Фальдийская восьмерка

Глава 19

С Шаркендаром попрощались на рассвете. Ни у кого не поднялась рука рубить рвущегося с цепи старика – даже Везим, протянувший было ладонь к топору, отдернул ее, словно ошпарившись, и угрюмо помотал головой. Поэтому мертвеца так и оставили на цепи, пока от ледяной воды, упорно поднимавшейся все выше и выше, он не перестал дергаться. Не умер окончательно, нет – но вялые трепыхания не шли ни в какое сравнение с той шарговой прытью, которой отличались остальные твари.

Сомнительная честь окончить странную не-жизнь выпала Браку, как новичку в команде, не успевшему еще толком привязаться к старику. Он даже не пытался возражать – молча подошел, тяжело подволакивая ногу по воде, и ткнул ножом в затылок. Потряс рукой, привычно сбрасывая расползающееся по мыщцам оцепенение, и так же молча вернулся к костру. Шагнувший было помочь Жердан помотал головой, пробормотал: “Ловко” и тоже рухнул у огня. Сил ни у кого не оставалось.

“Вислая Карга” уходила от Подречья весь остаток ночи и кусочек стылого, туманного утра. Зевающий Раскон упрямо тер глаза и выжимал из кашляющих толкателей всю возможную скорость, но даже они уже не в состоянии были долго толкать нахлебавшуюся воды горжу. Брак вместе с Везимом кое-как латали на ходу раскуроченный нос, отгоняя рвущихся помочь братьев, но толку от этого было мало – пробитым отсекам требовался полноценный ремонт. Да и темнота, действующая в удивительно гармоничном тандеме с ледяной водой, отнюдь не способствовала нормальной работе. Братья, нимало не заботясь о маскировке, запалили в центре плота огромный костер, но он лишь отгонял ночной холод и разбрасывал по всей палубе колючие, жгучие искры – прогреть металл толком не удавалось.

Подходящая песчаная отмель – широкая и в меру глубокая – обнаружилась как раз утром, когда небо на востоке уже вовсю горело рассветом. Раскон с разгона вбил застонавшую от натуги “Каргу” на стоянку, сбросил якори и принялся методично усыплять технику – эйра в баках после безумной ночи оставалось мало, а раскидывать сети по пути было просто некому.

Тогда-то все и случилось. Отправившегося к Попутчику старика хотели было просто скормить реке, но фальдиец настоял на нормальных похоронах. Благо, прямо над заводью возвышался невысокий, густо заросший плакальщицами холм, с которого открывался великолепный вид на северо-восток.

– Жалко деда, – устало пробормотал Жердан Старший, бросая последнюю лопату жирной земли на невысокий холмик могилы. – Во что он вообще…

– Верил?

– В Республике почитают Тогвия. Если только он…

– Какая разница уже? – раздраженно спросил Везим. – Он вряд ли обрадуется, если мы тут сдохнем от усталости в попытках это выяснить.

Охотник повернулся было к плоту, но был остановлен фальдийцем. Раскон прокашлялся, вытащил из заляпанного бурым халата трубочку договора и принялся читать:

– …в случае моей смерти, тело закопать. Выпейте за меня и забудьте мое имя.

– И все?

– И все, – заключил рыжий, сворачивая пластину металла. – Вечером. Всем спать, первую стражу нести Везиму.

Когда все кое-как расположились на отдых у остывающего костра, а со стороны Жерданов уже раздавался многоголосый сиплый храп, мрачный, как сыч, охотник, кутающийся в одеяло на крыше пристройки, спросил в пустоту:

– Раскон, оно того стоило?

Не дождавшись ответа, Везим сплюнул за борт и потянулся за флягой.

Выспаться толком никому не удалось. По разным причинам, основной из которых по-прежнему оставалась сохнущая на отмели “Карга”. Разбуженному в полдень Браку и так было несладко – уснуть после Подречья удалось далеко не сразу, а после беспокойной дремы виски будто сжали раскаленными тисками, настолько сильна была головная боль. А после осмотра горжи при свете дня стало еще паршивее – кроме дырявых бочек и почти дохлого толкателя, умудрился накрыться компрессор, от которого питался скраппер, и сгореть один из вспомогательных движков, отвечавших за гребные винты с левого борта. Заодно выяснилась причина, из-за которой Шаркендару пришлось пойти на таран берега – внутри железного короба ревуна было пусто, за исключением густо покрывавшей дно устройства серой пыли.

– Регрелся, – невнятно сказал Кандар и потряс замотанной бинтами головой.

Провалявшись всю ночь без сознания, механик выглядел плохо, щеголяя опухшим лицом и здоровенным синяком на щеке. Он с трудом слышал одним ухом, заваливался при ходьбе на левую сторону, а глаза так и норовили разбежаться в разные стороны. Толку от него было не больше, чем от рапа в мастерской – орет, мечется и гадит, а если бы вдруг издох – все вздохнули бы с облегчением. Так и с Кандаром: он упорно лез под руку Браку, пытаясь оказаться полезным, давал ценные советы заплетающимся языком и невыносимо всех раздражал. В конце концов сероглазого напоили ядреной ореховой настойкой с солидной дозой сонного зелья, после которого он продержался недолго – побухтел про кривые руки, с грохотом опрокинул стопку приготовленных под латки железных листов, извинился и уснул.

Брак с радостью к нему бы присоединился, но времени отдыхать не было. Сводить пришлось до рези в глазах, стоя по пояс в холодной воде – благо Раскон выделил под такое дело мешковатую полупрозрачную одежку, которая отлично держала тепло и не промокала, позволяя проводить под днищем целые часы. Чем калека и занимался всю вторую половину дня, глотая горячий травяной отвар и ругаясь на криворуких братьев и себя. Сводить выходило плохо, швы выходили кривые, неровные, а металл норовил раскалиться в тех местах, где это совершенно не требовалось, при этом упорно отказываясь нагреваться там, где это было необходимо.

Нос горжи кое-как приподняли над отмелью, использовав для этого с десяток бревен, в очередной раз доказавшую свою полезность лебедку и такую-то гразгову матерь. Особой пользы это не принесло, но свести самые здоровенные дыры удалось, как и перекрыть пробитые внутренние отсеки. Воду “Карга” все равно хлебала, как безнадежный пьяница утренний рассол, но насосы уже вполне справлялись. Оценивавший проделанную работу Раскон смотрел скептически, но в целом остался доволен. Разве что велел при первой же возможности вернуть носовую статую в исходный вид – уродливая баба все так же криво нависала над водой, будто разглядывая свое отражение или собираясь утопиться.

Настроение команды под вечер было подавленное и, в целом, препоганое. Над палубой роились комары и мрачные мысли, в котле булькало мясистое серое варево с кислым запахом, которое Жердан Старший упорно пытался выдать за знаменитый летрийский гуляш, только без перца, лука и красного батата, зато с замороженными кошачьими мозгами и влитой в кипящую воду бутылью вонючего самогона. Пахло отвратно.

– Починить до конца не выйдет, – сказал Брак, вылавливая из миски чей-то маленький, белый глаз, – Я точно не справлюсь, даже если Кандар оклемается. Плыть какое-то время сможем, но насосов хватит дней на пять. Потом все посыпется.

– Клемаюсь, – буркнул второй механик и широко зевнул, – Сли припрет, еще насосы сведем. Дней семь. Птом жопа.

– Нам хватит, – ответил фальдиец, сверяясь с разложенной на палубе картой. – Пойдем до фактории лиорцев, там отремонтируемся. Четыре дня ходу, если не насиловать толкатели.

– Пть. – невнятно пробормотал Кандар и дополнил свои слова поднятой вверх растопыренной ладонью, – Тлкателю жопа.

– У тебя всюду жопа теперь, культяпка, даже на лице. Зачем жахатель таскаешь, если не умеешь им пользоваться?

Выдав настолько законченную фразу, Жердан Младший подбоченился и горделиво взглянул на братьев. Те уважительно кивнули.

– Мзги тскаешь.

– Мы можем уже обсудить Подречье? – хмуро спросил Везим. – Хватит тупых шуточек. Что за дерьмо там произошло?

Все замолчали. Костер трещал, отбрасывая по нависшим над плотом деревьям оранжевые блики. Котел распространял вокруг себя зловоние.

– Никогда не видел, чтобы старик брался за оружие, – нарушил тишину охотник. – Он был последним человеком на западе, которому я бы доверил спасать свою задницу.

– Много ли ума надо, чтобы скраппером тварей…

– Косить.

– Много, – возразил братьям Брак. – Стену он снес чистым эйром. Причем, подвел горжу как раз на такое расстояние, откуда это было возможно. Ни разу не задел нас. И жахал каждые девять секунд, как по хронометру. С незнакомого ему оружия. Это… Это практически невозможно.

– Девять секунд это быстро? – уточнил Раскон, задумчиво крутя ус.

– Хренно.

– Невероятно быстро, – перевел слова сероглазого Брак. – Это как старый молотобоец, способный плющить ракушки с одного удара. Такой навык нарабатывается всю жизнь.

– У молотобойца мышцы… – начал было говорить один из братьев, но вовремя замолчал.

– Никогда не слышал о его прошлом, – покачал головой Раскон. – Мы познакомились лет десять назад, когда я только прибыл на запад. С пустыми карманами, пустой головой и не менее пустыми мечтами. Похожи были, наверное, потому и сошлись. И ни разу он не рассказывал о себе. Вздорный старик, оприходовавший половину борделей Троеречья, любящий выпить и всегда бегущий от драки…

Фальдиец замолчал и уставился в костер.

– Сердце не выдержало, – тихо пробормотал Везим, когда тишина стала невыносимой.

– Кто теперь скажет? Доставайте кружки.

Пили неспешно, смакуя горько-сладкую жидкость с запахом моря, которую Раскон разлил из пыльной бутылки синего стекла. В свете костра было не разглядеть, но Брак почему-то был уверен, что цвет у напитка бледно-желтый, как глаза Шаркендара.

– А помните, как он визжика по пьяни сварил?

– Всю рку обдрстали…

Одной бутылкой дело не ограничилось. По мере того, как пустели фляги, вино мешалось с дешевым самогоном, а над рекой плыли воспоминания, придавленное гибелью старика настроение понемногу начало улучшаться. Кто-то из Жерданов даже притащил из подсобки хорпу и принялся тихо бренчать незамысловатый, легкомысленный мотивчик, как нельзя хуже соответствующий поводу, но удивительным образом подходящий ситуации.

– И ладно бы от этих тварей… Раскон, мы тебя уважаем, но больше в такую срань не…

– Не сунемся.

– Даже ради трофеев. Мы много дерьма повидали, но это…

Младший Жердан ударил по струнам, хорпа отозвалась стонущим звуком и замолчала. Везим опрокинул кружку, невесело усмехнулся и заявил:

– А куда вы денетесь, ублюдки. Видели, что со стариком случилось? А ведь он даже с горжи не сходил, держался поодаль.

– Речные духи прокляли нас за то, что сожгли Подречье. Неприятности будут следовать за “Каргой”, пока мы не искупим…

– Вину?

– Глупость, – поморщился Раскон. – Когда на Альдинеро начал дохнуть скот, загибаться посевы, а прибрежные воды окрасились в красный, все тоже грешили на происки шарга. Кого только не приглашали: тогвианских святош, с десяток нойтов, увешанных зубами соплеменников… От квадраха целая делегация прибыла, со жрецами всех богов… И никто не помог, все только хуже стало. Народ взбеленился до той степени, что напал на резиденцию До-Альдинеро, семье доми пришлось покидать остров на гравицепе. Потом вернулись, конечно, с фальдийским флотом, но разграбленное поместье и убитую прислугу это не вернуло. Мор так и продолжился, начинали уже ходить слухи про то, что фальдийцы собираются покинуть остров, чтобы не допустить распространения заразы… А знаете, кто в итоге смог помочь?

– Кто? – с любопытством спросил Брак, катая в руках латунную кружку. – Неужто глазастый местный пацан?

– Слышал, да?

– Я много историй слышал.

– Да, причину обнаружил один глазастый местный пацан. Точнее, как пацан – местные воротилы подполья оказались настолько замордованы свалившимися им на голову неприятностями, которые включали в себя комендантский час и отряд легианских гвардейцев, что принялись копать. И наткнулись на неприметный грузовой цеп, усыпанный зелеными полосками, как шкура матерого фелинта. Многоуважаемые исследователи годами посещали Альдинеро, проявляя особенный интерес к высокогорному пресноводному озеру в центре острова. Ниточка за ниточкой, ноготок за ноготком – и вот уже происки шарга сменяются десятками тонн ядреной отравы, а нависшее над Альдинеро проклятье – банальными торговыми интересами летрийцев, задумавших прибрать к рукам удобный перевалочный пункт.

– Ублюдочные островитяне, – выругался Везим.

– Да, – машинально кивнул погруженный в свои мысли Брак.

Историй про архипелаг у него хватало, но только сейчас пришло осознание, что большая их часть заканчивалась именно так. Либо ушлые доми успешно проворачивали свои планы, хитроумно достигая своих целей… Либо ушлые доми успешно срывали хитроумные планы, героически мешая другим ушлым доми достигать своих хитроумных целей. Дюбое дерьмо на островах, за редким исключением, росло именно оттуда – из бурлящего котла Большой Политики.

– Не люблю доми. Гребут у нас все, что не сведено к полу и не закопано на глубине полутора миль, – выдал пьяненький Кандар. Под воздействием обильной выпивки его речь чудесным образом утратила прежнюю невнятность, зато обрела неуловимо хамоватую развязность. – Гнать их всех на острова, а мы сами разберемся.

Раскон иронично поднял бровь, но промолчал. Налил себе еще вина и задумчиво сказал:

– Чем бы это ни оказалось, происки сверхъестественных сил тут не при чем. Я сам, признаться, не на шутку перепугался и готов уже был молиться Четырем, лишь бы выбраться оттуда живым. Вы спросите меня, зачем мы вообще полезли в Подречье? Толстый фальдиец в очередной раз показал свою гнилую натуру, позволил жадности взять верх над разумом, в результате чего “Карга” лишилась своего героического защитника?

В ответ на такое заявление, над костром повисло то неловкое молчание, которое возникает лишь в двух случаях – когда кто-то хвалится тем, что буквально только что научился играть на хорпе и стремится продемонстрировать это друзьям, или когда все молча соглашаются с говорящим, но мнутся это озвучить.

– Молчите? А зря, потому что вы правы. Я не стыжусь и не оправдываюсь, мне нужен был этот ящик – и я его получил. Вон, два мешка с трофеями, которые сполна покроют все издержки, за вычетом ремонта плота. По самым скромным прикидкам, то, что находится внутри тянет фиолок на пять, на которые я не претендую. Этого мало? – Раскон усмехнулся в усы и указал толстым пальцем на братьев. – Вы, трое. Если бы там, в поселке, жил еще один Жердан или, упаси Мальтиза, ваш блудный отец… Вы бы отправились туда?

Троица загудела, а Раскон продолжал:

– Везим, я догадываюсь, зачем ты копишь кри. Если ты думаешь…

– Я думаю, что это похоже на шарговы оправдания, рыжий, – огрызнулся Везим. – Я работаю на тебя, ты платишь мне. Не смей лезть глубже, жадный ублюдок. Плети свои сети над поверхностью воды, потому что на глубине тебе рано или поздно откусят задницу.

– Гхм. Резонно, – пробормотал фальдиец. – Кандар, ты..

– Я свожу, ты платишь, – вальяжно махнул рукой механик. Глаза у него были мутные и блестели, а из кружки отчетливо тянуло вуршем вперемешку с пивом. – Чем больше ты платишь, тем лучше я свожу. Плевать на остальное.

Раскон продолжать не стал. Полученный отпор его, если и смутил, то виду рыжий не показал. Неторопливо долил себе вина, почмокал, и сказал:

– Та дрянь, которую мы встретили в Подречье. Я уверен, что виной всему люди. Не знаю пока, кто, но я твердо намерен это выяснить. Судя по расползающимся слухам и тому, что случилось с Шаркендаром, происходит это повсюду. А значит, умный человек найдет способ обернуть это в свою пользу. Особенно, если узнает о происходящем заранее и выяснит причины.

– А то, что мертвецы встают, тебя совсем не волнует? – спросил Брак.

Столь приземленный подход к тому, что целый месяц заставляло его просыпаться по ночам и шарахаться от мирно спящих людей, калеку здорово покоробил. Одно дело – когда друг другу гадят живые люди, со своими заморочками и стремлениями. Совсем другое, когда ты своими глазами видишь катящуюся по полу голову ребенка, пока его мать пытается загрызть твоего напарника. Это цепляло за живое.

– Брак, ты недавно в лесу, – внезапно подал голос Кандар. – В степях и на севере такое встречается редко, но здесь частенько творится всякое, от чего волосы на заднице встают дыбом и норовят сбежать. Бурелов, Каренфальское болото…

– Он прав, – поддержал его Везим, к вящему удивлению остальных, – Мертвецы – это страшно, дико и опасно, но хотя бы понятно. Они встают, хотят тебя сожрать, ты бьешь их по голове, они умирают.

– Шарки, – перебил его Жердан Младший. – Назовем их шарками.

– Они отняли у старика жизнь, а он отнимет у них…

– Имя. Мы всем расскажем.

– Никто их так не будет называть, – буркнул Везим, недовольный тем, что его прервали. – Будут тварями, дохлятиной или бегунками. Вы по себе знаете, каково с фантазией у здешнего люда.

– Расскажем…

– Гхм. Никто никому не расскажет, – отрезал Раскон. – Нас в Подречье не было, с мертвецами мы не сталкивались. Завтра поутру утопим скраппер в каком-нибудь глухом месте, а на любые вопросы будете посылать ко мне. У Шаркендара прихватило сердце на перегоне, горжа врезалась в берег и разворотила нос. Мы кое-как залатались и движемся на ремонт. Если кто скажет хоть что-нибудь другое…

– Скраппер обязательно топить? – разочарованно спросил Брак. Ему было безумно жаль гробить свое первое творение в качестве свободного механика. К тому же, оружие вышло на удивление ладным, да и спасло их всех, пройдя жесточайшую проверку боем.

– Можешь расплавить, если сил хватит. – ответил фальдиец. – Заодно нос облегчим.

– Зачем картечницу…

– Гробить? – недоуменно спросил Жердан. – Сам же ее купил.

Везим отвернулся и начал править лезвие топора. Брак промолчал, а фальдиец едва заметно поморщился.

– Представь себе картину, друг, – принялся вещать Кандар, даже привстав ради этого с кресла, – В Подречье с небес спускается цеп. Большой такой, величественный. Или приплывает горжа, куда менее величественная, но тоже большая. Или даже крохотная лодочка с парой охотников, груженная головами тех самых фелинтов. И какая же картина откроется их изумленным глазам, когда они подберутся поближе?

Сероглазый патетично взмахнул руками и сделал большие глаза.

– Поселок сожжен, повсюду трупы, на берегу следы большого плота. А частокол, земля и чудом уцелевшие дома изрешечены из какого-то тяжелого оружия, подозрительно похожего на скраппер.

– Хватит паясничать, Кандар, – нахмурился Раскон, – Они прекрасно все поняли.

Судя по недоумевающему виду братьев, зерно истины в последнем утверждении отсутствовало, но уточнять они постеснялись. Младший вновь принялся терзать хорпу, а старший затянул какую-то донельзя унылую и протяжную балладу про неразделенную любовь, догорающую горжу и невероятно долгую смерть от удара ножом в живот.

– Починимся, заполним баки и уйдем на юг, – вслух размышлял Раскон. – Так многие по осени делают, вопросов не будет. Там отсидимся с месяц и вернемся с первыми льдами. Как раз с поселков начнут возвращаться люди, всем точно будет не до нас. Да и за месяц всякое может случиться, особенно, если эта зараза распространилась по всему западу… Не вовремя, конечно. Как же невовремя. Хотя…

– А как же твои слова о том, что умный человек сможет этим воспользоваться? Выяснить причины, что там еще было? – с любопытством спросил внимательно слушающий его Кандар. – А вместо этого мы драпаем на юг, кормить москитов и крутить хвосты крокодилам?

– Одно другому не мешает, – возразил Раскон. – А насчет причин…. Гхм. Брак, можно глянуть на твой нож?

Озадаченный вопросом калека пожал плечами, но протянул клинок фальдийцу. Тот покрутил его в руках, с особым вниманием изучив серебристый шарик на торце, после чего вернул нож обратно.

– Ты спрашивал, почему меня не волнуют мертвецы? Как раз поэтому. Один хороший удар в затылок – и все. Неожиданно, когда никто ничего не знает – они безусловно опасны. Наверняка в Подречье произошло что-то подобное. Кого-то зашибло бревном, потом мертвец загрыз еще кого-нибудь…

– Шарк.

– Гхм. Потом шарк загрыз еще кого-нибудь, паника, неверие… К тому моменту, когда в происходящем более-менее разобрались, на ногах остались немногие. И даже они без особых проблем смогли бы отбиться, будь у них опыт и достаточно времени на подготовку. Поверь, Брак, если на западе можно решить проблему ударом топора по голове – это не проблема, а временная неприятность. Местные подраться любят и умеют, да и оружия здесь полно.

– Когда я бил их в затылок, они не падали, – подал голос Везим, – Дергались, твари.

– У Брака был опыт, еще там, в доме. – усмехнулся Раскон. – А еще у него был замечательный именной клинок, которыми славятся офицеры канторского воздушного флота. Не расскажешь нам, откуда он у тебя?

Брака неожиданный вопрос не удивил. Он и так корил себя за то, что в Подречье поддался страху и рассказал о Тордене, а заметив интерес фальдийца к ножу – спешно выстроил у себя в голове подходящую версию.

– Достался от бывшего офицера канторского воздушного флота, – бесхитростно пожал плечами калека. – Я не крал, честно получил его в подарок. Не знал, что он такой приметный.

– Того самого канторского наемника? – уточнил Раскон. – Который впервые столкнулся с мертвецами?

– Шарками.

– Да, от него, еще полгода назад, – кивнул Брак. – Это долгая история.

– Полгода… Гхм. Вот и расскажи нам ее. – откинулся в кресле фальдиец и потянулся за новой бутылкой, – Истории такого толка часто приукрашены, изобилуют домыслами и нелепыми выдумками, но зерно истины из них всегда можно извлечь. А ты постарайся рассказать все с самого начала и подробно, ничего не упуская.

Брак замялся. Он помнил, что обещал Тордену никому не упоминать его имя. Но канторец погиб, доска для забойки провернулась, сменив позиции на прямо противоположные. И теперь он чувствовал острую необходимость отплатить человеку, отдавшему за него свою жизнь. Оставить его имя в забытьи, когда уже через пару лет про него забудут все, кроме самых близких людей? Или же раскрыть историю миру, возможно, подарив Тордену то, чего он искренне желал и страшился всем своим существом – славы, достойной его именитого предка?

Протез тускло мерцал в свете костра, глубоко выдавленные в металле закорючки извивались и сами собой складывались в историю. Самое начало, развитие, кульминация… И отсутствующая концовка. Слова жгли разум, рвались на волю, и Брак поддался их натиску.

Устроился поудобнее, отобрал у прикемарившего Кандара кружку с вуршем и размеренно заговорил, глядя в костер:

– У каждой истории есть название. Эта называется длинно и не в меру пафосно: “Легенда о человеке, который чувствовал взгляд смерти, но так и не смог сделать ее счастливой”.

– Похабщина, – буркнул Везим.

– В меру, – цыкнул на него Раскон, с любопытством глядя на калеку.

– Его звали Торден Дертаго и в свои шестнадцать он был… – начал Брак, но был грубо прерван одним из Жерданов:

– Может, с самого сотворения начнешь?

– Давай про шарков. – поддержал его охотник.

– Пусть продолжает, – возразил Раскон, делая глоток вина. – Хорошие истории сродни торговым договорам – свести отпечаток занимает мгновение, но по-настоящему ценным достигнутое соглашение делают все те часы, дни и года, которые привели к тому самому мгновению. Продолжай, Четырехпалый, не останавливайся. Расскажи нам.

Брак прокашлялся, нагрел кружку и принялся рассказывать.

– Его звали Торден Дертаго и в свои шестнадцать он был самым молодым офицером Канторского Воздушного Флота, славящегося своим бескомпромиссно строгим уставом, высочайшим уровнем мастерства команд и лучшими гравицепами по ту сторону океана…

Легенда о канторском головорезе, неоднократно обманывавшем смерть и избороздившем небеса почти над всем миром, рождалась легко и непринужденно. Брак вспоминал ночной разговор, додумывал подробности – и даже вечно недовольный Везим понемногу увлекся, колкие ремарки сменились вежливыми уточнениями, а глаза загорелись. Проснувшийся Кандар отобрал у братьев хорпу и принялся наигрывать простенький, медленный мотив – его железные пальцы с трудом справлялась со струнами, периодически срывая мелодию на дребезжащие взвизги, но замечаний никто не делал.

Детство, отрочество, юность, борьба с многочисленными молодыми отпрысками старого аристократического рода за внимание старших… Первые драки, первая неловкая любовь, первые друзья, такие, с которыми дружба пылает жарче самого яркого костра, но чьи имена ты с трудом вспоминаешь, едва количество прожитых лет переваливает за второй десяток.

Академия Семи Башен с ее сияющими на солнце шпилями, скрывающая за вычурным фасадом гнилое нутро, пропитанное застарелыми обидами и вечным соперничеством седых, усатых стариков, давным-давно растерявших ясность ума и живущих указаниями из написанных ими же пыльных уставов. И бессонные ночи над пожелтевшими от времени страницами тех же уставов.

Первая дуэль. Первый офицерский патент. И первый потерянный цеп.

Обшивка плота нагрелась от костра, и теплая вода на отмели сияла куда ярче, чем в остальной реке. Да и ночь выдалась теплее, чем предыдущая – облаков почти не было, а с неба с любопытством следили за происходящим Левый и Правый. И, чем ближе подбиралась история к своей развязке, тем светлее становилось в заводи.

– Канторец, волоча за собой неестественно искривленную ногу, подошел к затихшему мертвецу и жахнул в упор, расплескав по земле и окончательно успокоив то, что некогда было Сорватом. Выглядел Торден плохо – весь залитый кровью, одна рука висит плетью, нога явно сломана. Как он в таком состоянии вообще умудрялся стоять, оставалось загадкой. Зажав подмышкой жахатель, канторец дрожащими руками сменил банку…

Брак замолчал, вновь переживая события у “Вдовушки”. Ему не стоило особых усилий выкинуть из истории себя, учитывая свой откровенно никчемный вклад в произошедшее. Но вот заново ощущать те же эмоции было невыносимо тяжело. Чем ближе он приближался к тому самому моменту, тем труднее становилось говорить.

– Торден поднял с земли дырокол, оперся о древко, с облегчением снимая вес со сломанной ноги. Он бледнел на глазах, смуглая кожа проступила крупными каплями пота. Безголовый Стогм встал на колено и принялся раскачиваться, словно принюхиваясь. Со стороны опушки послышался треск ломаемых веток, а из-за деревьев выметнулись мертвецы…

– Шарки.

– Заткнись, – прошипел Везим.

– А дальше что? – спросил Кандар, когда пауза безобразно затянулась. – Он точно выжил, иначе не было бы рассказа. Но вот как – мое воображение отказывает. Три шарка, с такими ранами…

Брак смотрел на реку, пряча от слушателей глаза. Проморгался, залпом допил оставшееся в кружке пиво и повернул голову к костру.

– А как вы думаете? Конечно выжил, иначе история называлась бы по-другому, – усмехнулся калека, искренне надеясь, что никто не обратил внимания на его состояние.

Он наполнил кружку, собираясь с мыслями и пытаясь представить, что могло произойти тем утром в лесу.

Канторец прерывисто дышал, тяжело опираясь на древко странного копья степняков. Глаза застилало потом, граница зрения сузилась – но видеть приближающихся мертвецов это не мешало. Скорее – наоборот, помогало, выцветшие краски наполнили мир невиданной до этого контрастностью, позволяя разглядеть каждую крупицу пепла на одежде, каждый волосок на руках поднимающегося Стогма.

Самым удивительным было то, что он не ощущал знакомого взгляда на затылке. Пока Торден дрался с кочевниками, пока вязал орущих раненых в трюме, пока допрашивал выживших – чужой взгляд привычно холодил спину. Слабо, не в полную силу, когда ноги сами собой разворачиваются и начинают бежать, но постоянно. А сейчас – как отрезало, будто неизвестный наблюдатель разочарованно отвернулся, полностью потеряв интерес к происходящему. Хотя, казалось бы, самое время наконец отправиться на свидание со старой знакомой.

За свою жизнь он настолько привык доверять этому ощущению, что вопреки всему улыбнулся. Она не смотрит. А если она не смотрит, чего ему бояться?

Торден, балансируя на одной ноге, полез здоровой рукой в карман куртки, нащупал там прохладное стекло бутыли. Он готовил этот зажигательный подарок на случай драки в трюме, ведь ничто так замечательно не выкуривает засевших в укрытии ублюдков, как старая-добрая горючка по рецепту илтийских повстанцев. У этой смеси даже прозвище свое было – “Илтийское трехсолодовое” – по числу ингредиентов. Горючее масло, горстка металлической пыли и полстакана дегтя. Добавить железный гвоздь, глубоко вбитый в пробку, – и при удачном броске можно запросто спалить броневозку.

Броневозок у рухнувшего цепа не было, зато были шарговы мертвецы. При всей их сверхъестественной силе и скорости, вели себя они подобно диким зверям, подхватившим летрийское бешенство – бросались на самый шумный и активный раздражитель. А звери боятся огня.

Догадка была так себе, но что-то получше Торден придумать уже не успевал. Был соблазн попросту раскалить гвоздь и бросить емкость в ближайшую тварь, но об мягкую землю стекло точно не разобьется, да и прямое попадание в голову отнюдь не гарантировало успех – бутылки из-под канторского вина не зря прозвали в народе “кабацкими дубинками”: за ухватистость, доступность и поистине шарговую прочность.

Выдрав зубами пробку, Торден широким жестом мазнул вокруг себя кольцо густой, темной жидкости, оставив сухим лишь крохотный участок прямо перед собой. Вторую бутылку он достать не успевал, да и не было нужды – пропитанная горючкой пробка упала на влажную дорожку, смесь полыхнула ярко, жарко, и по всей длине, заключая канторца в кольцо пламени. Уже было прыгнувший Стогм отшатнулся и, несмотря на отсутствие головы, впервые за все время издал хоть какой-то звук, похожий одновременно на сухое покашливание и сдавленный вопль. Мертвец припал к земле, рыскнул в одну сторону, в другую. Бросился в незанятый пламенем участок – и напоролся грудью на широкое лезвие дырокола.

Сломанная нога отказывалась держать вес тела, поэтому канторцу пришлось опуститься на одно колено, придавив упертую в землю пятку дырокола. Мертвец бился, рвался вперед, а за быстро опадающей стеной огня бесновались еще двое. Торден приглушенно выругался, ища спуск пружины ублюдочного оружия клановых. Нашел.

Полыхнуло синим, отдача больно ударила по ноге… Зато две половинки Стогма отшвырнуло далеко назад, выбросив в воздух фонтан красной взвеси и бурых ошметков. А в освободившийся проход уже ломились следующие твари, толкаясь плечами и мешая друг другу. Канторец не стал дожидаться, пока они разберутся, чья конечность кому принадлежит, и попросту жахнул в упор, зацепив обоих сразу. Столь ошеломительного эффекта, как от дырокола, не было, но мертвецам хватило. Явно оглушенные, они повалились на спины и вяло задрыгались. А Торден уже тяжело поднимался, доставая из куртки вторую бутылку…

Когда он закончил бинтовать густо залитую кровью грудь, изрубленные тяжелым лезвием дырокола мертвецы уже обуглились. Пламя стерло черты лиц, слизало волосы, сожрало одежду и наполнило воздух отвратительно сладким запахом паленой человечины – а твари все продолжали дергаться, никак не желая умирать окончательно. Обнаженные зубы клацали, побелевшие от жара глаза давно ничего не могли видеть – но, казалось, продолжали упорно следить за полуголым канторцем.

Дела у него обстояли плохо. Сломанная в двух местах нога, выбитое плечо, погрызенная ключица и дикая боль, которую не смогло приглушить даже крепкое пойло. Но, несмотря на все это, Торден был счастлив, что остался в живых. Счастлив, что выбрался из очередной смертельной передряги. А еще он был раздосадован и, самую малость, разочарован. Раздосадован на себя, за то, что утратил бдительность и позволил себя ранить. А разочарован…

Такой родной холодок в затылке, злобный взгляд между лопаток – он так и не вернулся, пока на поляне у цепа кипела стычка с мертвецами. И Торден чувствовал себя обманутым. Словно маленький ребенок, решивший похвастаться отцу дурацкой башенкой из кубиков, которую он сделал сам – лишь для того, чтобы обнаружить, что родитель давным-давно ушел из детской по своим делам.

Торден туго обмотал самодельную шину обрывками одежды. Сжав зубами обрывок кожаного ремня, вправил плечо об ствол обгоревшей ели, перепачкавшись сажей и сдавленно выматерившись. Попытался было поднять шляпу, но влажные от крови пальцы соскользнули по тулье, и головной убор шлепнулся обратно в грязь. Канторец вздохнул, закинул на плечо мешок с бумагами и, тяжело опираясь на переделанное в костыль копье, побрел через перепаханную ногами и залитую красным поляну в сторону опушки, где призывно поблескивал бронзой руль двухколесного скиммера.

Уже сидя в широком седле, кое-как примостив больную ногу на подножке и чувствуя задницей, как в недрах машины пробуждаются от сна эйносы, канторец в последний раз посмотрел назад. Задержался взглядом на догорающих останках, на искореженной туше цепа, на разбросанном повсюду оружии… Особенно долго он вглядывался в западный лес. И лишь убедившись, что на поляне не осталось никого живого, Торден крутанул рукоять на руле и медленно поехал к опушке, поминутно ругаясь и проклиная тупых дикарей и их непослушную технику.

– Он добрался до степи и поехал на северо-восток, – после недолгой паузы сказал Брак, буравя взглядом реку. – Раны были тяжелые, через несколько часов он потерял сознание и рухнул со скиммера, едва не убившись окончательно. Там, в степи, его и нашло семейство вольных торговцев. Незнакомец не был похож на кочевника, хотя рядом и валялся клановый скиммер, поэтому глава семейства решил рискнуть. Тордену здорово повезло, что кто-то из вольников неплохо разбирался в лекарском деле – мечущегося в горячке канторца выходили, подлатали, да так, что спустя неделю он уже мог самостоятельно передвигаться и даже не промахивался ложкой мимо рта. Канторец даже рассказал свою историю, целиком, благо делать ему в кузове трака все равно было нечего, а возвращаться на Аркензо он больше не собирался. Еще через две недели вольники закончили торговый маршрут, вернувшись в Доминион, а Торден на первом же цепе отправился на восток, выбрав пунктом назначения далекий, солнечный Кантор. Своих спасителей он отблагодарил трофейным скиммером, любимой шляпой и примечательным именным ножом, заявив, что прошлое его больше не держит, и пора думать о будущем.

– А бумаги профессора? – заинтересованно спросил Раскон. – Увез с собой или тоже оставил?

– Отправил владельцу с попутным цепом, – устало ответил Брак. – Это же Торден.

История его вымотала, а необходимость складно врать и следить за каждым словом далась куда тяжелее, чем ожидалось. Он уже успел много раз пожалеть о своем решении, и все, чего ему теперь хотелось – это упасть на лежак и пролежать там часов пятнадцать.

– Жаль, – покачал головой фальдиец. – Надо же, правнук самого Тиля… Неудивительно, что ему удалось выбраться. Если он унаследовал хотя бы крупицу удачи своего предка…

– Мощный дядька, – уважительно кивнул младший Жердан. – Четверых шарков в одну…

– Харю. И это заломанный весь.

– В шарков я еще готов поверить, – недоверчиво протянул Кандар. – Но шестерых искателей, даже если это поганые Скорпионы… Не верю. Я видел клановых искателей в деле, когда был в рабстве. Даже самый распоследний ублюдок из каких-нибудь Гиен стоит в бою троих. Когда они ищут добычу, их не застать врасплох, не подобраться незаметно. И чтобы какой-то канторец в одиночку разделал шестерых, без единой царапины… Не верю. Один из армов точно брешет.

Брак вскинулся было возразить. За Тордена было обидно, как и за родной клан. Но свою чашу лжи и недомолвок он за сегодня испил уже до дна, поэтому промолчал. Зато внезапно подал голос Везим.

– Фелинта в честном бою тоже не взять, культяпка. Но дай самому херовому охотнику время на подготовку, и он завалит кота деревянной палкой и карманным ножом. А этот Торден, он не простой канторец. Даже если в этой истории половина – выдумка, он все равно будет одним из самых опасных ублюдков, о которых я знаю. Для таких людей десяток вонючих кочевников с утра – отличное начало дня. Если бы ты слушал ушами, а не задницей, то понял бы это.

– Если он такой непростой, почему я о нем не слышал? – запальчиво спросил сероглазый.

– Ну вот, услышал же, – как маленькому разъяснил ему Старший Жердан. – Чего тебе еще надо, собака лесная? Не порть…

– Впечатление…

– Говнюк. – припечатал младший.

Кандар обиженно умолк и уткнулся в кружку.

– Хорошая история, – подытожил Раскон, тяжело поднимаясь с кресла. – Понятно теперь, почему заносчивая скотина Краатен столько продержался, с таким-то характером. Если садишься за стол в притоне, с полными рукавами крапленых карт, лучше убедиться, что за твоей спиной стоит пятерка вооруженных телохранителей. Или один везучий канторец.

– Ты его знаешь? – удивленно спросил Брак. – Этого доми?

– Знал. – коротко ответил фальдиец. – Но это уже не имеет никакого значения, потому что Краатен До-Аркензо погиб пару месяцев назад. По слухам, захватив с собой половину Белого Дворца и прорву прислуги. Подозревают летрийцев, но их всегда во всем подозревают. Что, кстати, косвенно подтверждает твой рассказ – будь при нем Торден, и будь у канторца хоть малая доля описанных тобой способностей – вряд ли удалось бы так легко избавиться от наследника Аркензо.

– Раскон вечно знается со всякой швалью, – ухмыльнулся Везим. – Запомни это, Брак, когда на другом конце света внезапно рухнет цеп или утонет горжа.

– Горжи это наше, лесное. – поправил его средний Жердан. – Мне понравилось. Хромец, а еще истории в твоей железной ноге есть?

Брак кивнул, покосившись на протез. Свободного места оставалось мало, но на этот счет у него уже появились идеи.

– Хватает. Даже местных успел насобирать. Про Скерийский Водопад, призрак южных низовий и синего фелинта.

– Про фелинта даже я слышал, – хохотнул Кандар, – Хитрая зверюга, оставляет в дураках охотников уже который год. Даже Везим его ловить пытался. О, видишь, как запыхтел? Хочу себе на клешню усатую морду свести, только сплав какой нибудь надо достать, синего цвета. Чтобы наш охотник смотрел на него, вспоминал про свой обсер и благодарил меня за напоминание. Я же от всей души, бесплатно стараюсь.

– Давно пора тебя назад отправить, сводила. – огрызнулся Везим.

– Это куда?

– В мамашу на переделку

Братья с готовностью заржали. Раскон поворошил догорающие угли костра, окинул взглядом реку и спросил калеку:

– Почему вчера не сказал, что мертвецы боятся огня?

– Не до того было, что вспомнил, то и рассказал, – зевнул Брак, – Да и что бы это поменяло? Ты бы не стал рисковать своей драгоценной коробкой, а факелы лишь привлекли бы внимание.

– Да и поселок Шаркендар все равно спалил к шарговой матери, – все еще не отсмеявшись добавил Жердан Старший. Осекся, посмурнел и поднял кружку вверх. – Давайте за деда, и…

– Спать.

Пили молча, отводя взгляды от нависающего над рекой холма, где нашел свое последнее пристанище старик. Когда все расползлись по койкам, а Раскон уже почти скрылся в своей пристройке, фальдиец вдруг обернулся и сказал:

– От Шаркендара остался его сундук с личными вещами. Он на этот счет указаний не давал, так что кто захочет – копайтесь. Или утопите в реке, он бы оценил такой жест. И еще… – задумчиво протянул рыжий. – Мне понадобится новый рулевой, хотя бы временно. Я не могу торчать наверху круглыми сутками, так что буду учить управляться с “Карталейной”.

– Давай я! – с готовностью высунул из под одеяла перебинтованную харю Кандар.

– Раскон, я давно… Давно… – едва не вскочил с лежака Жердан Младший.

– Рулевому нужны обе руки и хотя бы капля мозгов, – мотнул головой фальдиец. – Брак, пойдешь завтра рулевым? Я добавлю пару пунктов в договор и повышу оплату.

– Пойду.

Раскон удовлетворенно кивнул и скрылся в пристройке, лязгнув на прощанье дверью.

Тихо гудели бесконечно качающие воду насосы, едва слышно тарахтели компрессоры – но даже шум эйносов не мог заглушить звенящую тишину предрассветных часов. Брак устало откинулся в кресле, потер глаза и поплотнее закутался в одеяло. Несмотря на то, что он почти двое суток оставался на ногах, вымотался до предела и много выпил, сон не шел. Да и общее состояние оставалось отвратительно бодрым, опьянение стремительно отступало, уступая место мрачным размышлениям и потревоженным воспоминаниям.

Механик покатал в руках кружку с недопитым пивом, поморщился и вылил остатки в зашипевшие угли. Изучил опустевшую посудину, невесело улыбнулся и поставил ее вниз, на палубу.

Из подсобки басовито всхрапнул Раскон. Прокашлялся и захрапел уже всерьез, переливисто и звучно.

Брак, не вставая, занес протез над кружкой и со всей силы ударил сверху вниз. Приглушенно звякнуло, но толстые латунные стенки выдержали. Он ударил во второй раз, третий… Упрямая посудина не поддавалась.

Приглушенно выругался кто-то из Жерданов.

Калека поднялся с кресла. Поставил ногу на широкий ободок, придавил всем весом, со все тем же плачевным результатом. Продышался, попробовал свести неподатливые стенки… И едва не упал, когда протез провалился сквозь разом сложившуюся кружку и глубоко продавил палубу. Лязгнуло.

– Ты чего не спишь? – пробормотал Кандар. Из под его одеяла торчали только грязные волосы и голая, бледная культя с широким застарелым шрамом.

– Да так, – ответил механик, изучая неровную, смятую блямбу, оставшуюся от посудины.

– Слушай, Четырехпалый, – сонно пробормотал сероглазый. – Если я того… Лучше ты меня, ножиком, аккуратно. Не хочу топоры. Ладно?

– Ладно. Спи.

Дождавшись, когда Кандар засопит, Брак вновь уселся на кресло, глубоко продышался и принялся сводить из покореженной латуни маленький прямоугольник, увенчанный неровным кубиком пристройки.