Если весело живется, делай так

Глава первая

Вообще-то Клэр Мартин не собиралась кидаться под автобус. Если бы она упала как подкошенная и автобус выбил бы из нее дух, это событие не стало бы самым ужасным в мире.

По крайней мере, если бы она сейчас парила в вечном небытии, то ей не пришлось бы слышать песни группы «Бродяги» из каждого занюханного нью-йоркского бара. В четвертый раз это произошло вскоре после Нового года, когда Клэр сидела на высоком барном стуле в Верхнем Вест-Сайде, подчиняясь своему новому веселому ритуалу «напиться-и-забыться». Она наконец дошла до приторно-сладкого переломного момента, когда резкая ненависть к себе размякла, став похожей на желе, рядом замаячил кудрявый парень, и тут из динамиков раздалось начало узнаваемой песни «Глаза Айдахо», такое же резкое и вызывающее ярость, как мелодия будильника в «Дне сурка».

Она оторвалась от новой перспективы и перегнулась через барную стойку.

— Эй! — окликнула она бармена, который в ответ поднял палец, не прерывая разговора с посетителем средних лет, сидевшим через пару барных стульев от нее. Клэр на автомате отстучала на барной стойке запоминающееся начало песни, но тут же спохватилась и сжала ладонь в кулак. — Э-э-эй!

— Что? — сердито спросил бармен.

Клэр посмотрела на него, пытаясь сфокусировать взгляд. Это был здоровый хмурый мужик, похожий на медведя, его фигура тревожно расплывалась по краям.

— Можно перемотать эту песню?

— Нельзя, — отрезал бармен.

Клэр хотела было уйти, но Кудрявый заинтриговал ее, а тактика «трахнуться-и-забыться» нравилась не меньше варианта «напиться-и-забыть-ся». Она сглотнула, затем одарила бармена обаятельной, как она надеялась, улыбкой.

— Ну пожалуйста! Я была бы очень признательна!

Ее улыбка такая яркая и очаровательная, что в прошлом служила валютой и творила чудеса. В первые дни гастролей с этими самыми «Бродягами», томясь в микроавтобусе, который было не на что заправлять, музыканты потешались над ее улыбкой и отправляли в круглосуточные магазины, чтобы она добыла им что-нибудь перекусить в дорогу. Но этот бармен остался равнодушным. Он скрестил волосатые руки на груди.

— Мой бар — мой плейлист.

Клэр стиснула зубы, когда первый куплет плавно перешел в припев. Сидевшая рядом парочка начала танцевать, они в голос подпевали, а мужчина смотрел на свою спутницу с неподдельной любовью. В такие моменты Клэр думала, что, возможно, Бог действительно существует, но он не какая-то доброжелательная сущность и не строгий отец, а скорее ведущий шоу розыгрышей, только всеведущий. Бог в стиле Эштона Кутчера. Она сделала еще один большой глоток виски.

— Не козли, приятель, — проворчала она, когда бармен отвернулся. — Клиент всегда прав, верно?

— Я клиент, и мне нравится эта песня, — заметил мужчина средних лет с дальнего конца барной стойки.

— А зря, — буркнула Клэр, ощущая рвотный позыв. — Это просто трындец.

Она сделала пару неглубоких вдохов, чтобы справиться с паникой, и тут из динамиков донеслись голоса Маркуса и Марлены, слившиеся в гармонии. Черт возьми, они хорошо звучали вместе.

Посетитель средних лет, по-видимому завсегдатай этой дыры, скривился и понурился. Бармен заметил это, вытащил телефон и сунул прямо под нос Клэр, чтобы продемонстрировать песню, игравшую в приложении «Спотифай». Его палец завис над кнопкой перемотки на следующий трек. Затем он сознательно прибавил громкость. Звук стал таким оглушающим, что Клэр задохнулась. Она резко подалась вперед, чтобы отобрать у него телефон.

Когда бармен без всяких сантиментов выставил ее на морозную январскую ночь, Клэр поняла, что, возможно, безопаснее было пить в одиночестве в собственной квартире.

Через месяц ей позвонила двоюродная сестра Тея.

— Ну что, как ты там, упиваешься страданиями?

— Не думаю, что это подходящее слово, — процедила Клэр. — Звучит так, будто это мне доставляет удовольствие. Думаю, когда твоя группа добивается суперизвестности сразу после того, как избавилась от тебя, — это отличный повод стать затворницей.

Тея в ответ промычала что-то невнятное.

За последние пару лет Клэр провела так много времени в дороге, что единственное требование к жилью формулировалось так: квартира без соседей, где можно с порога снять штаны и завалиться в постель. Какая разница, что в ее «кухне» хватает места только для мини-холодильника и плиты? Она не собиралась готовить для себя любимой обед из пяти блюд. Кого волновало, что решетки на окне почти не пропускают дневной свет или что плакаты она приклеивает к стене скотчем, а не вешает в рамочку? Но теперь, выглянув из-под одеяла, Клэр обвела глазами крошечную студию, стопки коробок из-под пиццы, в которых начала расти плесень, баррикаду пустых пивных банок, разорванные обрывки записки от родителей: «Ты всегда можешь вернуться домой. Иисус прощает, и мы простим».

— Упиваюсь со страшной силой, — сообщила она.

— Ну, тогда подымайся. Я нашла тебе работу.

Даже в детстве в маленьком городишке в Огайо Тея умела все разрулить. Кинув клич среди всех соседских ребятишек из их замшелого района, она набирала команды по кикболу[1]. Она приставала ко взрослым с пламенными речами, пока те не соглашались принести что-то на церковную распродажу выпечки. А потом, когда родители обнаружили, что она лесбиянка, и пригрозили выставить за дверь, если она не согласится на программу коррекции, Тея, не теряя времени даром, получила полную стипендию в Гарварде и уехала из дома на собственных условиях.

— Работу? Какую еще работу? — спросила Клэр.

— Петь детские песенки будущим директорам всея Америки. Какая-то тетка по имени Уитни Морган сделала рассылку по Гарварду. Ищет музыканта для прогулочной группы, типа домашнего детского сада. Я пела тебе дифирамбы.

Клэр закусила губу.

— Очень мило с твоей стороны, Тея, но таким я занималась лет пять назад. Не знаю, хочу ли я…

— Сколько у тебя осталось на банковском счету? — перебила Тея.

— Э-э-э… — протянула Клэр. Вынырнув из постели слишком быстро, из-за чего немного закружилась голова, она включила комп и проверила баланс. Когда же увидела, что спираль саморазрушения сотворила с ее сбережениями, во рту у нее пересохло: она уже просрочила квартплату, потому что закончились почтовые марки, а сил, чтобы пойти и купить новые, не было совсем. Но как только она отправит чек, банковский счет станет двузначным. Она откашлялась. — Какой адрес?

— Пришлю эсэмэской, — сказала Тея.

— Спасибо, — пробормотала Клэр.

— Мне не плевать на тебя, сестренка, — сказала Тея, и в голосе прозвучала нотка нежности. — Ты же не можешь вернуться в христианское братство «Священная жизнь». Мы оттуда свалили.

— Угу.

— И вот еще, Клэр. Перед собеседованием, пожалуйста, прими душ, — велела Тея. — От тебя попахивает даже по телефону.

Конечно, в здании с фасадом из известняка, расположенном на границе Верхнего Ист-Сайда и Центрального парка, просто обязан быть швейцар. И сейчас этот сморщенный мужичок в зеленой форме таращился на Клэр, пока та переводила дыхание и вытирала пот со лба. За тот месяц, что она провела, шатаясь по квартире, как нетрезвое привидение, Клэр забыла, насколько непредсказуемой может быть система метро Нью-Йорка, и в конечном итоге часть пути пришлось бежать с тяжеленной гитарой за спиной, придававшей ее походке грацию неуклюжего пингвина.

— Пентхаус Б, — запыхавшись, сообщила она, и швейцар снял трубку с телефона на стойке, чтобы позвонить. Пока он передавал сообщение кому-то на другом конце провода, Клэр еще раз посмотрела на часы. Двухминутное опоздание. Для нее это рекорд пунктуальности, однако Время Богатых течет иначе, чем у Очаровательно Взбалмошных Творческих Личностей.

Швейцар направил ее к великолепному лифту с зеркальными панелями и мраморными вставками. По дороге на двадцатый этаж Клэр взяла себя в руки. Она знала, как все пойдет. Когда она впервые переехала в Нью-Йорк, то подрабатывала преподавателем музыки для детей в одном из процветающих детских центров, решив, что это увлекательный способ заработать немного денег, пока она стремится к тому, чем действительно хочет заниматься. Вместо этого пришлось столкнуться с толпой скучающих богатеньких мамаш, одетых как на занятие по йоге, но увешанных брюликами, которые обсуждали Клэр и ее коллег, попеременно то игнорируя своих детей, то фиксируя каждое их движение на телефоны. Каким-то образом эти женщины умудрялись выхватывать детали, чтобы потом в подробностях жаловаться администратору на различные эпизоды. Однажды Клэр назвала ребенка не его именем, и мать посмотрела так, будто она гулящая девица, только что продемонстрировавшая татушку «Я ♥ бен Ладена». Идеальный рецепт, чтобы ощутить себя никчемной. И чтобы… утратить чувство реальности.

В длинном коридоре было всего две двери, одна с буквой «А», а другая с буквой «Б». Клэр наклеила улыбку и постучала во вторую. Десять секунд спустя дверь распахнулась, и за ней стояла одна из самых красивых женщин, каких Клэр когда-либо видела. Первое, что пришло на ум: женщина в дверном проеме весьма аутентично смотрелась бы на картине, изображавшей европейскую знать восемнадцатого века. Живущая в уединении французская принцесса с алебастровой кожей, розовыми щеками и лебединой шеей.

На ней была кремовая блуза с жабо (Клэр обычно называла все подряд рубашками, но тут не прокатит, это была именно блуза). Однако самым прекрасным в почти идеальной женщине были волосы: шелковистые и неестественно блестящие, как будто она украла гриву ухоженной выставочной лошади.

— Клэр? — спросила красавица.

— Ага. Привет. — Клэр помахала рукой. — Простите, я на пару минут опоздала. Поезда…

Уголки пухлых губ женщины опустились.

— Мы здесь не терпим опозданий. Так что тебе лучше вернуться домой.

Черт! У Клэр перехватило дыхание от внезапного осознания, что ей и правда придется вернуться домой, причем не просто в квартирку. Придется ехать обратно в Огайо. Двадцативосьмилетняя неудачница живет в бывшей детской, если родители не переоборудовали ее под рабочий кабинет или что-то в этом духе. Другие члены церковной общины будут сочувственно качать головами, но в глубине души считать, что она получила по заслугам за свои грехи.

И тут женщина рассмеялась. Смех ее был теплым, похожим на перезвон колокольчиков, и даже воздух вокруг них изменился.

— Я шучу! — воскликнула она, а затем заметила выражение лица Клэр. — О, нет, твое лицо! Это было жестоко! Прошу прощения!

— Погодите… Что? — промямлила сбитая с толку Клэр. — Я думала…

— Я не хотела… Забыла, что тебе, скорее всего, постоянно приходится иметь дело именно с такими занудами. Все нормально. Мы даже не заметили никакого опоздания. — К огромному удивлению Клэр, красавица сделала шаг вперед и обняла ее. Грудь хозяйки пентхауса уперлась Клэр в ключицу. От женщины исходил легкий лавандовый аромат. Клэр расслабилась, самую чуточку, из-за этой неожиданной близости, ее впервые кто-то обнимал за целый месяц. — Мы очень тебя ждали! Я Уитни. Входи скорее!

В прихожей Клэр скинула ботинки и поставила их рядом с аккуратным рядом туфель на каблуках. Уитни засыпала ее вопросами: «Как вы добрались? Не хотите ли пить? Нормальна ли такая температура?» Не переставая щебетать, Уитни взяла Клэр за руку и проводила к двери в гостиную. Все было белым. Ну, не совсем белым, а с серебряными и хромовыми вставками, чистыми, как лед. Панорамное окно во всю стену открывало вид на деревья в Центральном парке, голые и влажные от тающего снега. Потолок был выше обычного, как если бы квартира простиралась на полтора этажа, а не занимала только один, как и остальные.

Две женщины с бокалами в руках сидели на белом кожаном диване, две другие стояли у низкого столика, пытаясь уговорить парочку малышей встать и взять лежащие на нем фрукты. Еще одна дама сидела в центре комнаты на клетчатом коврике, и целая толпа детишек копошилась вокруг нее, как муравьи на пикнике. Вот они — потенциальные подопечные Клэр.

— А ты пробовала положить любимую игрушку поближе? — сказала одна из женщин у стола другой. — Это может его мотивировать.

— Нет, я только что раскачивала большим пакетом героина над его башкой. Непонятно, почему не сработало, — процедила другая, закатив глаза. — Разумеется, я уже попробовала игрушку. Он просто хнычет, пока я не суну ее ему в руки.

— В этом вся проблема! Нельзя просто отдавать игрушку…

— Клэр пришла! — объявила Уитни, прерывая все прочие разговоры. Присутствующие повернулись, оглядели ее с ног до головы и хором приветствовали. От яркости их коллективных улыбок Клэр едва не отпрянула. Она забыла, каково это, когда комната набита людьми, которые ждут встречи с тобой и предвкушают приятное времяпрепровождение. Она покраснела от удовольствия, хотя в мозгу вспыхнули бегущей строкой комментарии о том, насколько унизительна вся эта ситуация.

Господи, эти дамочки такие гламурные. Клэр всегда считала, что первые пару лет после рождения ребенка ты выглядишь как болотное чудище с размазанной в самых неожиданных местах отрыжкой и такими огромными мешками под глазами, что в их складках могут заблудиться спелеологи. А этих женщин запросто можно снимать в рекламе йогурта в любой вторник. Они худые как палки, никаких следов живота, хотя никому из детей, судя по всему, не было больше года. Такое впечатление, что в их телах какое-то время обитали младенцы — шумные, назойливые жильцы, — а затем, когда они переехали, тела полностью отремонтировали (свежевыкрашенные стены, отшлифованные полы, новая бытовая техника), чтобы скрыть любые следы амортизации. Клэр, без пяти минут рок-звезда, по сравнению с этими дамами казалась неухоженной серой мышкой.

Уитни подхватила с пола малышку в розовом.

— Это моя, — сообщила она, раскачивая ребенком перед носом Клэр. — Познакомься, это Хоуп.

На дочке Уитни были золотые сандалики, а поверх платьица был надет жакетик болеро из меха (как понадеялась Клэр, искусственного). Господи, даже малыши тут гламурные. Сколько же часов жизни Уитни провела, запихивая пухлое тельце дочери в красивые одежки, из которых та скоро вырастет.

— Привет, Хоуп, — сказала Клэр, а Хоуп уставилась в потолок и сунула кулачок в рот. Уитни чмокнула Хоуп в макушку прежде, чем поставить ее обратно на пол.

Клэр всегда воспринимала малышей как семена. Интересно, что из них вырастет, но пока что это просто сухие тусклые ядрышки. Она бы рехнулась, если б ей пришлось смотреть на такое вот семечко весь день. Останься Клэр в родном городе, сейчас точно уже заделалась бы матерью, поскольку все сексуальное воспитание там сводилось к предупреждению, что девушка станет бесполезной, как жевательная резинка, если «отдаст свой бесценный дар» кому-либо до свадьбы. Почти все девочки, с которыми она училась в выпускных классах, уже обзавелись детьми. Они постили фотки со своими мини-копиями, которые топали в детский сад или обратно, и Клэр казалось, что ее с бывшими одноклассницами разделяет больше, чем просто расстояние. Она была убеждена, что в принципе не хочет детей. От мысли, что от нее зависит жизнь крошечного человека, ее тошнило. Клэр уже знала, что она просто машина для убийства. На сегодняшний день благодаря смертельной комбинации пренебрежения и страха она загубила золотую рыбку в детстве (покойся с миром, Принцесса Лея), шесть комнатных растений, несколько романов и свою карьеру.

Две матери, стоявшие у столика, повернулись к Клэр.

— Я Гвен, — сказала та, что была полна советов по укрощению детей. Блондинка с глазами как только что вымытая черника. Она указала на младшего из двух младенцев у стола. — А это Рейгана!

— Круто, почти как у Шекспира? — поинтересовалась Клэр.

— Простите? — Гвен наклонила голову вбок, и на щеках показались ямочки. Она слегка гнусавила, но это не резало слух.

— Ну, знаете, Реганой звали одну из сестер в «Короле Лире», — пояснила Клэр.

— Злую, — добавила мамочка, которой нравились шутки про героин. У нее был еле заметный британский акцент, а темная кожа казалась эбеновой на фоне блузы цвета лаванды. Еще одна блуза! Все женщины были в блузах, и все эти шмотки, вероятно, стоили больше, чем арендная плата Клэр. Может, просто нужно отдать домовладельцу, вечно хмурому старику украинцу, одну из лишних блузок Уитни в этом месяце, и он оставит ее в покое.

Глаза Гвен расширились, как у Виолетты Боригард на шоколадной фабрике.

— О, нет, — сказала она. — Не из Шекспира, а в честь Рональда.

Клэр попыталась улыбнуться, как будто ей и правда кажется, что Рейгана — отличное имя для ребенка, а не жестокая шутка (боже, как она надеялась, что Рейгана вырастет достаточно прогрессивной, чтобы участвовать в протестах типа «Захвати Уолл-стрит»[2]), но ехидная мать не купилась.

Она одарила Клэр понимающим взглядом, протянула руку и сказала:

— Привет, я Амара.

Ребенок постарше зашелся криком, и Амара вздохнула:

— А этот крикун — Чарли. — Она потянулась, чтобы взять малыша, но затем посмотрела на Клэр, и в ее глазах блеснули озорные искорки. — И я знаю, что тебе интересно. Да, в честь Мэнсона.

— Само собой, — кивнула Клэр, и ее деланая улыбка растянулась в настоящую. О, ей нравится Амара.

— А на диване Меридит и Элли, — сообщила Уитни, и женщины, о которых шла речь, приветственно взмахнули руками. — Договариваются о свадьбе своих детей.

— Моя фамилия Мастерс, а у Мередит фамилия Фанк, — сообщила Элли. Она была миниатюрной, похожей на феечку и очень бледной.

— Если они возьмут двойную фамилию через дефис, — сказала Мередит, — то станут Фанк-Мастерс[3]! — Она растянула губы в глуповатой, безудержной улыбке, как будто собиралась укусить что-то. Мередит напомнила Клэр девочку с длинными конечностями, слегка нескладную.

— Ха! Мило! — хмыкнула Клэр. Элли и Мередит обменялись улыбками и сразу же возобновили болтовню.

Уитни засмеялась, закатив глаза, а потом обратилась к Клэр:

— Что-то с чем-то. — Затем она указала на женщину на игровом коврике. — Ну, и последняя, но не менее важная. Это Вики.

Вики просто кивнула, а потом подняла младенца, обнажила налитую грудь и начала кормить, а ее взгляд блуждал по потолку. Если кто-то из этих матерей приглашал доулу[4] и рожал дома в ванне, то это Вики.

— Вот вся наша прогулочная группа! — заявила Уитни. — Не терпится узнать, подходим ли мы тебе.

— Большое спасибо за то, что сразу же откликнулась, — сказала Гвен. — С нашим предыдущим музыкантом кое-что приключилось.

— Ты так говоришь, будто он умер или мы съели его живьем, — возразила Амара. Ее сын все еще ревел. — Не пугай девушку. Ну, или не начинай, пока она не займется нашими детьми. — Она сном вздохнула, взяла кусочек клубники с низкого столика и сунула ребенку в рот.

— Ох, а что же с ним стало? — уточнила Клэр.

— Да все норм, — ответила Уитни, и все женщины заерзали и переглянулись, объединенные одной непристойной тайной. — Просто у сестры Элли был девичник и… — представляешь! — оказалось, наш музыкант по ночам подрабатывает стриптизером. Мы совершенно не ханжи — любой может жить, как ему хочется, — но после того, как Элли рассказала нам про то, как он там зажигал в стрингах и в шлеме пожарного, стало как-то неловко слушать, как он поет детские песенки.

— Но задница у него что надо, — сказала Эдит, а Мередит хохотнула и шлепнула ту по руке.

— Ладно! — воскликнула Уитни. — Теперь, когда мы тебя огорошили, сядем тихонько в кружок и послушаем, как ты поешь. Тебе что-то нужно? Принести что-нибудь? Поесть? Воды? Вина? — Она подмигнула Клэр с озорным видом. — У нас не простая прогулочная группа, а крутая!

— Нет, спасибо. Я готова начать.

Матери усадили своих отпрысков на колени и выжидающе уставились на Клэр. Она сняла гитару с плеча и вытащила из чехла. Гитара была самая дешевенькая, куплена в магазине подержанных гитар в Ист-Виллидже около года назад, когда они с ребятами заехали домой передохнуть во время турне. В группе она была второй вокалисткой / иногда аккомпанировала на тамбурине / символически радовала глаз, но жутко хотела большего, поэтому во время перерывов в репетициях или между выступлениями, когда басист Чак и барабанщик Диего выходили на улицу покурить, она просила Маркуса (солиста / автора песен / гитариста / доброжелательного диктатора) научить ее играть. Он показал ей базовые аккорды и последовательности из песен музыкантов, которых любил: Боуи, роллинги, более поздние и странные битлы. Все, что она освоила, казалось откровением, новым кусочком пазла в великой головоломке под названием «хорошая музыка». (Все ребята из «Бродяг» выбирали инструменты прямо в начальной школе, а она тогда играла на флейте и — Клэр поежилась от воспоминаний — на колокольчике. Затем в старшей школе все они собрали крутые любительские группы, в то время как она была звездным музыкантом своей мегацеркви.) Она воображала, что в один прекрасный день сыграет на гитаре на сцене, устраивая восторженные импровизации вместе с ребятами, пока фанаты будут раскачиваться из стороны в сторону и верещать от восторга.

Она посмотрела на малышей вокруг. Ну, не совсем те слушатели, которых она себе воображала. Пальцы на гитарных струнах застыли и не гнулись, поэтому она несколько раз сжала и разжала кулак, а потом взяла аккорд С и заиграла.

— Если весело живется, делай «хлоп»! — запела она, и мамочки заулыбались, заохали, узнав песню, схватили крошечные кулачки своих детей и начали хлопать ими, подпевая. Вау, эти дамы полны энтузиазма. И они определенно любят своих малышей. Насколько Клэр могла судить, все бросили работу, чтобы сидеть дома и заниматься их воспитанием. Они готовы выложить целую кучу денег за живую музыку, чтобы укрепить развивающиеся нейронные связи в мозгу своих детей (или как там музыка помогает неокрепшему мозгу по мнению науки), они счастливы участвовать в своеобразном ритуале инфантилизации в надежде, что их детям хорошо.

Клэр расширила глаза и продолжила:

— Если весело живется, делай «топ»!

И все женщины, смеясь, послушно начали топать пяточками своих малышей.

Может, все не так уж плохо. Кучка богатеньких дамочек день-деньской пьют и сплетничают, такое впечатление, что у нее личный спин-офф сериала «Отчаянные домохозяйки», только без крови и ярости. Но кроме того, очень приятно было снова петь. С тех пор как «Бродяги» дали ей пинка под зад, Клэр не хотелось петь даже в душе. Только сейчас она поняла, как же сильно скучала по пению, словно бы расхаживала по улицам в одной туфле и недоумевала, почему так странно себя чувствует. Она совершенно позабыла о том, что это просто малышовая песенка, позволив музыке унести себя. Это был особый навык, который она, будучи подростком, оттачивала в мегацеркви, доминировавшей в их городке. Первые пару лет после того, как ее пригласили петь на воскресных службах с их церковной группой, Клэр восторженно исполняла песни с названиями типа «Божий свет», написанные в соавторстве с подругой Линой, и чувствовала себя святой на сцене. Прихожане приветствовали и подпевали с такой энергией и обожанием, что это заглушало все остальное, включая сомнения, которые мучили ее в другое время. Ну и что, что она не могла вообразить себе всемогущего мужика на небесах? Должно быть, просто воображение подкачало. Ей нравилось верить, что пастор Брайан знал правду, тем более именно он талдычил без конца, что у нее есть талант, чтобы всего добиться в Нэшвилле[5].

Но затем Тея призналась в своей ориентации, и все накинулись на нее с такой силой, что Клэр начала задаваться вопросом: как религия, якобы основанная на любви и прощении, могла выступать за то, чтобы гнобить самого лучшего человека на свете?

После того, как она призналась Лине в своих сомнениях по дороге домой с репетиции, Лина, эта сучка, следующим же вечером вышла в молитвенный круг и проблеяла с благочестивым овечьим лицом: «Давайте помолимся за Клэр, что таит сомнения в своем сердце. Помолимся, чтобы она снова увидела свет Христа».

Пастор Брайн попросил Клэр встретиться с ним в кофейне около церкви, и они обсудили ее сомнения. Он предложил какие-то банальные объяснения, и все это не имело для нее никакого смысла. А затем он заявил: «Клэр, если ты не веришь, неправильно петь на богослужении с церковной группой!» Она не могла потерять музыку, поэтому остаток школы провела, притворяясь набожной, украдкой переписываясь с Теей ночами по мессенджеру и ожидая, когда тоже сможет выбраться из этого болота. Она жила ради тех мгновений, когда каждое воскресенье стояла на сцене, пела и чувствовала, что хоть что-то из того, чем она занимается, подлинное. Иногда Клэр, исполняя гимны об Иисусе, представляла себе парня из старшей школы. Она посвящала ему стихи, говоря окружающим, что пишет о Боге. Если Господь и правда существует, то Клэр отправится в ад за то, что притворялась, будто стихи типа «Ты отдал мне свое тело / ты отдал мне свое сердце / мне и только мне / ты касался меня от макушки до пяток» говорят об Иисусе, а не воплощают похотливые фантазии о том козле, с которым она в итоге потеряла девственность в подсобке торгового центра.

Нетушки. Она не вернется туда. Придется играть в прогулочной группе, пока не появится хоть какое-то понимание, что предпринять дальше, пусть она и чувствовала сейчас себя полным убожеством. Когда время, отведенное под музыкальное занятие, подходило к концу, Клэр всю душу вложила в исполнение песенки про малютку паучка, так, словно попытка паучка вскарабкаться по водосточному желобу была походом в духе Одиссея. Затем она взглянула на Амару, которой наконец удалось утихомирить своего ребенка, по крайней мере на несколько минут. В отличие от других матерей, которые шевелили пальцами, изображая лазающего паука, Амара положила руки на колени. Лицо ее было рассеянным и напряженным. Под силой взгляда Клэр Амара снова обратила на нее внимание. Но за секунду до того, как Амара одернула себя, в ее глазах вспыхнуло четкое сообщение: она и сама не могла поверить, как вообще тут очутилась.

— И малютка паучок снова лезет по трубе! — протянула Клэр под финальный аккорд. — Окей, похоже, время подошло к концу.

Милые собранные женщины одарили ее градом аплодисментов.

— Клэр, — прощебетала Уитни, — у тебя такой прекрасный голос. Спасибо! Было весело.

— А можно песню по заявкам? — спросила Элли. — Можешь спеть «Глаза Айдахо»?

— Да, Элли! — подхватила Мередит. — Обожаю эту песню!

— Ну так как? — не унималась Элли.

— М-м-м… — Клэр удостоверилась, что на лице не дрогнул ни один мускул, хотя в животе разверзлась знакомая дыра. — Не думаю, что я ее знаю.

— Правда? — спросила Элли.

— Я думала, это мы должны быть старомодными пожилыми бабульками, — сказала Мередит, а Элли хихикнула.

Уитни поднялась и принялась наполнять бокалы.

Вики улеглась на коврик, подняла своего сынишку на вытянутых руках и что-то тихонько стала ему нашептывать, словно они вдвоем были в каком-то пузыре.

Гвен подняла малютку Рейгану-в-честь-Рональда, понюхала подгузник, и на лице ее отразилось облегчение, поскольку подгузник ничем не пах.

— Придется поискать эту песню! — сказала Элли. — Как группа называется, Мередит?

— «Бродяги»!

— Да, точно! Забавные ребята, но в их песнях есть смысл, понимаете?

— Ладно, не будем утрировать. Но они норм, — буркнула Амара. Она поднялась и посмотрела на Клэр. — Ты красиво поешь.

— Спасибо, — пробормотала Клэр, заливаясь румянцем.

— Присмотрите кто-нибудь за Чарли, пока я схожу в туалет, — попросила Амара.

— Я присмотрю, — откликнулась Гвен, и Амара исчезла в коридоре.

— Они больше, чем просто норм, — проворчала преданная Мередит, обращаясь к Элли.

— Амара немного сноб в том, что касается музыки, — сообщила Уитни, выливая остатки вина себе в бокал, — поскольку она раньше работала на одном развлекательном шоу с кучей музыкантов, ну, из тех, что показывают по ночам.

Клэр встрепенулась, внезапно обретя хладнокровие, поскольку почувствовала, что это шанс. Для унизительной работы ради денег эта с каждой минутой казалась все лучше и лучше.

— Что ж, я отлично провела время со всеми вами, — сказала она. — Спасибо, что пригласили. Я бы хотела прийти еще раз. Можно ли мне воспользоваться уборной перед уходом?

Уитни велела пройти по коридору, вторая дверь справа. В холле стояли глянцевые семейные фотографии Уитни, Хоуп и мужа Уитни, который, как и ожидала Клэр, напоминал ожившую куклу Кена. Боже, даже коридор Уитни был великолепен — белоснежные тканые коврики лежали через одинаковые промежутки на паркетном полу. Ни один квадратный дюйм не остался без внимания. Безупречная квартира для безупречной семьи.

Она шла ко второй двери справа, мысленно прокручивая возможное начало диалога с Амарой, воображая, что остроумный обмен репликами в коридоре перерастет в наставничество, быстро набирающее обороты, после чего Амара представит Клэр законодателям вкуса из ночных шоу, и ее музыкальная карьера расцветет буйным цветом, и вот уже все участники ее бывшей группы (вымытые, блестящие волосы Маркуса к тому моменту начнут редеть) смотрят, как она выступает по телевизору, сожалея о дне, когда ее выгнали.

Но вторая дверь справа была открыта, а внутри никого. Клэр в замешательстве заглянула в ванную (блестящую, мраморную). Затем она услышала тихий, приглушенный звук, исходящий из слегка приоткрытой двери слева от нее.

(Любопытство сгубило кошку, как любила повторять мать, когда юная Клэр задавала вопросы об уроках в воскресной школе, которые казались ей бессмысленными. Однажды вечером отец сжег потрепанный экземпляр «Шпионки Хэрриэт» в их камине, объяснив, что героиня не слишком хороший образец для подражания.)

Клэр повернулась к двери слева и заглянула внутрь. Это была небольшая светло-серая комната, которая, возможно, в прошлой жизни служила кладовкой. Теперь там стояли письменный стол, несколько полок с плетеными корзинами, подписанными от руки, и обилие кактусов — больше, чем Клэр когда-либо видела в одном месте за пределами цветочного магазина. Уитни нигде не работала, была настолько богата, что в любом случае могла позволить себе домашний офис, вероятно, для ведения календаря общественных мероприятий или для занятий творчеством.

И теперь Амара стояла перед столом Уитни, сунув руку в ящик и прикусив нижнюю губу до молочной белизны. Она судорожно дышала через нос и рылась в содержимом ящика в каком-то остервенении. Все ее самообладание исчезло, сменившись виноватым отчаянием.

Что ж, подумала Клэр, охваченная гнетущим беспокойством: в этой компании мамочек есть своя Вайнона Райдер. Она молча отступила, готовая убраться к черту и притвориться, что никогда не была свидетельницей… как бы ни называлось это неприятное зрелище, и тут же ударилась локтем о дверную ручку, как последняя идиотка. Услышав неожиданный стук, Амара вскинула голову и застыла, глядя на Клэр. Некоторое время они смотрели друг на друга, но не двигались. Затем ноздри Амары раздулись.

— Что ты, черт побери, тут забыла? — спросила она, и голос ее звучал как стрела.

— Простите, — промямлила Клэр, захлопнула дверь и рванула обратно в гостиную, где в центре круга из матерей стояла Уитни, тогда как остальные дружно кивали.

— Как ты быстро! — воскликнула Уитни.

— Да мне только руки помыть, — объяснила Клэр.

— Ох, она еще и чистоплотная! — восхитилась Гвен. — Это немаловажно!

Уитни улыбнулась Клэр:

— Мы всё обсудили и хотели бы, чтобы ты стала нашим новым музыкантом. Приходила бы по вторникам и четвергам, пела нашим малышам, приносила нам вести извне. Что скажешь?

— Да, отлично. Конечно, — сказала Клэр, и тут в дверном проеме нарисовалась хмурая Амара.

Уитни обняла Клэр.

— Чудно!

— В следующий раз приноси маракасы и мыльные пузыри, — велела Гвен. — Детям это нравится.

Клэр пошла упаковать гитару обратно в футляр, а остальные женщины возобновили оживленную дискуссию о пустышках и о том, когда младенцам нужно перестать ими пользоваться. Когда Клэр застегивала футляр, рядом с ней возникла Амара.

— У Уитни кончилось мыло в ванной, — тихо сказала она. — Я искала мыло.

— Ладно, — ответила Клэр. Взгляд Амары сочился чистым ядом.

В прихожей, когда Клэр снова надевала ботинки, Уитни вытащила стодолларовую бумажку и добавила еще пятьдесят.

— За сегодня, — проворковала она.

Клэр никогда раньше не держала в руках стодолларовую купюру. Бен Франклин, этот подлец, уставился на нее. От мысли, что придется носить его при себе, Клэр занервничала, будто для сохранности стоило сунуть его в лифчик или другое укромное место.

Уитни надула губы, снова порылась в кошельке, перебирая сотенные купюры, а потом вытащила двадцатку.

— А это маленькие чаевые в честь первого раза. Побалуй себя вкусным мороженым или еще чем-нибудь. От меня.

Это очень любезно, подумала Клэр, к тому же она совершенно оторвана от реальности, так, например, кандидатов в президенты-миллиардеры ставят в тупик вопросы о цене на молоко. Клэр закусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Это очень мило с вашей стороны. Спасибо, — сказала она.

— Не за что! — Уитни одарила ее теплой яркой улыбкой, улыбкой кинозвезды или пастора Брайана. — Жду с нетерпением встречи в четверг!