Если весело живется, делай так

Глава девятая

Гвен пробежала последний подъем маршрута в Центральном парке, толкая коляску с Рейганой перед собой, пока двадцатитрехлетняя деваха в ярко-розовой футболке ободряюще верещала ей и остальным участницам прогулочной группы.

— Да, мамочки! Бодрее! Вы можете всё! Нет никого сильнее женщины!

Уитни получила приглашение на пробную тренировку через свой «Инстаграм», который так быстро обрастал новыми подписчиками, и это раздражало Гвен. Разумеется, они пошли всей прогулочной группой. Гвен стиснула зубы и поднажала, впереди маячила обтянутая спортивными штанами задница Уитни. Гвен хотелось рассмеяться. Однажды они попробовали выйти на такую тренировку с колясками, когда только-только собрались вместе, но их измученные тела отчаянно сопротивлялись.

На этот раз последние несколько минут они посвятили восстановительной йоге, обмениваясь улыбками и краснея не только от напряга, но и от гордости. Настоящие амазонки, чудо-женщины, тела которых прошли через ад, а затем стали даже лучше, чем раньше. Инструкторша каждой из них дала «пять» на прощание, пока они переводили дух.

— Замечательная работа, мамочки, — сказала она. — На следующей тренировке добавлю нагрузку!

Они вместе направились к выходу из парка, улавливая в воздухе первые намеки на весну, и остановились, чтобы подождать Амару, которая отстала, чтобы успокоить орущего Чарли. Оказалось, он не большой любитель кружить по парку с кучей вспотевших женщин, а потому периодически (и довольно часто) выражал свое неудовольствие.

— Неплохо, девочки! Помните, что было в прошлый раз? — спросила Уитни.

— О боже! — вспомнила Мередит. — Элли стошнило.

— Эй, — возмутилась та. — Я тогда за завтраком съела, видимо, не очень свежую креветку. Но все равно не свалилась на скамейку, даже не начав тренироваться, как Амара. — Она постаралась максимально похоже изобразить британский акцент Амары. — Оставьте меня здесь умирать. Скажите Дэниелу, что я его любила. — Все рассмеялись. — А Джоанна… — Гвен осеклась, смех стих, все мысленно проиграли ту сцену.

Они тогда только взбежали на первый большой холм, все задыхались, а Джоанна расплакалась, просто забилась в рыданиях, и оттолкнула Уитни, когда та остановилась, чтобы утешить ее. После чего схватила коляску и ушла прочь из парка, даже не попрощавшись. («Ой, как мне неловко, — написала она потом по электронной почте, поставив всех в копию и снабдив сообщение краснеющими смайликами. — Думаю, мне нужно чаще ходить на спорт!» Джоанна мастерски сочиняла электронные письма, отчего создавалось ложное впечатление, что у нее все нормально.)

К ним подошли еще двое мамочек. Одна из них, со свекольно-красным лицом, похлопала Уитни по плечу.

— Девчонки, вы такие клевые! Мне кажется, я видела ваш «Инстаграм».

— Ты Уитни, да? — спросила вторая мамочка. — Поделись секретами!

Уитни засмеялась и, сияя от радости, поблагодарила.

— Серьезно, — продолжила первая мамочка, — вы такие вдохновленные, а ваши малыши всегда послушные и счастливые.

— Ну, кроме… — перебила ее товарка, кивая в сторону Амары и состроив гримасу, а потом снова посмотрев на прогулочную группу с заговорщицкой усмешкой.

— Кроме кого? — спросила Уитни елейным голоском, глядя ей прямо в глаза.

— Ой, да я ничего такого… — промямлила вторая мамаша.

— Странно… — протянула Уитни. — Просто мне показалось, что вы собирались поливать помоями ребенка нашей подруги. Но такого не могло быть, ведь вряд ли вы имели глупость подумать, что мы спустим это вам с рук?

Уитни посмотрела на свою компанию в поисках подтверждения, и хотя Гвен вместе с Мередит и Элли пару раз принимались перемывать кости Амаре, мол, Чарли способен испортить любой самый мирный денек, а Амара вполне могла бы приструнить его, сейчас все трое скрестили руки и впились взглядом в незнакомок.

— Очень странно, — поддакнули Мередит и Элли, а Вики и Гвен закивали.

Первая мать покраснела пуще прежнего, а вторая поникла. Амара присоединилась к подругам, кое-как успокоив Чарли, который только время от времени похныкивал.

— Спасибо, что подождали, — сказала Амара. — Пойдем?

— Пока-пока! — Уитни помахала рукой двум мамашам. — В любом случае большое спасибо, что вы подписаны на мой «Инстаграм». Это так мило.

— И кстати, — сказала Гвен второй мамаше, когда все уже расходились, — ваша дочка выросла из коляски; удивительно, как она оттуда еще не вывалилась.

Все разбрелись по домам. Гвен взбежала по лестнице своего особняка с Рейганой на руках. Гвен вела чрезвычайно упорядоченную и размеренную жизнь, но иногда на нее что-то накатывало, и тогда она здоровалась в холле с написанными маслом родителями так, точно они были из плоти и крови, тянулась к их щекам с поцелуями, как делала это еще маленькой девочкой. Сегодня был именно тот день. После нескольких неприятных эпизодов все в последнее время шло просто великолепно, во многом благодаря «СуперМамочке», хоть это и невероятно. Она хотела было налить себе джин с тоником в качестве награды, но остановилась. Через сорок пять минут нужно забирать Роузи из школы. Пить нельзя. Она же не такая, как отец.

Гвен впервые попробовала джин в шесть лет. На День труда[12] они с родителями поехали в их особняк в Коннектикуте, который вытянулся, словно выброшенный на берег кит, вдоль берега в Вестпорте. Ее дедушка приобрел этот дом в 1948 году, заработав первый миллион. Прошлые поколения семьи были достаточно благополучными — уважаемыми, пусть и малозначимыми членами нью-йоркского общества, их род тянулся от самых первых поселенцов с «Мейфлауэра»[13], — но именно дед Гвен занялся строительным бизнесом и поднял их статус до небес.

Отец Гвен вырос в этом доме в Коннектикуте. Он был самым младшим из трех детей и единственным, кто дожил до взрослой жизни. (Его брат Мартин погиб, провалившись под лед на замерзшем пруду в возрасте девяти лет, а семнадцатилетняя сестра Алиса повесилась в своей комнате, пока внизу родители спорили о лоботомии.) Иногда в холодные ветреные вечера в некоторых комнатах — например, в той самой спальне Алисы, которую по окончании траура оклеили обоями с сердечками, превратив в игровую, или в обшитой деревянными панелями библиотеке, где маленький Мартин любил вращать скрипучий старый глобус и наугад тыкать пальцем в места, где ему хотелось побывать, — можно было почувствовать призраков этого дома, отчего по спине пробегал неприятный холодок. Возможно, из-за этого ее дедушка и бабушка уехали в Палм-Бич, оставив дом отцу Гвен, хотя он вместе со своей семьей большую часть года жил в Нью-Йорке.

И все же летом дом в Коннектикуте был райским местом. Мать Гвен привозила детей, чтобы они пожили за городом два месяца, отец приезжал туда по выходным, а иногда и чаще. Бабушка и дедушка прилетали на несколько недель, чтобы присоединиться к ним. Когда все семейство сидело на лужайке и солнце ласкало их макушки, а перед ними простирались акры зелени, уступами спускающиеся к морю, было трудно поверить, что здесь когда-либо случалось или могло случиться что-то нехорошее.

В День труда к ним приехали гости, чтобы полакомиться свежими моллюсками и попить шорле прямо на траве. Над головой щебетали птицы, внизу шумело море. Собралось около пятнадцати человек — в основном родственники, старые друзья бабушки и дедушки и друзья родителей. Одна знакомая пара привезла малыша, которого Гвен обожала, и ужасного девятилетнего сына, решившего посвятить Гвен и ее брата Тедди в леденящую кровь историю их тети Алисы. Он даже выпучил глаза, имитируя последние моменты предсмертной агонии Алисы.

— Я тебе не верю! — завопила Гвен.

Она надеялась, что Тедди, которому уже исполнилось семь, врежет противному парню, но Тедди не умел драться (она слышала, как взрослые вздыхали, мол, слишком уж он чувствительный). Тогда она схватила брата за руку и потащила на поиски родителей.

Мать стояла у стола с едой и накладывала картофельный салат в тарелку своему брату Стиву, дяде Гвен.

(Ее мать, казалось, никогда не наполняла свою собственную тарелку на подобных мероприятиях. «Разве ты не голодна?» — однажды спросила Гвен, и мать сказала: «О, нет, дорогая! Я экономлю место для особых угощений». Мать Гвен была полна знаний о том, как «экономить место». Первые три укуса любого десерта лучшие, поэтому нет необходимости продолжать. Нужно пережевывать каждый кусочек еды двадцать пять раз прежде, чем позволить себе взять другой.) Дядя Стив пришел на День труда в обнимку не с забавной и шумной тетей Джилл, а с какой-то с новой леди, миниатюрной женщиной, которая смотрела на всех широко распахнутыми от испуга глазами. Дядя Стив выпил несколько бутылок пива, и у него развязался язык.

— Джилл действительно слетела с катушек, — вещал он матери Гвен, пока та подавала ему стручковую фасоль. — Ну, вы же сами все видели. Ты же понимаешь…

— М-м-м… — протянула в ответ мать Гвен. — Стыдоба!

Спустя годы, когда Гвен наблюдала за ухудшением состояния Джоанны, фраза «слетела с катушек» так и звенела у нее в ушах.

— У нас интима не было целую вечность… — начал дядя Стив, а Гвен потянула мать за рукав, и та вздрогнула.

— Ой, детки! — воскликнула она. — Что случилось?

— У нас тут взрослые разговоры! — буркнул дядя Стив. — Ну-ка брысь!

Мать надула губки, а потом пригладила волосы Гвен.

— Вам нужна именно я или можно позвать папу?

Тедди и Гвен отправились на поиски отца. Вообще-то, они точно знали, где он сейчас — в баре. Алкоголь был главным хобби ее отца. Ее молодая любящая мать всегда с готовностью составляла ему компанию, и «особым угощением», под которое она «оставляла место», становилось обычно шампанское. Отец по праву считался локомотивом, который двигал вперед этот алкогольный состав. Он был крепким мужчиной хорошо за сорок и когда-то в школе играл в американский футбол, но сейчас, дробя лед, измельчая апельсиновую цедру и наливая идеальное количество виски в стакан, становился невесомым, будто танцор. В их особняке в Нью-Йорке у него был большой бар с алкогольными напитками, но по-настоящему он предавался своему увлечению в Коннектикуте. Он нанял рабочих, чтобы те отгородили часть подвала, и превратил его в винный погреб с системой контроля температуры и влажности. Рядом с кухней, в комнатке, где раньше все собирались за завтраком, отец установил стену из полированных шкафов со стеклянными фасадами, где хранились бутылки с вином. Гвен любила прижиматься носом к стеклу и смотреть, как при разном освещении жидкости в бутылках меняют цвет от искрящегося золота до темно-коричневого. Рядом со шкафами расположилась стойка из красного дерева примерно четыре фута в длину, с небольшими углублениями для ведерок со льдом.

У бара ее отец в светло-лиловой рубашке поло вертел в руках пустой стакан, и Гвен, увидев его, от облегчения разрыдалась.

— Папочка, — сквозь слезы говорила она, Тедди, тоже с глазами, полными слез, стоял рядом. — Папочка, Питер рассказал нам про тетю Алису… это ведь неправда, да? Что все случилось в нашей игровой…

Отец сжал губы и покачал головой. Затем он поставил стакан на стойку, присел на корточки и распахнул им объятия, чтобы они могли с разбегу уткнуться ему в плечо.

— Я бы не доверял Питеру, — сказал он, крепко обнимая детей. — Хорек он пронырливый!

Потом отклонился, и на его красивом лице появилось глуповатое выражение, напоминавшее маску грызуна. Гвен выдавила из себя улыбку. Тедди вытер нос рукой.

— Но что, если она стала привидением? — спросил он. — Поселилась в доме и хочет высосать наши души.

— Я не верю в призраков, — сказал отец. — Однако если вдруг Алиса и правда стала привидением, то добрым и веселым. Она таскала бы вам печенье из кухни посреди ночи и помогала бы разыгрывать нас с мамой. — Он выпрямился и посмотрел на двух хлюпающих носом детей. — Все, больше не плачем?

— Я попробую. — Гвен всхлипнула, по щеке Тедди скатились еще две слезинки.

Ее отец оглядел комнату, чтобы убедиться, что они одни.

— Смелым деткам, — прошептал он, — положено особое угощение.

Брат с сестрой переглянулись и сглотнули слезы.

— Мы смелые, — заверила Гвен.

Отец окинул их оценивающим взглядом и кивнул.

— Да, смелые. Только маме не говорите.

Он достал из шкафа два маленьких стаканчика и наполнил их кубиками льда. Затем снял с полки бутылку с прозрачной жидкостью. На этикетке красовался рисунок человека в красном. Гвен подумала, что человек выглядел благородно, как персонаж одного из фильмов о принцессах, которые ей так нравились.

— Догадайтесь, как называют этого человека? — спросил отец, тыча в рисунок.

— Как?

— Мясоед[14]’ Забавно, правда?

В каждый стаканчик он плеснул по глотку жидкости, едва-едва прикрыв донышко, и вручил детям. Затем щедро налил то же самое в свой бокал и протянул руку. Тедди отпрянул, а Гвен, напротив, сделала шаг вперед.

— За вас! — сказал отец, чокаясь с ней напитком.

Гвен сделала глоточек, ожидая, что жидкость на вкус будет как вода. Горечь вызвала ужас. Когда она задрожала всем телом и покраснела, отец рассмеялся.

— Ну и кислая у тебя моська! — воскликнул он.

Она сделала еще один глоток, скрывая отвращение, и допила остатки. Жидкость оставила огненный след в ее животе. Маленькие искорки осветили конечности.

— Хватит! Оставь что-то и взрослым! — сказал отец и убрал стакан подальше от дочери.

Воодушевленный примером Гвен, Тедди сделал глоток и так же задрожал. Гвен обняла его. (Однажды она слышала, как отец после пяти порций алкоголя сказал матери, что Тедди напоминает ему Алису. Мать тогда возразила, что это возраст такой и он это перерастет. Гвен не пыталась подслушивать. Она знала, что это неправильно, и хотела быть хорошей девочкой. Но по вечерам в Коннектикуте взрослые всегда становились слишком болтливыми, сложно было не услышать их разговоры.)

— Это наш с вами секрет, помните? — сказал отец, прижимая палец к губам и подмигивая.

О, этот древесный запах, только что расчесанные волосы, эта заразительная улыбка — как она любила его, П. Т. Барнума[15] из ее детства. Гвен полетела вперед, а затем они с Тедди, кувыркаясь, бросились наперегонки через коридор на лужайку, где бабушка и дедушка с гостями потягивали шипучку в золотом полуденном свете, где ничего плохого никогда не случалось и не могло случиться. Они промчались мимо тупого пронырливого хорька Питера. Гвен знала, что Тедди не хватит духу ударить его, поэтому сделала это сама, вмазав кулачком по скуле, наблюдая, как рот Питера открылся от удивления и боли, а затем побежала быстрее, пока не врезалась в пожилого мужчину с добрым красивым лицом, одного из друзей деда, который поднял Гвен, когда та завалилась на траву (ах, какой шел от той травы аромат, как приятно она щекотала икры).

— Все в порядке, юная леди? — спросил старик, Гвен кивнула и унеслась прочь.

Позднее дедушка отловил ее и взял за плечи. На его руках вздувались вены.

— Этот господин был президентом Соединенных Штатов, малышка Гвен. Иди и извинись, как подобает хорошим девочкам.

Ее детство, казалось, проходило в этом золотистом послеполуденном свете, когда все казалось безопасным и теплым, и она ни на минуту не сомневалась, что родители любили ее. Мать готовила ей изысканные завтраки по утрам, днем учила играть на фортепиано (никогда не кричала, всегда подбадривала), а перед сном читала ей книги Люси Монтгомери[16]; всей семьей они ездили в Стамбул и Париж, загорали на курортах Карибского моря, и родители пили, смеялись и снова пили.

Гвен хотела только одного: подарить своим детям такое же золотое детство, чтобы она готовила завтрак, учила их играть на фортепиано и читала им «Энн из поместья „Зеленые крыши“», чтобы они могли сидеть со своими бабушкой и дедушкой на лужайке и знать, что их любят.

Двадцать лет спустя в Коннектикуте отец наливал себе алкоголь. (Сколько он выпил? Три бокала? Четыре? Пять? Ей хотелось представить, как он пьет, проникнуть в его сознание, словно она могла удержать его за руку и как-то изменить случившееся.) Наверное, мать тоже пила, хотя, может, и нет, учитывая, что она опять пыталась сократить потребление калорий. Всякий раз, когда они болтали по телефону, она рассказывала дочери о новой замысловатой диете. (Ее одержимость удручала. Гвен никогда бы не хотела стать такой.) Это произошло в середине января, через пару дней после снегопада, некоторые проселочные дороги еще не успели расчистить. Родители сели в машину и поехали к своему приятелю. Отец всегда водил машину сам, точно так же, как управлял инвестициями и нанимал разнорабочих.

Они не доехали до пункта назначения пять миль. Машину повело на льду, и, потеряв управление, она врезалась в дерево. Отец погиб на месте. Мать умерла через пару часов в больнице. Гвен в это время была на вечеринке, а телефон в сумочке стоял на беззвучном режиме.

Можно ли в двадцать шесть лет назвать себя сиротой? Гвен так не думала, и тем не менее ей было так больно, будто из нее выдрали детскую невинность. Мать никогда не поможет ей спланировать свадьбу. Отец не поведет к алтарю. Она осталась одна в этом мире, если не считать Тедди, но у Тедди дела шли неважно.

Когда она вместе с юристом изучила семейные финансы, выяснилось, что финансовое положение куда менее прочное, чем ей казалось. Отец неудачно вложил деньги; кроме того, они транжирили ресурсы, которые считали бесконечными. Гвен договорилась о продаже дома в Коннектикуте. Призрак тети Алисы будет приносить по ночам печенье другим детям, а не ее собственным.

Через несколько месяцев израненная, страдающая Гвен встретила Кристофера на свадьбе общего друга. Он беззаботно смеялся и танцевал со всеми старушками. Кристофер напомнил ей отца: то же очарование, та же беспечность, та же жажда взять все, что мир может ему предложить. Но было одно отличие — он не пил. Гвен тогда и не подозревала, что у него могут иметься другие пороки. Она видела только золотую жизнь, которую могла прожить с ним. И протянула руку к этой жизни.