимание, что, не смотря на произошедшее в соседней Боснии и явную ангажированность западных журналистов, органы власти, да и многие обыватели в Югославии по-прежнему испытывали определённый пиетет перед прессой. Неоднократно слышал рассуждения в духе «пускай покажут, как оно всё на самом деле — нам скрывать нечего!»

Всё изменится только после бомбардировок, которые всё ещё могут случиться меньше, чем через год. Если нам не удастся ничего изменить.

Больше всего меня интересовало содержимое мобильника: контакты и сообщения. Но, конечно же, включать его, да и просто вставлять батарейку без предварительной подготовки было бы очень опрометчиво.

— Надо валить, — сказал я, отодвинув штору и поглядев на улицу.

— Согласен, — кивнул Вова. — Полиция может собаку привлечь. Тогда выйдут на нас. Вопрос времени.

Я молча кивнул.

— Сань, ты как? — спросил Вова.

— Да нормально, — ответил тот. — Вроде очухался. Голова болит немного, но это понятно…

— Значит, есть чему болеть, — подмигнул Вова.

Саня улыбнулся в ответ.

— Конечно. Кость ноет! — сказал он.

— Комендантский час заканчивается через пятнадцать минут, — сказал я, взглянув на часы. — Выходим сразу.

— Может, прямо сейчас? — предложил Саня. — У нас ещё три дня оплачено, никто не хватится.

— Зачем лишнее внимание привлекать? — я пожал плечами. — Да и пятнадцать минут особой роли не сыграют…

И всё же мы вышли на пять минут раньше положенного, через запасной выход. Ровно тогда, когда к главному входу подъехала полицейская машина.

— По нашу душу? — спросил Вова, когда мы скрылись за углом ближайшего переулка.

— Кто знает? — я пожал плечами.

— Собаки вроде не видно было, — заметил Саня.

— Тут и без собак хватает глаз… — заметил я.

— А куда мы идём, кстати? — снова спросил Вова, окидывая взглядом улицу, которая неожиданно быстро заполнялась людьми.

— На юг, — ответил я. — Куда же ещё?

Мост переходили раздельно, с интервалом несколько минут. Три немаленьких парня спортивного вида с большими сумками через плечо могли привлечь ненужное внимание. Большая сумма денег наличными и два ствола совершенно не располагали к общению с представителями власти.

Я опасался, что, после ночного происшествия в отеле досмотр будет усилен — но, к счастью, ничего подобного не произошло. Возможно, дело было в простой бюрократии и нужные команды просто не успели пройти по цепочке.

Оказавшись на албанской стороне, мы отошли направо, в парк, за которым виднелись трибуны футбольного стадиона. Тут я сбросил с плеча сумку, достал блокнот с карандашом и протянул его Сане.

— Это зачем? — спросил он.

— Готовься записывать. Только быстро, у нас пара минут будет.

Сказав это, я вытащил трофейный мобильник, вставил аккумулятор и нажал кнопку включения. Экранчик загорелся; проигралась фирменная чёрно-белая анимация. Наконец, аппарат загрузился, предложив ввести пин-код. Вздохнув, я четыре раза нажал нолик и ввод. Код не подошёл — аппарат предупредил, что у меня осталось две попытки. Не теряя времени, я тут же набрал последовательность цифр от одного до четырёх. И это сработало.

Улыбнувшись, я открыл списков вызовов.

— Пиши, только очень быстро, — сказал я Сане.

В этот момент аппарат пискнул, сообщив, что успешно зарегистрировался в сети «YuiMobtel».

Большинство номеров были местными — начинались с числового кода +38, но были и международные номера, главным образом с префиксом +44. Великобритания. Что ж, уже интересно…

Когда Саня закончил выписывать номера, я открыл раздел входящих СМС. Некоторые сообщения были на сербском, латиницей. Их сходу переводил Вова: «В Грачанице код девять, девятого ноль четвёртого; Глаговац, пять ноль пять; исполнено — контроль» — и дальше в таком же духе. Попадались и неожиданные личные вкрапления: «Увидимся, дорогой?» — на английском, но с местного номера. Некоторые СМС мы скопировали, вместе с номерами. Потом я посмотрел исходящие сообщения. Там в основном были цифры, видимо, какой-то шифр. Или же просто суммы с датами. Цифры, показавшиеся мне наиболее интересными, мы тоже переписали в блокнот.

А потом я размахнулся и зашвырнул аппарат на середину реки. Он исчез в тёмной воде с лёгким плеском.

— Ну всё, уходим, быстро, — сказал я.

И мы направились вглубь жилой застройки. К дому, где жил Беким.

Бывший школьный учитель пил кофе из крошечной армуды. Рядом, на деревянном столике, стояла медная джезва.

Увидев меня, он сделал глоток, кивнул и поднялся.

— Добрый день, — сказал он на английском. — Я верно понимаю, что мои услуги будут востребованы?

— Совершенно верно, — кивнул я.

Старик критически осмотрел моих спутников. Хорошо хоть Санину рану на голове догадались замаскировать бейсболкой…

— Серьёзная у вас редакция, — сказал он, поднимаясь со стула.

— Стараемся, — ответил я нейтральным тоном.

— Куда планируете выдвинуться?

— В Приштину, — ответил я.

— Это хорошо, что в Приштину. Это относительно безопасно, — кивнул Беким. — В Призрене и Урошеваце, говорят, в эти дни неспокойно…

— Сейчас везде неспокойно, — вздохнул я. — Но нам надо разобраться в ситуации.

— Хорошо, — кивнул Беким. — В Приштине вас есть, кому встретить? Где остановиться планируете?

— Нет. Старые связи нормально не работают, — ответил я.

— Ясно, ясно… ну да это поправимо, — кивнул Беким. — У меня двоюродный брат держит маленькую гостиницу в Калабрии. Наверняка есть свободные номера — сейчас мало кто к нам ездит.

— Это было бы очень кстати, — кивнул я.

— Что ж. Осталось только обговорить цену и внести задаток, — улыбнулся старик.

Надо сказать, запросил он вполне разумную сумму. Так что я даже не стал торговаться.

«Фольксваген», похоже, был самой популярной маркой авто в крае, к этой марке относилось больше половины встречающихся авто.

У Бекима была старенькая «Джетта». Когда мы выехали, указатель топлива в баке был почти на нуле. Мы заехали на ближайшую заправку. Старик рассчитался только что полученным от нас марками. День обещал быть жарким, и я купил в магазинчике-палатке пару бутылей питьевой воды.

— Скажите, господа-журналисты, как у вас дела с документами? Аккредитации, удостоверения журналиста есть? — спросил старик, когда мы отъехали от заправки.

— А что, решили проверить? — усмехнулся я.

— Мне-то совершенно всё равно, — вздохнул Беким. — А вот полицейским на блок-посту на трассе вовсе нет…

— Ясно, — кивнул я. — Нам бы очень не хотелось разговаривать с полицейскими.

— Понял, — кивнул старик. — Тогда поедем немного кружным путём. Будет дольше — но к вечеру, я думаю, доберёмся.

— Хорошо, — согласился я.

Мы ехали по довольно ухоженной дороге, между притихших деревенек. Несколько раз нам попадался хозяйственный транспорт — грузовики и тракторы, спешащие куда-то по своим делам.

Справа впереди на горизонте появились невысокие горы. Дорога постепенно заворачивала именно в ту сторону.

— Знаете, что это за места? — вдруг спросил нарушивший молчание Беким.

— Мы тут впервые, — ответил я.

— Вон там, видите, между холмов? — он указал на небольшую деревеньку, расположенную по правую сторону дороги.

— Вижу, — ответил я.

— Это местечко называется Преказ. Родное село Адем Яшари, — сказал старик и почему-то грустно вздохнул. — Вы ведь слышали его историю, да?

— Мы тут совсем новички, — ответил я после небольшой паузы. — Мало что слышали. Я старался специально ничего не читать до командировки, чтобы на месте составить собственное впечатление.

— Это место — родина УЧК, Армии освобождения Косово, — сказал Беким. — Именно здесь всё и начиналось…

— Расскажите, — вмешался Вова. — Интересно послушать.

— О том, что здесь случилось в марте, вы тоже не в курсе? — спросил старик.

Мы промолчали.

— Может, потому что рядом не было никого, кто мог бы об этом написать… — вздохнул старик. — Мы-то думали, что весь мир об этом узнает…

Он сжал губы, видимо, задумавшись о чём-то своём.

— Вы говорили про Адем Яшари, — напомнил я. — Что это за человек?

— А, да, — Беким кивнул. — Конечно. Чтобы понять его историю, нужно знать историю нашего края. Историю Албании и нашего народа… тут всё очень переплетено, но я попробую коротко рассказать так, как это понимаем мы.

— Буду признателен, — кивнул я.

— Сербы считают это своей исконной землёй на том основании, что построили тут множество церквей и монастырей. А ещё проиграли самую кровавую и важную битву в своей истории — битву на Косовом поле, — сказал старик. — Мы же тут жили ещё до того, как эти места стали частью великой империи османов. Жили просто — дом-поле-хозяйство. Примитивно. Мы не строили монументальных построек, просто стараясь жить тихо и честно… когда пришли славяне, в седьмом веке, они нас будто бы и не замечали поначалу. Были слишком заняты своими делами с Византией, которая считала эти земли своими. А потом, уже под османами, мы все были угнетаемыми народами. Разве что, приняв ислам, мы получили больше прав. И, возможно, этого сербы нам так никогда и не простили…

Беким сделал паузу. Почесал подбородок, бросил в мою сторону быстрый взгляд — будто проверял, насколько внимательно я слушаю, потом продолжил:

— Сербы сами ушли из края, по призыву своих религиозных лидеров, — продолжал он. — Это случилось в семнадцатом веке. Они ушли на север, под защиту Австрийской монархии. Мы же, албанцы, как-то существовали в составе империи османов, даже добивались хорошего положения при султанском дворе и привилегий. И тогда возникла наша идея — объединения ради развития и процветания. Сначала у наших лидеров были иллюзии, что это удастся сделать под властью турков, но в девятнадцатом веке мы начали собственную национально-освободительную борьбу. И небезуспешно. А потом, не без участия России, уже в начале нашего века Сербия вновь предъявила права на наш край… и нам пришлось воевать ещё и с сербами. У нас возникло движение, которое турки и сербы презрительно называли качаками. Мы боролись как могли, а нас выжигали и уничтожали, огнём и железом… у турок и сербов был договор, согласно которому сербы платили за переселение мусульманских земель из наших краёв. Но мы держались — до конца Второй мировой, когда в Югославии к власти пришёл Тито. Он хотел объединения с Албанией. Учёл интересы косовских албанцев, начал пускать обратно в Сербию насильно переселённых в наш край сербов и черногорцев… для нас наступили спокойные времена, которые продолжались несколько десятилетий. Но потомки тех самых качаков продолжали жить на этой земле, воспевая мечты о Великой Албании и большом объединении нашего народа. Их память передавалась устно — из поколения в поколение…

Пока Беким рассказывал, мы подъехали к деревеньке, на которую он показывал. Выглядела она так себе: явные следы боестолкновений, несколько домов разрушено, следы пожара… но в то же время рядом, на полях, продолжалась работа.

— Так что же тут случилось? — спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе старика.

— Тут? — он снова грустно вздохнул. — Тут случилось побоище. Мы говорили про Адем Яшари, помните?

— Конечно, — кивнул я.

— Так вот, этот человек родился в семье школьного учителя. Моего коллеги. Отец этого учителя был качаком, и все об этом знали. Во времена Тито за семьёй наблюдало УГБ. Но это не мешало им воспитывать детей в духе албанских воинов…

Снова глубокий вдох и долгая пауза.

— Я очень жалею, что у Тито не получилось… — сказал он. — Слишком много противоречий, слишком много конфликтов и крови… при нём нам, албанцам, жилось лучше, чем за последние несколько сот лет, на собственной земле. И всё равно люди продолжали взращивать детей в духе ненависти… знаете, мы ведь общались с его родителями. Лично. Они ненавидели сербов, до глубины души. Я же не представляю, как можно ненавидеть человека, с которым ты даже не знаком, только за его национальность… А Шабан и его жена Захида говорили про зверства, которые случились на этой земле полсотни лет назад — и вот, история повторилась… когда твоё сердце никак не может закончить войну — она обязательно придёт в твой дом!

Ещё одна пауза. Я заметил, как в уголках глаз старика блеснули слёзы.

— Адем Яшари старался воевать благородно, хотя тоже, конечно, ненавидел сербов. Он не трогал гражданских. Нападал со своей бандой только на сотрудников полиции и военных… старался изо всех сил увлечь молодёжь, завлекал деньгами, которые непонятно откуда у него водились. После очередного нападения за него взялись всерьёз… они пришли сюда, в Преказ, на военной технике, с танками… их было несколько сотен. Ему давали возможность сдаться, но он всем своим приказал держаться до конца и… с ним была вся его большая семья. Женщины. Дети. Его сын, которому исполнилось двенадцать. Они убили всех… вообще всех… не разбираясь больше…

Я видел, как старик сжал челюсти. Потом он судорожно вздохнул и продолжил:

— Они требовали, чтобы родственники забрали тела. Но люди были испуганы. И тогда они просто вырыли большой ров и свалили всех туда, вповалку… женщин и детей. У всех на виду… раньше народ не хотел воевать… это никому не надо… все хотят обрабатывать поля, растить детей… в эпоху Тито мы узнали, что такое мирная жизнь, и научились это ценить. Такие, как Адем долго пытались поднять народ на кровавую борьбу — но знаете что? У них мало что выходило. Никто не хотел добровольно записываться в его УЧК… а после его смерти всё изменилось. О той ночи теперь знает всё Косово, и много молодых людей не остались равнодушными. Теперь в УЧК очередь добровольцев, а сам Адем стал новым символом сопротивления.

Мы проехали деревеньку, где разворачивались описанные Бекимом события. Теперь впереди виднелись окраины городка, расположенного у самого подножия холмов, поросших местной разновидностью карликового дуба.

— Сотни людей. Может, тысячи — сейчас ушли в лагеря в Албании: Кукеше, Тропойе, Байрам Курри. Их учат войне. А те, кто пришли после Адема — совсем не такие благородные… Хашим Тачи — настоящий головорез. Про лагерь Лапушник возле Глоговаца ходят страшные слухи — а он там устанавливал порядки… когда ополченцы вернутся из лагерей будет большой пожар… самое плохое, что случившееся разрушило границы. Я не знаю, что они будут делать с сербами — но всем, с кем я был знаком лично, советовал уехать как можно скорее, особенно семьям с детьми… будет совсем плохо, и остановить это сейчас невозможно. Будет как в Боснии. Может, хуже…

Старик замолчал, глядя на дорогу слезящимися глазами.

— Что это за город? — спросил я.

— Скендерай, — ответил он. — Раньше он назывался Сербицей. Но сейчас так больше никто не говорит. Сейчас сюда сербская полиция старается не заезжать. Пока нет армейских усилений. Поэтому мы и поехали таким путём.

— Ясно, — кивнул я.

За городом мы свернули на второстепенную дорогу, петляющую среди холмов. Потом и вовсе на грунтовку. Скорость передвижения замедлилась. К тому же, нам пришлось закрыть окна, иначе из-за поднятой пыли было невозможно дышать. А кондиционер в машине предсказуемо не работал.

Из-за пыли Беким не сразу заметил вдруг возникшее препятствие — несколько поваленных стволов, лежащих поперёк дороги. Он едва успел затормозить; машину повело юзом.

Досадливо цокнув языком, старик выругался на албанском, потом сказал, обращаясь к нам:

— Придётся поработать немного…

С этими словами он вышел из машины. И это было ошибкой: из-за ближайших кустов вышли трое в камуфляже. Один целился из автомата в Бекима, двое других — в меня и парней.