Эта больная любовь

1. Распустившиеся розы

Как только я открываю глаза, мое внимание привлекает кроваво-красный цвет, ожидающий меня.

Я смотрю на свежесрезанную розу, которая лежит в старом проволочном мусорном баке возле моего стола. Её шипы вонзаются в металл, протыкая решетчатые отверстия. Она была срезана слишком рано. Тугой, круглый, бархатный бутон ещё не успел раскрыться. Не успел расцвести.

Завершение.

Сообщение.

Предупреждение.

Я знаю, что это был он. Это всегда он.

Мой незнакомец.

Мой преследователь.

Ни одна двадцатилетняя девушка, такая же чистая, как я, не должна беспокоиться о случайных мальчиках, которые оставляют свежесрезанные цветы в мусорном ведре, или о необычных посланиях, написанных на смятых страницах разорванной Библии. Но последние три недели после окончания школы каждое утро в мусорном ведре меня ждали только загадочные послания и распустившиеся розы.

Я лежу на боку, глядя на пунцовый бутон, когда осознаю, как мои руки лежат на моем теле. Одна прижимается к теплой коже моей шеи, а другая лежит между моих мягких, бледных бедер.

Я чувствую, как покалывание оживает под моей кожей. Это неприятное ощущение, от которого у меня завязывается узел в животе, а плечи вздрагивают.

Он снова был здесь. Смотрел, как я сплю. Как он проникает в дом — вопрос, на который я не могу ответить. Мой брат обязательно запирает все двери и окна, когда уходит в свою комнату в общежитии, особенно теперь, когда наши родители уехали.

Перевернувшись на спину, я думаю об усилии, о мотивах, и всё это какая-то бессмыслица для меня. Это страшный маленький секрет, о котором знаю только я и Мия, моя лучшая подруга. Я не осмелилась бы поделиться им с Баретом. То, что мой старший брат переехал жить из дома в общежитие, стало таким облегчением для моей учебы. Мне не нужно было, чтобы его постоянное и развратное поведение отвлекало меня.

На прошлой неделе я спросила Мию, одна ли я в этом явном преследовании, умолчав о конкретных деталях, но сообщив ей о глазах, которые я постоянно чувствовала за своей спиной. Это напугало её не меньше, чем меня, когда она узнала об этом, став её новым маленьким проектом, который она должна была раскрыть. Она полагала, что кто-то хочет испортить мою репутацию. Чтобы запятнать тяжелую работу, которой я добилась за четыре года обучения в старшей школе, чтобы помешать мне, наконец, присоединиться к Академии Завета в качестве первой женщины среди Magnus Princeps¹.

Я беспокоилась, что она услышала разговор Сэйнта и его нелепой банды друзей. Неужели будущее нашей общины просто нашло новые и необычные способы снова помучить меня? Дразня меня за мои достижения? Проверяя мои способности? Мою веру? Кажется маловероятным, поскольку этот человек отличается особым подходом к своей работе. Деликатным отношением к преследованию, и хотя он начинает взрослеть, Сэйнт в прошлом не был деликатным. Или добрым.

Этот человек, кажется, очарован мной, и это не прекращается.

Я просто достаточно глупа и любопытна, чтобы позволить этому продолжаться.

Кто бы ни преследовал меня, он за чем-то охотился, и единственный способ получить это — молчаливая одержимость.

Я тянусь к ящику тумбочки, достаю смятую записку, которую спрятала на прошлой неделе. Одна мысль о том, что этот человек безжалостно вырывает страницы из Библии, чтобы использовать их в качестве бумаги для посланий, вызывает у меня не только интерес, но и ужас.

Страница вырвана из Второзакония в Библии, и обведенный отрывок гласит: «Ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими [и] спасти вас.»

Над отрывком — письмо, написанное от руки красной ручкой, причем штрихи букв нацарапаны с такой силой, что едва не прорвали тонкую страницу.

Теперь я твой БОГ — Эроу.

Когда я провожу пальцами по вдавленным в бумагу буквам его имени — это пробуждает что-то внутри меня, и я задаюсь вопросом, является ли любопытство моего странного преследователя таким же необузданным, как и моё.

Эта мысль пронзает мой разум, и я хочу знать, испытывает ли он искушение прикоснуться ко мне, наблюдая за мной в моей постели. Мысль о том, что, возможно, он уже сделал это, проносится сквозь меня, и что-то вроде лесного пожара распространяется между моих бедер, заставляя меня немедленно почувствовать груз вины тяжелее, чем одеяло, обернутое вокруг меня.

Внизу открывается входная дверь, отрывая меня от моих мыслей, и я понимаю, что опаздываю. Мое тело болит от нехватки энергии. Такой, какая всегда бывает перед тем, как встать и быть готовой к такому важному событию.

— Бра-йо-ниии! — слышу я раздраженный голос брата с первого этажа.

Его неуклюжие шаги поднимаются по деревянной лестнице нашего двухэтажного дома, пока он не появляется у моей двери. Его мускулистое телосложение, выглядящее подтянутым под рубашкой и брюками, до сих пор удивляет меня. Раньше он был таким слабаком. Тощим слабаком. Но когда наступает зрелость, мальчики и правда становятся мужчинами. Просто об этом отвратительно думать в отношении собственного брата. Он прекрасно справляется со своим раздраженным выражением лица, а его фирменные светлые кудрявые локоны сегодня ярче. Вот как влияют на человека выходные, проведенные на реке с соседями по комнате в колледже.

Нехотя я протискиваюсь мимо него, встаю с кровати и иду в ванную. Я смотрю на свое отражение, хватаясь за концы волос, чтобы распутать колтуны, образовавшиеся после ещё одной ночи беспокойного сна. Это было несправедливо. Я всегда мечтала быть блондинкой, как все члены моей семьи. Барет получил гены, которые должны были передаться мне. Мои мать и отец были светловолосыми, высокими и худощавыми. Мой брат последовал их примеру, и теперь его рост возвышается надо мной, хотя он немного набрал массы. Но, несмотря на это, как чернильная клякса, на свет появилась я с волосами, черными как ночь.

Темные волосы, фарфоровая кожа. Дьявольская кукла. Они никогда не говорили, что думают обо мне именно так, но их глаза с едва уловимым неодобрением кричали о том, что это непреднамеренный ярлык.

Мама всегда беспокоилась, что в этом есть какой-то скрытый смысл. Библейское предупреждение, в котором нужно было заверение, чтобы его искоренить. Они были строги со мной. Строже, чем с Баретом. Я поняла и приняла это, будучи младшим ребенком, а также единственной девочкой, и еще больше стремилась доказать свою значимость в семье и в церкви.

— Почему ты не готова? Сегодня Индукция! Мы должны были быть там рано, — простонал Барет, прислонившись головой к дверной раме.

— Я… я, наверное, проспала, — извиняюще говорю я, удивляясь своему сну, который мог быть или не быть под наблюдением. — Это не займет у меня много времени.

Заплетая волосы, я иду в свою комнату, чтобы взять ожерелье с крестиком с тумбочки. Это подарок моего отца на моё шестнадцатилетие, в честь моего воздержания. Я одеваю свою клетчатую зеленую юбку, черные чулки под неё и белую рубашку на пуговицах с гербом Академии Завета на груди. Затем влезаю в свои черные мартинсы Mary Jane и беру рюкзак.

Барет нетерпеливо ждет внизу, уткнувшись носом в книгу, когда я наконец спускаюсь по лестнице.

— Есть ли сегодня новости от мамы и папы?

— Нет, Брай, — отвечает он с очередным стоном. — Звонки приходят не так часто, когда ты пытаешься залечь на дно.

Должно быть, мои плечи слегка опустились, потому что раздражение на его лице спало. Он закрывает книгу и идет вперед, ставит её обратно на камин, а затем поворачивается ко мне лицом.

— То, что они делают, гораздо важнее, чем церемония Индукции. Мы должны видеть более великую картину Божью. Распространять слово Господа среди людей, которым недоступна Его слава, — он драматически разводит руки перед собой, как бы представляя себе эту сцену. — Миссионерская работа заставляет мир крутиться.

— Если бы только отец мог слышать тебя сейчас, — говорю я, подталкивая его руку, когда он смеется. — Он бы так гордился тобой.

— Что? — спрашивает он. — Я также свят, что и их семя. И, боже, ты бы знала, сколько они дрочат, — он бросает мне хитрую ухмылку.

— Ты отвратителен, — я проталкиваюсь мимо него, выходя на крыльцо. — И мерзок, — добавляю я для убедительности.

Барет слишком умен для своего собственного блага. Он хорошо подыгрывает системе. Изображая доброго христианского сына в церкви, изучая медицину в колледже, он находит новые и творческие способы нарушить обет безбрачия, не нарушая его на самом деле. Он всегда жил на задворках нашей веры, используя свой ум, чтобы довести фасад до совершенства.

— Я тебя умоляю, — он насмехается, следуя за мной. — Ты просто злишься, потому что Сэйнт всё ещё отказывается ухаживать за тобой. Темное пятно осуждения? Разве не так он теперь тебя называет?

— Серьезно? — я поворачиваюсь к нему лицом, и он почти наталкивается на меня. — Теперь и ты туда же?

— Успокойся, Брайони. Он просто дразнится. Разве ты не слышала? Парни, которые намеренно грубят, делают это с определенной целью. Мне кажется, в Академии Завета тебя забыли научить, что у мальчиков есть такие штуки, которые называются гормонами. Точнее, тестостерон. Он заставляет их делать странные вещи, — он резко вздрагивает.

— Только не вздумай тут резко быть голосом науки, Барет, — предупреждаю я дразнящим тоном, когда он боком проходит мимо меня к машине. — Епископу Колдуэллу это не понравится. Иисус творит через нас. Иисус побеждает греховную человеческую природу, которую мы всегда должны были преодолеть, — я пересказываю, используя его собственные слова.

— Преодолей это, — говорит он, делая непристойный жест, который я даже не понимаю.

Я качаю головой на своего безнадежного брата, запрыгиваю в его машину, и он выезжает из подъездной дорожки. Медленно мы отъезжаем от нашего идеального маленького дома, едем по нашей идеальной маленькой улице, направляясь на мою слишком важную церемонию Индукции.

Возможно, мои родители и не смогут поддержать меня из-за своих важных христианских обязанностей, но я не могу удержаться от любопытства, чтобы не поинтересоваться, сделает ли это кое-кто другой.