Фам фаталь

Глава 17

Расчет на то, что Ольга Ильинична разрешит мои сомнения, не оправдался. Несмотря на близкое знакомство с Кайсаровым, о его картинах она ничего сказать не смогла... или не захотела. Как все обстояло на самом деле, осталось неясным, но расследование в результате так и не сдвинулось с мертвой точки. Факт неприятный, но не смертельный, и заставить меня отказываться от попыток узнать истину он не мог. Не получилось в одном месте – пойдем в другое. В музей. К Евдокии Васильевне. Правда, уверенность, что у нее узнаю необходимое, была минимальная. Она всего лишь сотрудница музея и бывшая подчиненная Кайсарова. Но обращаться больше не к кому, и я, отбросив колебания, отправилась в монастырь.

После того случая возле дома Кайсаровых мой сопровождающий на «девятке» бесследно исчез, и теперь я раскатывала по городу исключительно в обществе парней на «БМВ». Ребятами они оказались слегка придурковатыми, но не злыми. Службу несли, но особо не усердствовали. Сторожить сторожили, но держались в сторонке и близко не подходили. Я их деликатность оценила, вела себя спокойно и нарекла остолопами.

Не успела наша кавалькада затормозить у ворот монастыря, как на площадь вырулила эта самая «девятка» и скромненько пристроилась в сторонке. Мои остолопы, только-только успевшие выгрузиться из машины, при виде ее буквально онемели. Многозначительно переглянувшись, они дружно сорвались с места и бегом кинулись к конкуренту. Тот как раз запирал свой автотранспорт, но при виде двух несущихся в его сторону разъяренных амбалов занервничал и шустро заспешил к воротам. Может быть, его маневр и удался бы, находись он к ним ближе, а так его перехватили на пол пути. Троица моментально сцепилась мертвой хваткой и неуклюже затопталась на месте. Парень из «девятки» был жилистым и, будь у него только один противник, отбился бы. К сожалению, их было двое, и они повисли на нем, как охотничьи псы на крупной дичи. Один остолоп заломил парню руки за спину, а второй для начала ударил под дых. Хозяин «девятки» икнул и сложился пополам, но тот остолоп, у которого руки были свободны, оставлять его в покое не собирался. Ухватил его за волосы и резко вздернул голову вверх:

– Ты глаза не опускай! На меня смотри, падла!

– Спроси его, чего он за нами таскается, – прохрипел напарник, стараясь удержать сползающую вниз жертву.

– Сам знаю, что спрашивать, – огрызнулся первый и тут же покорно повторил: – Чего за нами таскаешься?

– Я... не таскаюсь... По делу сюда приехал... – с трудом переводя дыхание, пробормотал топтун.

Столь явная ложь возмутила спрашивающего, он не сдержался и врезал обманщику под дых. Тот тихо охнул и медленно осел на землю.

– Не таскаешься? А кто за нами все эти дни круги нарезал? Думаешь, если крутился в сторонке, так мы тебя не засекли?! – пылая праведным гневом, выкрикнул остолоп.

Первый опять не выдержал и влез с советом:

– Спроси, откуда он взялся? Кто такой, в натуре?

– Не лезь, сам все знаю! – огрызнулся его напарник, но нужный вопрос задал: – Кто такой? Откуда объявился?

Его противник хотя и пребывал в плачевном состоянии, но кураж не растерял. Вместо ответа злобно процедил:

– Да пошел ты!

И в ту же секунду схлопотал по зубам:

– На кого работаешь, гад?

Я стояла поблизости, в разборку не вмешивалась, но к разговору прислушивалась. Вообще-то мне претят подобные методы, но раз уж так все сложилось, причем не по моей вине, то грешно не воспользоваться моментом. Меня ведь и саму сильно интересовали ответы на те же самые вопросы.

Может, им и удалось бы разговорить упрямца, но в воротах показалась Нонна. Похоже, такими суетными вещами, как наряды, сия энергичная дама интересовалась мало. Во всяком случае, она снова была обряжена все в тот же бесформенный балахон, который был на ней в момент нашей первой встречи, когда она подслушивала под дверями дирекции музея, а я, не подозревая об этом, чуть не врезала ей по лбу. Правда, теперь ее стриженую голову украшала нелепая летняя шляпа, а в руках она тащила объемистую хозяйственную сумку. Стоило Нонне заметить дерущихся, как сумка полетела в одну сторону, шляпа – в другую, а женщина, подобно пушечному ядру, с разбега врезалась в мощную спину того, кто держал владельца «девятки».

– Отпусти его! Слышишь, ты, идиот! Отпусти моего мужа!

Ошарашенный внезапным нападением, остолоп покачнулся, разжал руки и выпустил жертву. Пока мужчина барахтался на земле, пытаясь встать, Нонна сцепилась с его обидчиками. Она вертелась на месте, царапалась и визжала, как дикая кошка. Оплеухи раздавала просто мастерски, а одного из остолопов даже умудрилась укусить. Парням, ошалевшим от такого напора, справиться с разошедшейся женщиной было нелегко, а тут еще ее муж наконец поднялся на ноги и тоже включился в драку. Оставалось только мне влезть в эту кашу, только я ничего подобного делать не стала. Воспользовавшись моментом, боком прокралась мимо дерущихся и открыла дверь «девятки». Ключи от нее я подобрала с земли минутой раньше: они выпали из кармана хозяина, а он в пылу драки не заметил. Документы, как и следовало ожидать, лежали в бардачке, а заглянуть в них и запомнить паспортные данные было делом одной минуты. После этого я швырнула бумажник на сиденье и достала мобильник.

В этот раз Юра поднял трубку лично и – по голосу чувствовалось – был сильно не в духе.

– Юра, чем я перед тобой провинилась, что ты ко мне ребят приставил?

– Ты о чем? – недовольно проворчал Паровоз.

– Двух здоровых парней, которые целыми днями за мной таскаются.

– Не понимаю, о чем течь! Никого к тебе не пгиставлял. Путаешь ты что-то, Анна!

– Ничего я, Юра, не путаю. Ребята точно твои, и они от меня ни на шаг.

– Дай им тгубку, – взвился Тартыгин, даже не стараясь сдержать раздражение.

Я подошла к занятому сражением с Нонной остолопу и хлопнула его по плечу:

– Эй, парень! Тебя шеф требует.

Он недоверчиво взял трубку, правда и визжащую Нонну не выпустил, только крепче обхватил ее рукой и плотнее прижал к груди. Что ему говорил начальник, мне за воплями Нонны слышно не было, но, судя по вытянувшемуся лицу, ничего хорошего. Покорно дослушав речь шефа до конца, парень вернул мне телефон и объявил:

– Шеф вызывает. И тебя тоже!

Последние слова относились ко мне и сказаны были таким тоном, что возражать не хотелось.

– А с этими что делать? – спросил его напарник, обеими руками удерживающий брыкающегося водителя «девятки».

– Да брось его, – посоветовал товарищ

Недолго думая, тот, кто спрашивал совета, с силой толкнул мужчину в сторону. Его напарник моментально проделал то же самое с женщиной, и обе жертвы, столкнувшись, неловко повалились на землю.

Остолопы, воспользовавшись замешательством, резво кинулись к машине.

Юрий Юрьевич пребывал в таком гневе, что не смог усидеть на месте и лично вышел нас встречать. Не успели мы покинуть машину, как он коршуном налетел на парней и, яростно вращая глазами, заорал:

– Это что значит? Я думал, Анна шутки шутит, а вы, оказывается, и пгавда за ней таскаетесь!

Ребята молча топтались на месте, преданно ели начальство глазами, а по щекам у них разливалась синюшная бледность.

Я парней не осуждала. Паровоз славился своим бешеным характером. Под горячую руку ему лучше было не попадаться: он легко мог пристрелить.

– Кто пгиказал?!

Ребята хлопали глазами, отводили их в сторону и молчали. Ясно было, и правду сказать боятся, и хранить молчание опасаются. Мне стало их жаль, и я наябедничала:

– Катерина Ананьевна.

Голоса не повышала, и тем не менее орущий так, что перепонки лопались, Паровоз меня услышал. Он замолк, будто споткнулся на полуслове, и замер с дико выпученными глазами. Пребывал Юра в таком оцепенении лишь несколько мгновений, а потом набрал в легкие воздух и завизжал еще громче:

– Категину сюда! Немедленно-о!

В доме привыкли повиноваться приказам Юрия Юрьевича, потому и жена явилась на его зов без промедления. Наблюдая, как она торопливо ковыляет на полных ногах по дорожке, я с легкой тревогой подумала: «Интересно, чем обернется для меня этот звонок?»

Жене Паровоза хватило всего одного взгляда на нашу троицу и разъяренного мужа, чтобы все понять. Губы ее моментально сурово поджались, а небольшие от природы глаза превратились в сердитые щелочки. Меня она одарила прямо-таки змеиным взглядом.

– Это что значит, а? Почему гаспогяжаешься моими людьми? Хозяйкой себя считаешь? Так я быстго тебе объясню, что место твое в доме – последнее!

– В чем дело, Юра? Почему разоряешься? – тихо спросила женщина.

– Газогяюсь?! Нет, милая! Я пока еще не газогяюсь, а только спгашиваю. Когда газогяться начну, ты это сгазу почувствуешь!

Она кивнула, покорно принимая к сведению слова мужа, и снова повторила:

– Что случилось?

Паровоз бешено округлил глаза и завопил:

– Ты еще спгашиваешь?! Почему взяла гебят без моего ведома? Или им заняться больше нечем, как без цели по гогоду колесить?

– Не думала, что они тебе нужны.

– Я сам гешаю, кто нужен, а кто нет! И если даже пока не нужны, ты ими не гаспогяжайся. Пгава у тебя такого нет! А к Анне зачем их пгиставила?

– Тебя это так задело?

– Меня уже давно ничего не задевает. И дело вовсе не в Анне! Начхать мне на нее! В тебе пгичина! Загуби на носу: без моего позволения шагу сделать не смеешь! Здесь только один хозяин! Я!

Женщина поникла головой, всем своим видом выражая покорность. Паровоз посмотрел на нее, гневно посопел и вдруг совсем мирным голосом поинтересовался:

– Так зачем гебят к ней пгиставила? Чего не поделили?

Жена подняла на него невинные глаза и простодушно пояснила:

– Для охраны. Анна согласилась со мной работать, вот я и дала ей ребят... На всякий случай, чтоб чего не случилось.

– Обалдела? – смешливо хрюкнул Юра. – Какая охгана? Зачем?

– Ну мало ли... Всякое может случиться.

– Глупости! Охгана отменяется! Гебята за габоту получают бабки, и палить их гади ваших бабьих фантазий я не собигаюсь.

Юра сурово погрозил жене пальцем:

– И не вздумай ослушаться! Узнаю – тги шкугы спущу!

Разобравшись с супругой, он повернулся ко мне и с недовольным видом поинтересовался:

– А ты долго еще здесь быть собигаешься?

– Уже уезжаю.

Паровоз одобрительно кивнул:

– И пгавильно! Гогодок у нас маленький, и интегеса в нем для тебя никакого! Езжай себе с Богом!

Евдокия Васильевна оказалась на месте, посетители в музее отсутствовали, так что приступить к расспросам ничего не мешало. Плохо было то, что мое появление обеспокоило пожилую женщину. Как ни старалась она казаться безразличной, справиться с волнением не могла. Завидев меня, помрачнела и даже сделала попытку скрыться в соседнем зале. Однако я была шустрее и успела перехватить ее у выхода.

– Евдокия Васильевна, а я снова к вам!

Ответом мне было красноречивое молчание. Начало для откровенного разговора было не самым лучшим. А сердитый взгляд и сурово поджатые губы и вовсе не оставляли сомнений, что мне тут не рады. Только выбора у меня не было, и я без раздумий ринулась в бой:

– Евдокия Васильевна, я тут узнала, что Кайсаров был не только основателем музея и собирателем художественных ценностей, но и великолепным художником.

– Это правда, – нехотя откликнулась она, глядя в сторону.

– Вы видели его картины?

– Да. До войны в музее висело несколько работ Леонида Николаевича. В основном акварели, которые были сделаны во время разъездов по усадьбам. Он знал, что их эпоха миновала и скоро все они будут разрушены. А так как Леонид Николаевич понимал роль дворянских гнезд в нашей культуре, то хотел сохранить их для потомков хотя бы в виде рисунков. Ведь некоторые из домов являлись шедеврами архитектурного творчества, а большинство из них были неразрывно связаны с российской историей.

Говорить Евдокия Васильевна начала неохотно, но чем больше рассказывала, тем сильнее загоралась. Причем говорила легко и свободно, как может говорить только человек образованный и свободно владеющий литературным языком. Ее речь никак не соответствовала образу малограмотной старухи, годной только на то, чтобы сторожить музейные экспонаты.

– А еще я слышала, что Кайсаров был отличным портретистом. Вам доводилось видеть написанные им портреты?

– Только один раз, перед войной. Когда он отправлял свои работы на выставку в Москву. Мы их здесь, в музее, паковали.

– Что это были за портреты? Чьи?

– Не помню.

– Может быть, портреты его жены? Говорят, Кайсаров ее очень любил.

При этих словах Евдокия Васильевна буквально заледенела и, твердо чеканя каждое слово, произнесла:

– Слышать не хочу об этой женщине.

– Почему? – опешила я.

– Потому, что она его погубила.

– В каком смысле?

– В прямом! Леонид Николаевич действительно любил ее, а она оказалась недостойной этого необыкновенного человека. Вышла замуж из расчета и в конце концов его извела.

– Но ведь вы же сами говорили, что он погиб во время бомбежки...

– Говорила! А что остается делать, раз официальная версия именно такая? Спорить? Себе дороже! Только я точно знаю, что все было не так!

– Не было бомбежки?

– Была! Наша авиация действительно бомбила железнодорожную станцию. А рядом со станцией – там сейчас сквер – располагался рынок. Во время оккупации он оставался единственным местом, где можно было разжиться продуктами. И Леонид Николаевич действительно в тот день был на рынке. Только под бомбежку он не попадал.

– Откуда вам это известно?

– Мы встретились с ним, когда он уже возвращался с рынка домой. Разговорились, и я пошла его проводить. Мы были уже далеко, когда прилетели наши самолеты и начали сбрасывать бомбы на стоящие на железнодорожных путях составы. Я своими глазами видела, как Леонид Николаевич, живой и невредимый, вошел в свою калитку! А на следующий день ко мне прибежала их соседка и сообщила, что Кайсаров погиб на рынке под бомбами. Вранье! Это все сочинила его супруга, чтоб скрыть истинную причину гибели. Когда наши освободили город, я пошла в НКВД и написала заявление. Думала, органы разберутся, что же произошло на самом деле. Ведь Леонид Николаевич был таким уважаемым человеком! Через несколько дней меня вызвали к самому начальнику. И как начал он на меня орать! Полчаса кулаком по столу стучал, грозил посадить за клевету. А в конце приказал сидеть тихо и не болтать, иначе, сказал, тюрьма обеспечена. На работе меня без объяснений перевели из научных сотрудников в смотрители. В этой должности я доработала до пенсии.

Голос Евдокии Васильевны звучал негромко, и говорила она спокойно, но по тому, как подрагивал подбородок да влажнели глаза, чувствовалось: не смотря на годы, она ничего не забыла. Почему-то я была твердо уверена, что осторожность и атавистическое чувство страха перед НКВД не позволяли Евдокии Васильевне пускаться в разговоры с соседями и знакомыми. Со мной же она разоткровенничалась только потому, что я была чужой. Явилась на время, а потом снова исчезну навсегда. Вот пожилая женщина и не удержалась, выплеснула то, что так долго ее мучило.

– Если все, что вы говорили, правда... Почему же вам не поверили?

– Видно, была причина...

– А может, вы ошибаетесь? Все-таки шла война. Мало ли что могло случиться!

– Она его убила.

– Да зачем ей это? – воскликнула я, теряя терпение.– Должна же быть причина!

– Они ругались. Леонид Николаевич мне сам рассказывал. Мы шли с рынка, и он вдруг сказал, что домой возвращаться ему не хочется. Там тягостная обстановка и вообще он устал от бесконечных склок и скандалов.

– Если даже так! Это не повод для убийства.

– Смотря из-за чего ругаться!

– Ложь! Эта женщина все выдумала! Не знаю почему, но она лжет. Лиля, конечно, не ангел, но она не убийца! – Ольга Ильинична просто кипела от возмущения.

– Зачем Евдокии Васильевне врать? Какая ей выгода, да еще через столько лет? Может, в смерти Кайсарова действительно есть странности?

– Если б они были, поползли бы слухи. Город маленький, все на виду, ничего не скроешь. И потом, чтобы сотворить такое, должна была быть очень серьезная причина.

Я и сама это прекрасно понимала, но в отличие от Ольги Ильиничны одну, пусть и безумную причину в голове держала.

– А может, все дело в картине?

Ольга Ильинична опешила:

– Какой картине?

Я выложила на стол фотографию «Обнаженной».

– В этой. Помните, я расспрашивала вас о ней? Тогда мне казалось, ее написал Галлер, но все, в том числе и жена, категорически это отрицали. А потом мне пришла мысль, что автором картины мог быть Лилин муж. Он был прекрасным портретистом, но работы свои не афишировал, и это объясняет, почему о картине никто из посторонних не знает. Правда, Лиля тоже от нее открещивается, но тут причина может быть сугубо семейная.

– Какая?

– Лиле портрет не понравился, она обиделась на мужа и в отместку убила, – грустно отшутилась я.

– Вы сами-то верите в этот бред? – взорвалась Ольга Ильинична. – Разве из-за этого убивают? И потом... когда была нарисована эта картина?

– До войны.

Ольга Ильинична торжествующе засмеялась:

– Вот видите! Ну кто бы стал ждать несколько лет, чтобы потом убить из-за такой глупости.

Я и сама это понимала, просто ничего другого в голову не приходило.

А Ольга Ильинична предложила:

– Нужно сходить к Дине и спросить у нее. Только повторять сплетню про убийство не советую: дело может кончиться скандалом.

Услышав новое имя, я насторожилась:

– Дина? Кто это?

– Сестра Лили. Младшая. Она была очень дружна с Леонидом Николаевичем. Если кто и знает досконально его работы, так это она.

Лилина сестра оказалась очень на нее похожа! Тот же высокий рост, та же стать, те же черты лица. Даже разница в годах стерлась со временем, и теперь Дина Дмитриевна казалась одного возраста с сестрой.

Ольга Ильинична представила меня журналисткой, собирающей материал для статьи о местном музее, и этого оказалось достаточно. Завязался разговор, в результате которого меня обогатили множеством самых разных, но абсолютно бесполезных сведений. Я уже начала опасаться, что так и не узнаю то, ради чего явилась, как Ольга Ильинична спросила:

– Дина, Леонид писал портреты с Лили?

– Конечно! Было три портрета. Один в полный рост и два поменьше, поясные.

– Портрет в полный рост... не этот ли имеется в виду? – Я положила перед Диной Дмитриевной фотографию картины.

Она посмотрела на нее и засмеялась:

– Нет, конечно! Это же картина Галлера!

– Вы уверены?

– Склерозом пока не страдаю! – обиделась она. – Хорошо помню, что портрет писался в 1938 году. Позировать сестра начала сразу после Нового года. Чуть не ежедневно ходила в мастерскую Галлера и проводила там несколько часов, но работа почему-то продвигалась медленно. Лиля с нетерпением ждала завершения, ведь Валерий не разрешал смотреть на незаконченную картину. И еще помню, как она потом бушевала.

– Бушевала?!

– Картина ей не понравилась. Абсолютно! Лиля посчитала ее клеветой на себя. Ей показалось, что художник изобразил ее злобной и непривлекательной. Точно знаю, все это она высказала Галлеру и потребовала уничтожить полотно. А тот мало того что отказался, но даже отослал его на выставку в Москву. Когда сестра узнала об этом, она пришла в бешенство. Хотя характер у нее всегда был взрывной, но такой я ее никогда прежде не видела. Лиля рвала и метала, кричала, что он ее опозорил на всю страну.

– И что потом стало с этой картиной?

– Исчезла. Вы же знаете, какая судьба постигла и самого художника, и его работы.

– Лиля ее не получила?

Это был не вопрос, а скорее утверждение. После всего сказанного трудно было ожидать, что художник передаст свое творение Лиле.

– Нет, хотя поначалу существовала договоренность, что портрет будет принадлежать ей. Но после той ссоры она перестала бывать у Галлеров. Возможно, взаимная обида со временем и утихла, но Галлера арестовали...

Мы еще немного поговорили, но больше ничего интересного Дина Дмитриевна поведать не могла, и мы с Ольгой Ильиничной откланялись.

Практически все время, что мы пробыли в доме Дины Дмитриевны, моя спутница просидела молча, задумчиво глядя в сторону. И в машине она выглядела грустной. Помогая ей выйти, я не удержалась и спросила:

– Вас чем-то огорчил наш визит к Лилиной сестре?

Она качнула головой и с отсутствующим видом спросила:

– Чем он мог меня огорчить? Все было так давно! Казалось, ушло и забылось. А выходит, нет! Послушала Дину, и опять все всколыхнулось. Видно, никогда и ничего не забудется. Все с нами останется. С этим и в могилу уйдем. – Ольга Ильинична глянула мне в глаза: – Хотите знать, почему я не поддерживаю отношения с Лилей?

Вопрос был чисто риторический, потому что она тут же сама на него и ответила:

– Конечно, хотите! Не знаю, кто вы есть на самом деле и зачем вам это нужно, но события тех лет вас очень интересуют.

Я стояла, затаив дыхание и боясь шелохнуться. А Ольга Ильинична, чеканя каждое слово, выпалила:

– Потому, что Лиля поступила подло! И что самое отвратительное, эта подлость была беспричинной. А ведь мы дружили со школы. Лиля, Татьяна и я. Крепко дружили, хотя и были абсолютно разными. Она ведь знала, как Татьяна любит Валерия. Знала и все равно сделала! Зачем? А просто так! От скуки и тщеславия. И еще от зависти. Нравилось ей быть во всем первой. А тут красивый мужчина, известный художник предпочел не ее, а другую. Что эта другая – ближайшая подруга, для нее значения не имело. Главное, не ее выбрал! Не могла Лиля такое перенести! Ну и я, конечно, сильно виновата. Когда наша группа распалась, Лиля одна продолжала брать уроки рисования. Я знала ее характер, видела, как она кокетничает с Валерием, и меня это обеспокоило. У Галлеров только недавно родился ребенок, Татьяна была так им поглощена, что ни до чего больше ей дела не было. И до мужа в том числе. Я имела глупость попросить Лилю оставить Валерия в покое. Она засмеялась и ответила, что не думала об этом, но я подала ей прекрасную идею. В тот день мы поссорились. А через месяц она пришла и со смехом объявила, что стала любовницей Галлера. Тогда мы и рассорились окончательно.