Фальдийская восьмерка

Глава 14

Горжа носила название “Прекраснейшая и несравненнейшая, мудрейшая в своем роде, затмевающая блеском своих достоинств свет солнца, величайшая владычица и судия Карталейна До-Легиано, да не оскудеют безграничные запасы ее любви и добродетели”. Деревянная фигура этой самой Карталейны украшала нос плота, радуя взор окружающих необъятной задницей, обвисшими до колен грудями и стекавшими с тела жировыми складками.

Неофициальное имя у плота тоже было – “Вислая Карга”, но при посещении поселений великолепнейший Раскон неизменно требовал у заведующих пристанью бедолаг указывать название полностью, ссылаясь на тянущуюся вдоль борта кривую, едва различимую надпись. Еще и герб велел пририсовывать, с весами и крылышками. Из-за этого принципиального подхода неведомую Карталейну заочно ненавидел весь неосвоенный запад Гардаша, да и в Доминионе о ней тоже слышали. Раскона такое положение дел полностью устраивало и он неустанно продолжал работать над репутацией островитянки, регулярно добавляя к имени корыта все новые хвалебные эпитеты.

Во всем остальном “Вислая Карга” практически не отличалась от тех плотов, которые раз в пару дней посещали Приречье – шагов пятнадцать в ширину и в два раза больше – в длину. Кандар пояснил любопытствующему Браку, что бывают горжи и в два, и в три раза больше, но эти чудовища по мелким лесным рекам уже не пройдут. Вот дальше, на западе, где из Вентийского озера берут свое начало три великих реки, можно повстречать плавучих исполинов в сотни шагов длиной, но за пределы основных водных артерий Гардаша им ходу нет. Да и роль у них самая прозаическая – доставлять настоящие горы товаров из неосвоенных земель на север и восток.

Устроена горжа куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Барк поначалу посмеивался над примитивной с виду конструкцией, но после первого дня, в течение которого они с Кандаром облазили большую часть внутренних механизмов и даже почти починили сдохший более трех недель назад толкатель, мнение свое он поменял. Несмотря на невзрачный внешний вид, под палубой горжа представляла собой сложный многослойный пирог из укрепленного днища, бесчисленных герметичных отсеков с воздухом и целой паутины трубопроводов, пронизывающей ее внутренности. Сводили ее явно без какого-либо плана, попросту наращивая при необходимости новые куски поверх старых, поэтому ее способность нормально плавать и сохранять при этом работоспособность была для Брака сродни темному шаманизму нойтов – дико, противоестественно, но на диво эффективно.

– Но почему обычное железо? – спросил калека после того, как они с сероглазым откачали и залатали одну из поддерживающих плавучесть бочек вдоль левого борта. Та была густо усеяна прыщами ржавчины, один из которых лопнул и напустил внутрь воды. – Ржавеет же. Можно сплав или покрасить чем-нибудь.

– А нержавейку ты как на ходу сводить собрался? – насмешливо спросил Кандар, сматывая гибкий шланг ручного насоса в аккуратную бухту. – К тому же, из лодочников с ней может работать один из пяти, если не меньше. А чернухи здесь завались, стоит дешевле приличной краски. Поверь, ржавчина – не самая большая проблема на реке.

– А какая самая большая?

– Комары. – буркнул проходящий мимо лохматый Везим, тащивший к скрапперу канистру и широкую серую кисть.

Дойдя до оружия он принялся широкими взмахами размазывать масло по стволу, заливая палубу и одежду густыми темными потеками.

– Нудеж Везима, – начал перечислять Кандар, – Задница той красотки на носу. Скука. Дырявый навес…

– Это вентиляция, – вклинился в разговор один из братьев.

– Запах Везима, – покладисто добавил к списку еще один пункт сероглазый. – Еще дожди, сырость, холод, отсутствие баб и речные пороги, с которыми ты скоро познакомишься.

Закончив с насосом, он утащил тяжелое устройство в кривую пристройку на корме, служившую одновременно складом, машинным отделением и рабочим кабинетом Раскона, погромыхал там железками и вернулся на палубу.

– Как-то это все… приземленно, – заметил Брак. – Я успел в Приречье наслушаться всякого. Схватки с опасными тварями, экспедиции в лес, речные бандиты.

– А, этого добра тоже хватает, – кивнул Кандар, плюхнувшись в плетеное кресло, стоящее у здоровенной железной полусферы жаровни. – Но это все такие мелочи, по сравнению с утренней сыростью. Бандит тебя убьет, тварь тебя сожрет, в лесу ты сдохнешь – но только сырость сделает твою жизнь настолько жалкой и ничтожной, что ты сам захочешь утопиться.

– Помянем беднягу, – хрипло проворчал стоящий за рулевым колесом Шаркендар, демонстративно прикладываясь к фляге.

– Помянем! – дружно прогудели братья.

– Чтоб ему мягко спалось в кузове Попутчика! – поднял кружку Кандар.

– Жил как дерьмо, был дерьмом, жаль всплыть не сумел, подвел родню.

– Везим, рот вымой!

Охотник сплюнул за борт желтой, тягучей слюной, закинул в рот шарик смолы и продолжил уродовать новенький скраппер.

Брак в перепалке участия не принимал – он не успел еще толком познакомиться с горжеводами, поэтому опасался ляпнуть лишнего. Но зарубку на память поставил – расспросить при случае о том, что случилось с одним из членов команды. Или не расспрашивать – вдруг тот просто задавал слишком много лишних вопросов?

Солнце ползло по небосводу неспешно, как сама “Карга” ползла по реке, уверенно преодолевая медленное встречное течение. В Приречье Раскон взялся доставить несколько груженых товарами плотов куда-то на запад, поэтому теперь за горжей уныло болталась целая вереница покачивающихся на волнах деревянных платформ, накрытых непромокаемой смолистой дерюгой. Ткань называлась “кровянкой”, выглядела соответствующе и была настолько жесткой, что использовалась почти исключительно под навесы. Зато не стоила почти ничего – плакальщицы ложатся под пилами лесорубов сотнями, а вымочить дешевое полотно в горячей смоле – много ума не надо.

Из всех развлечений на борту – глазеть по сторонам, высматривая вырубки и одиноких промысловиков, шныряющих на своих лодочках по прибрежным зарослям в поисках добычи. При виде вооруженной горжи те суетливо бросали лодки и прятались за деревьями, откуда опасливо провожали плот взглядом, чем вызывали неизменное веселье у троицы братьев, не упускающих ни одной возможности позубоскалить над трусливыми одиночками.

Лесорубы, напротив, воспринимали явление горжеводов как весомый повод забить на работу. Откладывали топоры и пилы, пробирались через завалы белевших свежими срезами бревен поближе к берегу, после чего степенно набивали трубки и обменивались с командой “Вислой Карги” свежими новостями. Шаркендар по такому поводу даже приглушал толкатели, вынуждая плот застыть на месте под надрывный гул маломощных маневровых винтов. Старик вообще любил почесать языком, хорошенько обсосать беззубым ртом свежие слухи и сплетни, но при этом старательно избегал разговоров с остальными членами команды – то ли успел всех основательно достать, то ли его все основательно достали. На Брака он поглядывал с колючим любопытством, но разговор пока не заводил – лучше него со штурвалом управлялся разве что Раскон, но тот безвылазно сидел в своей пристройке, шурша бумагами и звеня исчерканными записями пластинами контрактов, поэтому днем Шаркендару под навес ходу не было.

Все подобные встречи с лесовиками заканчивались одинаково – рыжий рявкал из своей комнатушки что-то вроде: “Какого шарга стоим!?”, старик торопливо будил толкатели, после чего горжа бодро трогалась с места, оставляя за кормой разочарованно бухтящих лесорубов, распихивавших по карманам курительные принадлежности и уныло возвращающихся к работе.

В остальное время жизнь на плоту мало отличалась от обычной лагерной стоянки, если не обращать внимания на проплывающие мимо берега и плещущуюся за бортами воду. Лохматый Везим, беспрестанно бубня, ловил рыбу на длинную складную удочку, распутывая паутинку и меняя приманки – с отвратительной шевелящейся гадости на другую, еще более отвратительную. Периодически он забирался в крохотную лодочку, после чего, истошно треща движком, уплывал куда-то вверх по течению, чтобы спустя пару часов вернуться на горжу с забитым рыбой, ягодами и какой-то съедобной дрянью рюкзаком. Вопросов ему никто не задавал – подобные отлучки явно были для команды привычным явлением. Добытая жратва, среди которой однажды оказался даже некрупный подсвинок, сваливалась в дурно пахнущую кучу рядом с жаровней, после чего грустно воняла там до самого вечера, дожидаясь своей участи – готовкой заведовал Шаркендар и днем ему было не до того.

Старик заведовал мелкой бытовухой – от готовки до обустройства стоянки на ночь и штопанья носков – не забывая при этом поддерживать на высоте моральный дух команды – управлять горжей в трезвом виде он считал бессовестным расточительством оставшегося ему срока жизни, а пить в одиночестве ему не позволяли республиканские заморочки и религия. Поэтому хриплый глас свыше, призывающий помянуть очередного никому не известного деятеля или историческое событие, звучал на “Карге” с не уступающей механическим часам точностью и регулярностью. Сбиваться Шаркендар начинал только под вечер, когда голос его наливался молодецкой удалью, а вместо наполненных вселенской грустью эпитафий над рекой все чаще плыли похабные шутки самого низкого толка.

– И вот захожу я к ней, а там… – делал он многозначительную паузу и загадочно булькал флягой.

– Зубы выбили?

– Сиськи отвалились?

– Муж? – предположил возившийся с конденсатором Кандар.

– Жопы нет! – орал во весь голос старик, заливаясь дребезжащим смехом и прикладываясь к горлышку. – Раньше была жопа, а теперь нет!

– Эта… эээ… штука. С островов пришла, – глубокомысленно поднял вверх палец Жердан Старший.

– Зараза. – помог ему с нужным словом Жердан Младший. – Поветрие.

– Гхм.

– А откуда еще, Рас? Жрут свою траву, ну и шарг с ними. Но жопы это уже серьезно. Это…

– Это война. – пояснил Средний. – Побоище.

– Травят нас островитяне, – заметил от своего верстака Брак. – Истребляют. Бьют по самому больному, сволочи.

Жерданы молчаливо выразили солидарность, опрокинули по кружке и вернулись к бесконечному перекладыванию груза в поисках идеальной развесовки. Делали они это с душой и с размахом, из-за чего то один, то другой борт погружался в воду, подтапливая палубу и вызывая гневные вопли остальных членов команды.

Было их трое, розовощеких, невысоких, жилистых и удивительно похожих друг на друга, несмотря на разных матерей. Их даже звали одинаково, за что братья искренне ненавидели своего блудного папашу, которого по загадочному совпадению тоже звали Жерданом. Тот был горжеводом, матерым старым соблазнителем, представлявшимся аристократом, сбежавшим откуда-то с Талензы. Судя по количеству оставленных им безутешных женщин, до сих пор ожидающих по многочисленным речным поселкам возвращения своего прекрасного принца на ржавом плоту, – сбежал он исключительно от ужасов семейной жизни.

Сами братья встретились случайно, пересеклись где-то на извилистых речных дорогах западного Гардаша. По первости закрысились, едва не поубивали друг друга, но потом объединились в своей нелюбви к отцу и с тех пор больше не расставались. Писать и читать они не умели, в эйносах разбирались не лучше безмозглых рапов, дни предпочитали коротать тягая железки и наливаясь пивом, а из всех жизненных радостей уважали лишь хорошую драку и баб. Зато в этом им не было равных – даже в Приречье, закончив перетаскивать всякое из мастерской Брака, они умудрились закуситься одновременно с молотобойцами и лесорубами у кабака, после чего технично начистили лесовикам морды и отправились окучивать единственную доступную в поселке женщину. И, вроде как, преуспели.

У братьев было две мечты на троих, ради исполнения которых они готовы были даже ослушаться Раскона, которому в остальное время подчинялись беспрекословно. Первая мечта была далекой и недостижимой, так как начистить рыло Жердану-Отцу мечтала половина мира, а, судя по отсутствию слухов о нем в последние годы, кому-то это вполне могло удасться. А вторая мечта была чуткой, нежной и даже в чем-то трогательной – братья хотели разыскать где-нибудь четвертого Жердана, взять его под свое крыло и сменить прозвище команды с неблагозвучной “Троицы ублюдков” на солидный “Шарговый Квартет”, для чего даже заказали у скорняков фигурные нашивки, до поры до времени ожидающие своего часа в бесчисленных карманах их черных кожаных плащей.

Брака они при первой встрече допрашивали с дотошностью доминионских следователей, поминутно сбиваясь и помогая друг другу донести мысль. Общий словарный запас природа распределила между ними совершенно непредсказуемым образом, зато взамен наделила феноменальным чувством локтя, позволяющим понимать друг друга с полувзгляда и дополнять сказанное почти без пауз. В десятый раз убедившись, что про других Жерданов калека в жизни не слышал, они потеряли к нему интерес и с тех пор почти не обращались. Что Брака полностью устраивало – при близком общении братья производили странное и пугающее впечатление, сродни наблюдению за голодным драком в своем логове – вроде и восхищаешься красотой твари, но один лишний звук – и оно тебя сожрет.

На горже эти трое занимались всем подряд, без какой-либо системы. Таскали туда-сюда груз, изредка помогали Кандару с железками, ворочали ворот лебедки, удерживающий связку плотов… Но в основном троица просто сидела под здоровенным навесом, накрывающим большую часть палубы, и зубоскалила. На расположившегося там же Брака, с горем пополам приводящего в порядок свой верстак, они внимания не обращали.

Уже под вечер “Вислая Карга” зашла в небольшую, но глубокую заводь, укрывшуюся в тени поросшего лесом холма. Выбравшийся из своей берлоги Раскон объявил ночевку, вызвав облегченный вздох команды и слегка разочарованный – Брака. Тому хотелось посмотреть, как горжа будет идти по ночной реке, но капитан рассудил иначе. Русло узкое, изобилующее древесными завалами и поворотами, да и отмелей тут хватает. Днище у горжи крепкое, но лишний раз нарываться в темноте на скрытый под водой валун – лишние проблемы. Да и спешки не было – наводок на добычу рыжебородый в Приречье не получил, а доставка груза не оговаривала каких-то особых временных рамок.

– А еще по ночам драки летают, – ответил Кандар на невысказанный вопрос калеки. – Днем они среди зелени ни шарга не видят, да и саму реку с трудом разглядеть можно. А вот ночью, если под фонарями идти будем…

– Сожрут нас, малец, – добавил возящийся с ужином Шаркендар, – Покроет ящер наше корыто, что бык твою мамашу.

Он сноровисто выпотрошил очередную рыбину и закинул в котел, не забыв вырезать из ее башки плоскую костяшку и закинуть эйнос в полупустое ведро.

– Ценные? – кивнул на посудину Брак.

– Только чесотка, – буркнул Везим, свежуя поросенка.

В подтверждение своих слов он топориком вскрыл подсвинку череп, сунул руку внутрь и выдрал окровавленный клинышек размером с мизинец. Показал эйнос Браку, после чего обтер рукавом и с видимой неохотой закинул в ведро. Сидящий в кресле Раскон одобрительно хмыкнул, не отрываясь от планшета.

– А остальные? – поинтересовался механик. Про чесотку он слышал краем уха, а вот что за костяшки водились в рыбе – не представлял.

– Сдадим на вес в ближайшем поселке, – ответил Средний. – Их всякие… Эээ.

– Их всякие чудаки скупают, – добавил Младший, правя пальцами заточку на устрашающего вида гарпуне. – Они с ними...

– Экспериментируют.

– Точно.

– Но обычно этим занимаются не здесь, а костяшки целыми плотами отправляют на север, где высоколобые всеми силам пытаются разгадать скрытый в эйносах потенциал, – поднял взгляд Раскон. – Чаще всего безуспешно, но иногда случаются настоящие прорывы, которые поднимают на уши всю местную экономику.

– И гробят под корень очередную живность, – неожиданно зло добавил Везим, сдирая с поросенка шкурку. – Саляку хрен достанешь, всю выбили. Кушварок извели, фелинты к реке только за эйром выходят.

Шаркендар закинул в котел последнюю рыбину, сыпанул фиолетовых бобов, высушенных до каменной твердости и якорем булькнувших в кипяток. Помешал, досыпал соли и специй. Руки у него ощутимо тряслись, но готовке это явно не мешало.

– Опять всех пердежом своим распугаете, – продолжал бухтеть лохматый, – И так уже вдоль берегов ничего живого не осталось.

– Везим, сыпани ягодок своих. Этих, эээ…

– Красненьких. Забыл как называются.

– Каких вам еще ягод, кретины? – сварливо ответил охотник, – Все что принес – там, в куче.

– Нет, этих там точно нет. Как-то они назывались… эээ.

– Интересно они назывались. Бууы, – затянул Старший на одной ноте, – Быые…

– Блюжевика? Барник? Битая кильма? – предположил Шаркендар, примериваясь к поросенку, – Кильма вкусная, жаль не растет здесь. В горах на ней ядреный самогон настаивают, кильмовку. Сладенькая, но забирает быстро.

– Уймись, старый. Эту ягоду в горах не найдешь, про нее только Везим знает.

– Я догадался, – просиял Кандар, вешая под тентом разбуженный светильник.

– Молчи в свою культяпку, не порть людям вечер. Бууыыыаа…

– Рожайте уже и я пойду, – буркнул охотник. – Раскидаю сети, а то вы до утра провозитесь и порвете все.

– Бубники отсыпь! – заржал Жердан Старший. Братья его охотно поддержали.

Везим сплюнул на угли и ушел к лодке. От бурлящего котелка потянуло над рекой дивным запахом нажористой ухи. В камышах плеснула рыбешка, из сумеречного леса завопили визжики. Нагретая за день палуба, подернутая едва заметной дымкой тумана, нехотя остывала, постанывая металлом и звеня якорными цепями. С крыши пристройки едва слышно скрипел конденсатор. Брак накинул на плечи летную куртку и откинулся на рюкзак – свободного сиденья для него не было.

– Вообще-то он прав, – заметил Раскон. – Берега повыбиты, в дне пути от поселков вообще ничего путного. Разве что совсем в глушь лезть, но горжу так надолго не оставишь. Солмов уже недели три не видели, гравики даже в Троеречье не достать.

– В Троеречье все можно достать, – возразил Кандар. – Только дорого.

– Война назревает, мальцы, – пошерудил поварешкой Шаркендар. – Помяните мое слово, если даже в такой глуши живность исчезает, быть войне.

– У тебя к войне вообще любая эээ…

– Примета. Стоит чайке на палубу нагадить, сразу бухтишь о войне. Кому тут воевать-то? Сарам с эээ…

– С доми? Пятиречью с Поречьем? Будут делить этот…

– Ареал обитания. И единственную бабу.

– Шар у нас дезертир, – с непонятной гордостью пояснил Кандар недоумевающему Браку. – Правда, не признается, откуда именно. Но, рано или поздно, мы его споим и узнаем.

– Кишка у тебя тоненькая, малец, а руки коротки.

– Рука! – бухнули братья и загоготали.

Сероглазый ругнулся и отвернулся. Шаркендар хмыкнул и принялся нанизывать на вертел поросенка.

Влажно шлепая босыми ногами по металлу, на палубу вернулся мокрый и недовольный Везим. Сунул нос в котел, навалил себе в миску кипящей ухи и принялся хмуро хлебать прямо через край, не озаботившись даже подуть на горячее варево.

– Ходят слухи о том, что Доминион собирается схлестнуться с островами, – подал голос Брак. – Я слышал что-то такое.

– Этим слухам лет больше, чем тебе, – ответил Раскон и протянул миску к котлу. Старик аккуратно зачерпнул гущи со дна и наполнил посудину. – Если верить всему, что говорят, то мы давно должны были все погибнуть под рухнувшими небесами, а наши трупы обгладывали бы падальщики из-за Купола.

– Не, для этого Предвестники должны оседлать своих… этих.

– Коней. Кто-нибудь вообще видел, чтобы на лошадях ездили?

– Я видел, – поднял половник Шаркендар, – Рейтанские кирасиры – это страшно. Гора мяса, металла, увешанные ягодами и жахателями, с длинными острыми саблями, рассекающими незащищенную плоть…

– А красные лошади у них были? – спросил Средний. – Без красной лошади Предвестник не работает.

– Может эта…

– Рыжая? Рыжий это ведь почти красный. Или там не лошадь, а всадник?

– Гхм.

– Толку от этих кирасиров против траков? Даже одинокая тарга со спаркой их будет гонять по всей Республике, – Кандар поводил в воздухе зажатой в клешне ложкой и добавил: – Даже отвала обычного хватит, к шаргу спарку. Пусть своими ковырялками ее хоть обцарапают, пока она их на фарш раскатывает.

– Против ягод – броня, против жахателей – вихревики, – согласно кивнул Брак. – Да и обычный скиммер намного практичнее. Жрать не просит, ездит быстрее, везет больше. Если еще с коляской или прицепом…

– На броню без дырокола не полезешь, а как с ним на лошади?

– Ну все, теперь их двое, – мрачно заключил Везим. – Пойду в лес спать.

Он порылся в куче хлама под навесом, обвешался силками и капканами, после чего спрыгнул с борта и бесшумно растворился в прибрежных зарослях.

– Зря вы так про кавалерию, мальцы. На Талензе ей веками воевали и куда как успешно. Удар разогнанным клином страшен, лошади под эйром разве что лететь над землей не начинают. Любое сопротивление – в клочья, как пьяный молотобоец в борделе.

– Так то на Талензе, здесь-то они за каким шаргом? – спросил Средний. – Вон, картечницей стегануть – и нет той…

– Кавалерии.

– А куда еще молодым сарам идти воевать? – пригладил усы Раскон и вновь уткнулся в миску. – Им по праву рождения положено служить, а офицеры из них, по большей части, херовые. Там Академию заканчивать надо, да и услать могут в дикую глушь – охранять с гарнизоном какой-нибудь сельский сральник в горах. Кому такое надо? За рычагами – не солидно, грязно. Пехота для простолюдинов, на флоте опасно, цепов на всех не хватит… Вот и идут в кирасиры, там мундиры цветастые, плюмажи, парады всевозможные. Лошадь боевая целое состояние стоит, особенно, если родословная еще со Старого Света тянется. Молодняк любит померяться древностью и богатством рода.

– Опять про войну, – заметил Кандар. – Ты же сам говорил, что не потерпишь.

– Гхм. Это Шаркендар опять начал. Давайте тему менять.

Со стороны леса раздался встревоженный ор визжиков, после чего что-то бумкнуло и наступила тишина. Редкие огоньки светлячков, помигав, вновь засияли неярким желтым светом.

– А что сразу Шаркендар? Я всегда против, вы знаете. Это молодым дай почесать языками у костра, нет бы сберечь силы для…

– Для баб. – перебил его Младший.

– Друг для друга, идиоты. – старик налил себе ухи и крутанул вертел. Поплямкал губами, тыкнул узловатым пальцем в румяный бочок порося, после чего заговорил: – Меняем тему, мальцы. Вот ты, Четырехпалый, каким ветром тут оказался?

– Сейчас доем и расскажу, – ответил калека, собираясь с мыслями.

С Расконом ему толком не пришлось врать, повезло. Но въедливый старик жаждал подробностей и простым “Упал с цепа” отделаться не вышло. Жаль только, что среди горжеводов уже был один бывший раб, к тому же проходивший в ошейнике целых восемь лет. Брак сам был не прочь добавить такой факт к своей выдуманной истории, что разом объяснило бы его сугубо степные познания в механике и намертво закрыло бы пробелы в прошлом.

Но Кандар и сам был невольником, к тому же наверняка знал о жизни в рабстве куда больше молодого Котобоя. Проколоться на мелочах по такому глупому поводу – верх неразумности, поэтому Брак использовал запасной вариант. Тот, где фигурировало семейство вольных торговцев, перебравшееся с Талензы в поисках лучшей жизни.

Джус из запойного пьяницы стал честным и благородным отцом семейства, совместив в себе черты Оршага и даже немного Тордена. Часовщик стал мудрым и ворчливым дедом-механиком, Логи переродился в старшего брата, обзаведясь роскошной шевелюрой и куда менее говнистым характером, Левая и Правый так и остались близнецами, разменявшими на двоих дюжину лет. Лишь Сима ни капли не изменилась, оставшись в том образе, который навечно свелся у Брака в памяти.

Выдумка мешалась с правдой, рассказ плавно стелился над темной заводью, лживые слова с поразительной легкостью срывались с языка. Новая история будто жаждала родиться, нетерпеливо подталкивая рассказчика в спину и мягко подсказывая нужное направление. На моменте описания гибели семьи от рук кочевников, Брак даже сбился и незаметно утер лицо, настолько яркая и живая картинка предстала перед глазами.

Остаток своих похождений, включая работу на других вольников, он скомкал, но Шаркендар остался удовлетворен. Старик покряхтел, поохал, обсасывая беззубыми деснами мясо со свиной ножки, после чего подытожил:

– Потрепало тебя, малец. Хотя, кого тут не потрепало…

– Скраппер где сводить научился? – спросил Старший.

– На цепе стоял, на крыше, – честно признался Брак. – Он простой, как лом, и такой же древний был. Там же гравик спер, перед тем как спрыгнуть.

– Кидал надо кидать, – глубокомысленно заявил Младший. – Это будет…

– Справедливо.

– Я теперь тоже фолшер хочу, – невпопад заметил Кандар. – Рас, у нас есть гравка лишняя? А то на флире болтаться страшно.

– Откуда?

Фальдиец отложил планшет и задумчиво смотрел в угасающий костер, перекидывая между толстыми пальцами серебряную монетку. Та, словно по волшебству, то исчезала, то появлялась на ладони, тускло блестя в свете Левого и Правого. По реке тянулись две сияющие дорожки.

– Хорошо рассказываешь, малец, – нарушил молчание Шаркендар. – Еще есть?

– Если не соврал, то знает шаргову тьму всяких баек, – ответил за калеку сероглазый. – Твои уже до печенок надоели.

– Меня комары сожрали, – пожаловался Младший. – Пойду спать.

В подтверждение он звонко шлепнул себя по лицу, размазав по щеке кровавую кляксу. Подобные шлепки раздавались на плоту все чаще, несмотря на трудившийся изо всех сил эйнос. Местные кровососущие насекомые к полуночи зверели настолько, что отгонялки попросту переставали справляться. Что удивительно, Брака они почти не трогали, что вызывало искреннюю зависть братьев. Те бухтели насчет приманки и свежего мяса для речных духов, махали в сторону калеки ветками лапника и какой-то звенящей штукой, но комары продолжали упорно игнорировать свежую добычу.

– Засиделись, – поднялся со своего места Раскон. – И не обсудили толком ничего.

– Утром что? – с затаенной надеждой спросил Старший.

– Как обычно. Если Везим ничего не найдет, пойдем дальше на запад. Может летуна запустим, если погода позволит.

– Я не про это.

Рыжий задумчиво покачал головой, окинул взглядом заводь и кивнул. Жерданы разом просияли и разбрелись по лежакам. Зашуршали натягиваемые сетки от насекомых.

– На страже Кандар, потом Средний, затем Младший. Утром дежурит Везим. – Раскон убрал монетку в рукав и потопал в пристройку. – Следите за лесом внимательнее, слухи нехорошие ходят.

– Может новенького? – протянул было Младший, но продолжать не стал.

Из-под неопрятной кучи одеял раздался сиплый храп Шаркендара.

Сероглазый похлопал Брака по плечу, загадочно подмигнул и полез на крышу пристройки – куковать в компании конденсатора, мощного светильника и объемистой фляги с пивом.

Калека проводил его задумчивым взглядом, закутался в одеяло и долго лежал, пялясь в темноту под разноголосое сопение команды. На границе слышимости звенели комары, но ни один из них так и не покусился на неприкрытое сеткой лицо.