Эта больная любовь

38. Развитие игры

Я стараюсь успокоить свое тело, используя все доступные мне чувства.

В ветвях деревьев надо мной трепещут птичьи крылья. Я вдыхаю резкий аромат сосны с острым запахом мокрой грязи под моими черными ботинками на шнуровке. Кончики моих пальцев осторожно касаются острой коры дерева позади меня, ощущая его ширину, в то время как мое зрение не отрывается от пространства передо мной, убеждаясь, что оно очищено.

Я медленно двигаюсь вдоль дерева, используя мягкие, легкие шаги и равномерный поток движений, пока моя цель не окажется в прямой видимости. Я делаю ровный вдох и плавно выдыхаю, успокаивая нервы, которые всегда накапливаются перед ударом. Перехватив ножи за ремешки на груди, я берусь за кончики каждого лезвия и переношусь в совершенно другое место.

Там, прислонившись к дереву, стоит сам отвратительный демон, нападающий на детей.

Епископ Колдуэлл.

Я отпрыгиваю от дерева, быстро намечая цель, и вскидываю руку, посылая клинок, вращающийся в воздухе так стремительно, что звук практически затихает, когда он попадает ему прямо в левый глаз. Кровь хлещет из его головы, рот открывается, и он, оглушенный, падает спиной на дерево.

Я продолжаю пробираться сквозь деревья, не обращая внимания на то, как его мертвое тело сталкивается с лесной подстилкой под ним, и бегу налегке, обходя камни и палки, оставленные на земле, которые могут выдать мое местонахождение.

Уклонившись от пули и сделав кувырок, я поднимаюсь на колено, выставляя перед собой одну ногу, чтобы укрепить свое положение. Я подбрасываю нож вверх, переворачиваю его, чтобы схватить за рукоятку, и, ухватившись за нее, отклоняюсь назад, нанося полукруглый удар тыльной стороной руки в грудь человека, приближающегося ко мне сзади.

Человека, который превратил жизнь Эроу в ад, убив его мать, любовницу, заглушив его секреты единственным известным ему способом.

Того самого человека, который отправил сына жить в темный подвал церкви, под строгим присмотром самого епископа. Человека, который так охотно помогал в растлении еще одного невинного ребенка. Того самого епископа, чья идея очистить это отродье сатаны заключалась в чрезмерном внимании и нежных, ласковых прикосновениях.

Человека, который закрыл глаза на крики о помощи маленького мальчика, состоящего из его собственных генов, подвергшегося насилию со стороны того самого учреждения, которое обещало защитить.

Человека, который подставил свою собственную плоть и кровь, обвинив ребенка в преступлении, настолько злобном, настолько мерзком, что никому не верилось, что это может быть правдой.

Человека, который пытался стереть с лица земли то единственное пятно, которое так и не смог стереть.

Кэллума Вествуда.

Я разрезаю его живот, разрывая лезвием плоть, пока я размахиваю ножом, вываливая его кишки в грязь, где им и место. Он стонет, прежде чем рухнуть вперед; кровь брызжет мне на лицо и руку из его большой зияющей раны, когда он неловко падает на землю позади меня.

Я выхватываю острый край последнего клинка из ремня на бедре, целясь в последнюю цель, стоящую прямо передо мной.

Его поразительные голубые глаза находят мои, и его лицо смягчается, посылая извращенное чувство в яму моего нутра. Я не грущу по нему. Я больше не чувствую печали. Но я чувствую, что этот поступок, который я ему преподнесу, будет слишком добрым. Даруя ему смерть, я дарую ему свободу, а после всей лжи и обмана он не заслуживает ничего подобного.

Я колеблюсь. Запястье тянется к уху, но я задерживаюсь на секунду.

Моя единственная ошибка.

Как и ожидалось, моя нерешительность берет верх, и прежде чем я успеваю послать последний кинжал в сердце Сэйнта, кто-то крепко обхватывает мою шею сзади, а другой заводит мою руку за спину, скручивая ее в болезненный захват, и я вынужден выронить последний оставшийся клинок.

— Ты все испортила, — его серьезный, знакомый тон проникает в мою душу, его горячее дыхание согревает мою шею. — Ты замешкалась, и теперь ты мертва.

Это игра Эроу, и так было всегда. Я все еще всего лишь игрок.

Я чувствую, как веревка обвивает мое запястье, когда он пытается схватиться за другое. Ударив локтем в челюсть, я чувствую, как стучат его зубы, а из глубины его груди раздается злобный рык.

Дико извиваясь в его руках, я чувствую, как его тело вдавливается в меня, заставляя меня уткнуться лицом в грязь под нами, а мои ноги раздвигаются позади меня. Он уже твердый.

Вывернув мне вторую руку, он связывает ее с запястьем другой. Когда руки связаны за спиной, он садится мне на задницу, прежде чем я успеваю перевернуться, чтобы воспользоваться ногами.

— Не сегодня, дорогая, — уверенно говорит он. — Я усвоил этот урок.

Я слышу, как сзади него лязгают металлические петли силиконового кляпа, и запах кожаного ремня врывается в мои ноздри.

Нет, только не это.

— Открой, чтобы мне не пришлось ломать зубы, — требует он.

Поднеся к моему рту большой кляп в форме члена, он толкает его к моим губам. Я поворачиваю голову, отказываясь.

— Пошел нахуй, — выплевываю я.

С его губ срывается легкий смешок, и я представляю, как на его самодовольном лице появляется извращенная ухмылка.

— Это сделаешь ты.

Он снова прижимает четырехдюймовый предмет к моим губам, на этот раз с большей силой, и я раздвигаю губы, когда обхват заполняет мой рот, открывая челюсть. Я мгновенно задыхаюсь от инородного предмета, глаза слезятся, а из горла вырываются ужасные звуки.

— Расслабься для меня, — говорит он, раздражаясь, но все еще нежно поглаживая мою макушку. Это движение полностью противоречит его тону. — Дыши, слабая сучка.

Мои бедра напрягаются от его унизительных требований, и я упираюсь бедрами в землю, нуждаясь в том, чтобы потереться о что-то своим ноющим жаром.

Ненавижу, что мне это нравится. Ненавижу, что он знает, как я отреагирую. Он знает, как мне нравится чувствовать себя грязной, когда меня используют и трахают как его личную шлюху, чтобы потом обращаться с ней как с благородной королевой.

Он закрепляет ремень кляпа у меня за головой, а я сосредоточенно дышу через нос, как он меня учил, и слюна уже скапливается вокруг фальшивого члена.

— Такая хорошая маленькая шлюшка для меня, не так ли? — шепчет он мне на ухо. — Всегда преклоняешь колено перед мужчиной.

Он хватает меня за лодыжку, сгибая мое колено назад. Он снова пытается связать меня. Я быстро откидываю голову назад, ударяясь затылком о его лицо.

Он ругается, а затем снова агрессивно хватает меня за лодыжку, но эта небольшая заминка позволяет мне вывернуться из-под его хватки. Я выкручиваюсь, чтобы встать на колени, но он хватает меня за икры и легко задвигает обратно под себя.

— Черт, — простонал он, вытирая кровь с нижней губы, на которой теперь есть порез. — Ты же знаешь, я люблю, когда ты выводишь меня из себя, детка.

Он просто слишком силен. Слишком умен. Слишком быстр, чтобы я могла вырваться из его хватки. Он никогда не отпустит меня.

Я все еще глубоко вздыхаю через нос, пытаясь успокоить свое бешено колотящееся сердце и сосредоточиться на дыхании, в то время как слюни стекают по моему подбородку, а силиконовый член заставляет меня практически задыхаться. Он оттягивает мою голову назад за ремешок кляпа, глядя на мое лицо сверху вниз.

Я знаю, что выгляжу безумно. Из-за слез мое лицо выглядит как раскрасневшееся месиво, а слюна проливается на сухую траву и грязь подо мной, когда мое горло пытается изгнать торчащий в нем предмет.

Он смотрит на меня сверху вниз, глаза полностью расширены, наполнены первобытной болезнью, кровь капает из его носа на полные губы. Я чувствую, как она проливается на мой лоб, и морщусь, когда капля крови попадает мне под бровь.

Этот его взгляд — дикий и неприрученный, сырой и безжалостный. Он делает меня ненасытной для него. Моя киска спазмирует, а в шортах собирается влага в предвкушении того, как он будет наказывать меня.

Мы токсичны. Моя кровь заражена той же больной любовью, что и его ко мне. Мы жаждем этой болезни. Боли, пыток, одержимости, издевательств, издевательств, господства, подчинения.

Между нами всегда идет война. Битва, от которой веет страстью и скрытой похотью. Наши тела воспламеняются, пока мы не соединимся и не станем снова собой, найдя место, которое принадлежит только нам. Пожар.

Он несет меня на плече, провожая обратно в хижину. Домик, в котором мы живем вместе уже неделю.

Вот чем мы занимаемся. Мы тренируемся. Мы сражаемся. Мы трахаемся.

Опустив меня на край кровати, мои запястья крепко сжимают веревку, нащупывая выход.

Я беззвучно задыхаюсь от силиконового члена, заполняющего мой рот и касающегося задней стенки горла. Мои глаза плотно закрываются, слезы текут по щекам, безмолвно умоляя снять его.

Он приучил меня к принимать его глубоко в свое горло своими собственными садистскими способами, наказывая меня кляпом в виде члена всякий раз, когда я проигрываю игру.

Он переворачивает меня на колени, ноги поджимает под себя, грудь выпячивает в знак неповиновения.

— Пришло время настоящему члену трахнуть это красивое горлышко, — говорит он, осторожно беря меня за подбородок и разглядывая беспорядок перед собой, когда слюна скапливается на моей груди, обтянутой белой майкой. Его рука проходит по моему подбородку, нежно поглаживая горло, где я снова пытаюсь сглотнуть.

— Разве не этого ты жаждешь? Невозможность использовать свой голос? Чтобы мужчины заставляли тебя молчать и использовали как секс-игрушку, которой ты являешься?

Темные глаза смотрят на меня, прежде чем он поднимает мою футболку, позволяя груди выскочить из майки. Его ладони скользят по мягкой плоти обеих грудей, а большой палец проводит по затвердевшему острию левого соска. Его челюсть сжимается.

— Я проколю их, — заявляет он, и мой лоб морщится, когда его большие пальцы играют с обоими сосками. Он крутит их между большим и указательным пальцами, перекатывая чувствительную плоть, посылая волны электрического тока между моих ног. — Как красиво, Брайони. То, как ты выросла.

Из моего горла вырывается приглушенное хныканье.

— Я наблюдал, как ты расцветаешь, — говорит он, его руки держат мою грудь, пока он изучает ее сквозь взъерошенные локоны, частично свисающие ему на глаза. — Я видел, как ты расцветаешь, превращаясь в эту женщину. — Из его горла вырывается стон. — Я не мог больше ждать. Тебе исполнилось восемнадцать. Я должен был прикоснуться к тебе. Я должен был трахнуть тебя, — говорит он мягко, почти про себя, пока мой клитор болит от его желания.

Восемнадцать. Не двадцать, как мне говорили. Неделю назад Эроу открыл ящик Пандоры, раскрыв секреты, о которых мне твердили всю жизнь. Что делать, когда видишь доказательство того, что твои родители на самом деле не твои родители? Мой брат на самом деле не был моим братом. Дата и место моего рождения даже не были точными.

Они манипулировали всем ради семьи, которая не могла больше зачать ребенка. Брайан и Синтия Стрейт жили в своей собственной лжи. Я оказалась сиротой. Ребенком, пришедшим в этот мир как ошибка. Пятно, как и Эроу. Два бродяги, брошенные в пыли учреждения, где им не было места. Один с надеждой на шанс под одеялом лжи, другой — не столь удачливый.

Они научили меня прощению. Они научили меня правде. Любви. Праведности. Доброте. Ведь Бог есть. Он должен быть. Я верю в этот факт, и никто не может отнять его у меня. Во что я не верю сейчас, так это в людей. Дикари самого худшего сорта, которые окружают нас настоящими масками обмана.

Он срывает кляп с моей головы, и волосы падают мне на лицо, а я задыхаюсь. Без предупреждения он застегивает на моей шее черный ошейник с кольцом прямо на горле, соединенный с цепью.

За этой запертой дверью у этого мужчины множество игрушек и ограничителей, созданных для удовольствия и боли. Два основных измерения эмоций, которые сливаются в прекрасную симфонию, когда наша музыка сталкивается.

Я смотрю на него, вызывающе, но послушно. Голая грудь Эроу покрыта шрамами и татуировками его собственного неповиновения. Наклонив голову в сторону, я наблюдаю, как его язык скользит по зубам в возбуждении и предвкушении, оглядывая свою добычу, которую он уверен, что завоюет.

Он расстегивает джинсы, освобождаясь от остальной одежды, а затем сжимает в кулаке основание своего толстого эрегированного члена, ладонью проводя по его длине передо мной.

Я наблюдаю за тем, как он проводит пальцами по кончику, щелкая большим пальцем по пирсингу, отчаянно желая ощутить это трение о мой центр, по которому стекает его вода. Я жажду ощутить, как пирсинг снова проводит по моему голодному клитору.

— Я собираюсь проколоть эти сиськи и приковать тебя к моему члену. — Он гордо ухмыляется этой мысли, поглаживая себя по толстым, скульптурным квадрицепсам. — Посмотрю, как ты будешь ползать по полу подо мной, ведомая никем иным, как твоим новым богом. — Он покачивает своим членом.

— Ты не будешь прокалывать мои соски, — отвечаю я, наконец обретя голос.

Эроу хватает цепочку, соединенную с кольцом на моей шее, и дергает ее вперед, заставляя меня задохнуться.

— Я не спрашивал твоего мнения, — рычит он. — А теперь ложись на живот и открой для меня рот.

— Но… — протестую я, показывая свои связанные руки в надежде на хоть какую-то отсрочку.

— Веревки останутся, — просто отвечает он.

Я стону.

— Я ненавижу тебя.

— Ничего страшного, — говорит он, переступая одной ногой через цепь и отводя ее за спину рукой. — Главное, чтобы ты мне доверяла.

Я смотрю на него, когда он снова натягивает поводок, притягивая мою шею к себе.

— Ты ведь доверяешь, да? — мягко спрашивает он, опуская руку с членом и нежно поглаживая меня по щеке. — Доверяешь мне?

Я сглатываю, поднимая на него глаза. Этот вопрос стал для меня простым после того, как он открыл мне все. Тяготы своего измученного прошлого, правду о мужчинах, которые пытались сбить меня с пути.

Я принимаю этого человека таким, какой он есть.

Тем, кем они заставили его стать.

— Всем своим существом, — уверенно отвечаю я.