Эта больная любовь

17. Просчитанные вмешательства

Всё разрушено.

Он запятнал мою репутацию. Уничтожил мою усердную работу по утверждению себя в религии, где доминируют мужчины, только для того, чтобы заклеймить меня как шлюху Академии.

Вульгарный. Мерзкий. Всё, чем должен быть психически нездоровый преследователь.

Сэйнт быстро обхватывает меня своей рукой и тянет внутрь здания, пока затихшая толпа шепчет свои секреты. Я знаю, что слухи уже распространяются. Пчелы жужжат, и городские улья узнают, что между мной и Сэйнтом что-то происходит, естественно, предполагая самое худшее.

Но это? Это способно уничтожить всё, ради чего я работала.

— Послушай, Сэйнт, — начинаю я, увлекая его в коридор под лестницей, чтобы поговорить перед уроком. — Насчет сегодняшнего вечера… я думаю, нам нужно просто забыть…

— Нет, Брайони, — прерывает он меня. — Я не позволю им победить. Кто-то всерьез пытается подпортить тебе жизнь, пытается провести клеветническую кампанию против твоего имени, и я не позволю этого. Это не заставит меня отказаться от тебя или от бала, если уж на то пошло.

Он прислоняется плечом к стене, поворачиваясь ко мне, словно защищая меня.

— Но твой отец, и епархия⁷… все уже говорят. Как мы сможем защититься от этого? — спрашиваю я, чувствуя знакомое беспокойство.

Наш город похож на кривой суд. Сначала тебя обвиняют, затем ты тратишь всё своё время и силы на защиту от обвинений. Для этого нужно приложить много усилий, и я могу только представить, как будет злиться его отец, Кэллум Вествуд, из-за того, что его сын теперь каким-то образом связан с этим. Этот человек даже не хотел, чтобы Сэйнт участвовал в церемонии вместе со мной. Слухи о добрачном сексе? Ущерб непоправим.

— Возможно, это просто глупые дети из класса, которые хотят сделать себе имя, пытаясь задеть нас, поскольку мы преподаем вместе.

Я усмехаюсь.

— Тебе легко говорить. Не так уж легко смыть клеймо шлюхи.

Как только на тебя поставят это клеймо, пути назад уже не будет.

— Я сделаю всё возможное, чтобы защитить твою честь, Брайони. Я говорю это от всего сердца, — говорит он, его лицо серьезнее и озабоченнее, чем я когда-либо видела. — Ты же знаешь это, так ведь? Я не смирюсь с этим.

Я делаю глубокий вдох и киваю, чувствуя облегчение от его поддержки во всем этом. Он легко мог сказать, что ему нужно держаться со мной дистанцию, когда на нас направлены глаза общины. Знание того, что он меня прикрывает, определенно снимает с меня часть давления. Его рука поднимается и прижимается к моей щеке, мягко проводя большим пальцем взад-вперед.

— Я никому не позволю причинить тебе боль. Я обещаю, — шепчет он.

Всё, о чем я могу думать, это то, как по-другому прозвучало это предложение от другого человека. Никто не причинит тебе боль, кроме меня.

Да, этим он точно причинил мне боль. Эроу токсичен и полностью неадекватен. Теперь, когда я не нахожусь под его пьянящими чарами, я вижу это более отчетливо.

Сэйнт наклоняется ближе, смотря на мои губы, и как раз когда я думаю, не собирается ли он меня поцеловать, звенит звонок на урок, пугая нас обоих.

— Давай, Брай. Давай покажем им всем, что на нас это никак не влияет, — говорит он, протягивая мне руку с сочувственной улыбкой.

Я беру его за руку, и он открывает передо мной дверь в коридор. Мы идем рука об руку по коридору, а младшие школьники хихикают и показывают пальцами. Сэйнт слегка, ободряюще сжимает мою ладонь, когда мы подходим к нашему классу.

— Держи подбородок выше, — шепчет он, замечая, как стыд и смущение заставляют меня прятаться в саму себя.

Коснувшись двумя пальцами моего подбородка, он поднимает мою голову, и я изображаю уверенность.

Пробиваясь сквозь поток студентов, я встречаюсь глазами с диаконом в другом конце зала, который направляется к нам в своей ниспадающей белой рясе. Я легонько дергаю Сэйнта за руку, предупреждая его. Он смотрит на меня, затем в сторону диакона, который сейчас находится всего в нескольких метрах от нас.

Его глаза осматривают меня с головы до ног, и я вижу неодобрение в его снисходительном взгляде, когда он, наконец, подходит к нам.

— Мисс Стрейт, епископ Колдуэлл хотел бы поговорить с вами после урока.

— Мы были бы рады поговорить с ним об этом прискорбном зрелище, на которое мы наткнулись сегодня утром, — отвечает за меня Сэйнт. — Скажите, неужели в этой школе нет видеокамер, чтобы подобные проступки не случались?

— Мистер Вествуд…

— Я искренне беспокоюсь за безопасность преподавателей Академии Завета. Очевидно, что произошло прямое нападение на одного из ваших, и я хотел бы посмотреть, как совет собирается решить данную проблему.

— Дело не в граффити, молодой человек, и вам бы не помешало понизить голос при разговоре со мной, — говорит он строгим тоном, давая понять Сэйнту, что даже если у его отца есть влияние в церкви, это не дает ему права так разговаривать с человеком в ранге диакона.

— Что? — спросил Сэйнт, выглядя потрясенным.

— В чём же тогда дело? — спрашиваю я, обращая оба их взгляда на меня.

— В Вашем неуважение к этому учреждению, — его взгляд падает на мои брюки, и разочарование захлестывает меня. — Сразу после занятий.

Сэйнт с отвращением качает головой, в то время как диакон продолжает свой путь дальше. Я смотрю ему вслед; в голове у меня крутятся шестерёнки. Его рука опускается на моё плечо, направляя меня в сторону комнаты.

— Давай, Брайони. Пойдем.

Мы закончили занятия на сегодня, но мои мысли продолжают возвращаться к недавним событиям. Мой разум неустанно работает над решением этой головоломки. Всё, что делает Эроу, рассчитано. Это я поняла. Загадочные записки, пожар в церкви, нож, чтобы защитить себя. Всё, что он делает, не просто так. Есть конкретная причина, которую мне ещё предстоит выяснить. Может ли у всего этого быть одна причина? С какой целью он уничтожил всё мое нижнее белье, кроме как для того, чтобы гарантировать мой поход в офис епископа? Как клеймо шлюхи может пойти мне на пользу?

Он постоянно испытывает меня; хочет, чтобы я боролась, давит на мои границы, хочет проверить, есть ли у меня то, что ему нужно. Но почему? Ради чего? Есть ли что-то большее в играх больного и извращенного человека?

Я делаю последний глубокий вдох и выпускаю его, прежде чем вытереть ладони о пресловутые брюки, которые были полной пощечиной этому учреждению.

Повернув ручку на двери, я вхожу в главный офис для встречи с епископом. Коридор тёмный и жуткий, ведущий к дверям избранных должностных лиц. Тишина звенит в ушах, когда я делаю несколько шагов вперед. Подойдя к двери епископа Колдуэлла, я поднимаю руку, чтобы постучать, пытаясь стряхнуть нервы, как вдруг слышу чье-то шмыганье носом.

— Такова воля Господа, — слышу я тихий голос епископа Колдуэлла.

Там уже кто-то есть.

— Ты же не хочешь разочаровывать его, Брэди? — продолжает он.

Я поворачиваюсь, чтобы сесть на стул возле двери, ожидая окончания этой встречи, когда слышу плач. Любопытство заставляет меня прислониться к двери, чтобы послушать. Интуиция заставила мои ноги замереть на месте.

— Я не хочу его разочаровывать. Но мне страшно. Я запутался.

— Вот, вот, сынок, — говорит епископ Колдуэлл, слыша, как плачет мальчик, имя которого, как я теперь знаю, Брэди. — Ты знаешь, что говорит Библия, не так ли? Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Это Божья воля. Прими Святого Духа в свою жизнь.

Плач мальчика только усиливается.

Что-то не так.

Я берусь за ручку двери, поворачиваю её и толкаю дверь плечом.

Спотыкаясь, я вхожу в комнату и ахаю, в то время как мои ноги замирают на месте. При виде епископа Колдуэлла, стоящего над мальчиком, дыхание становится похожим на идею, которую мне ещё предстоит узнать. Его черная ряса задрана до пояса, пряжка ремня на брюках под ней болтается открытой.

Но именно ужас, написанный на его виноватом лице, раздражение в его тёмном, недовольном взгляде, кричат о всей непристойности происходящего.