Феодора

ГЛАВА 5

Герои с отцом, беседуя, медленно шли неподалеку от здания Сената, по улице, ведущей прямо к Босфору, как вдруг юноша почувствовал, что кто-то торопливо сунул ему в руку вощаную табличку. Герои инстинктивно зажал записку в кулаке. Он сделал несколько шагов, совершенно не слыша, о чем говорит ему сенатор.

Однако Полемон, похоже, ничего не заметил. Юноша осторожно обернулся, чтобы взглянуть на удаляющихся прохожих. Кто же сделал это?

Улица была полна народу, и тот, кто сунул ему записку, давно уже затерялся в толпе. Герои и представить не мог, какой путь проделала с утра эта вощаная табличка, прежде чем очутилась в его ладони: белокурая рабыня с улицы Женщин передала ее нищему на осле, а тот — хромому Исавру, потом она попала в руки уличного игрока в кости, который и вручил ее Герону, тут же растворившись в уличной сутолоке.

— Ты видишь эти галеры на рейде, Герои? — спросил сенатор. — Они совсем новые. Пятнадцать. Да-а, думаю, скоро им предстоит поработать.

Взгляд Полемона был прикован к галерам, блестевшим мокрыми веслами, и Герону удалось незаметно сунуть табличку за пазуху.

— Завтра нужно будет пойти на рынок, чтобы закупить пшеницу и масло, — продолжал Полемон. — Если начнется война, цены подскочат, и мы будем с барышами. Дай-ка подумать — кто же может знать?.. Пожалуй, префект. Неплохой куш можно сорвать. С утра сразу же загляну в префектуру.

Поняв, что разговаривает сам с собой, сенатор оглянулся на замешкавшегося Герона.

— Слушай, сынок, давай-ка вернемся к тому, о чем мы говорили с тобой утром. Вилла на побережье, та, что возле Хейрона, с виноградниками, станет твоей, как только ты подаришь мне внука. — Он хихикнул. — Можно и внучку, я не ставлю условия, у девчонок ведь свои преимущества, а?

Он подтолкнул сына локтем и хитро подмигнул.

— Хорошо, отец, — сказал Герои. Маленькая дощечка за пазухой, казалось, жгла ему грудь.

— О долгах твоих я позабочусь, — продолжал сенатор, — но во имя святого Юлиана, покровителя гуляк, скажи мне, как ты ухитрился залезть в долги за такое короткое время! Я же недавно дал тебе пять тысяч золотых, негодник!

Сегодня 'сенатор был настроен благодушно, он радовался, что сын наконец послушался его и, кажется, берется за ум.

— Разумеется, молодой человек должен до свадьбы перебеситься, в этом нет ничего плохого. Я и сам в юности был не промах, но это между нами, матери об этом ни слова! — Пожилой сенатор немного побаивался своей Фаустины, солидной матроны старой закалки.

— Конечно, отец, — пообещал Герои.

Полемон сменил тему.

— Тебе нужно будет завтра пойти со мной в префектуру. Я представлю тебя некоторым полезным людям, и ты убедишься, что при дворе не одни дураки, как тебе кажется. Можно оставаться респектабельным и при этом не отказывать себе в житейских удовольствиях. Кстати, что ты думаешь о государственной службе, ну, скажем, — дипломатический пост? Прекрасная карьера! Быть знакомым с великими людьми всех стран, знать важные политические секреты, всегда оставаться в гуще событий! Я мог бы похлопотать, разумеется, начнешь со скромной должности, но я гарантирую тебе быстрое продвижение по службе, особенно если ты понравишься Юстиниану. Уже ни для кого не секрет, что старый император болен — свищ в ноге, воспаленные суставы и тому подобное, — и его племянник Юстиниан ведет практически все дела государства сам.

Так рассуждал Полемон. Высокий, тучный и добродушный сенатор достиг того возраста, когда мужчина интересуется лишь политикой и торговыми делами, и не подозревал, какие мысли обуревают сейчас его сына. А тот был поглощен одним желанием — поскорее прочесть загадочное послание. Кто автор записки? Таинственность, с которой она была вручена, только разжигала любопытство.

Герону шел двадцать первый год. Он был среднего роста, строен, с нежным женственным лицом. Внешностью юноша пошел в мать, не унаследовав, однако, твердости ее характера; в нем не было также ничего от солидности и представительности отца. Как и большинство отпрысков аристократических фамилий, Герои слишком рано познакомился с вином, азартными играми и прелестными деликатами. По своей природе он не был жесток, и участие в ночных выходках ювентов являлось для него мучительным. Слабая воля и влечение к чувственным удовольствиям — вот что руководило им в жизни, так что следовать трезвым и скучным советам отца было выше его сил.

Вскоре отец и сын достигли своего семейного очага — внушительного каменного строения в римском стиле, с внутренним двориком и садом. Дом делился на две половины: верхнюю — женскую и нижнюю — мужскую. Окна всех помещений выходили во внутренний двор, а от входа в особняк открывался живописный вид на море.

— Поднимемся к матери? — предложил Полемон.

— Не стоит. Она сейчас отдыхает. Лучше не беспокоить ее.

— А что ты собираешься делать?

— Пойду к себе. Я немного устал, тем более что завтра мне придется отправиться с тобой по делам.

Отец кивнул. Наконец-то у сына появились здравые мысли.

Герои поспешно заперся в своей комнате и дрожащими руками извлек табличку из-за пазухи. Вот что значилось на ней:

«Ваше письмо пробудило жалость в одном сердце. Сегодня, спустя три часа после захода солнца».

Ни подписи, ни адреса. Но Герои тут же догадался, чья рука писала это, и кровь бросилась ему в голову.

Сегодня, после захода солнца…

Внезапно Герои пришел в ярость. Значит, она соизволила простить его? Она просит его явиться? Она снисходит до него? Это же смешно, он, сын сенатора, получает подобные послания от какой-то шлюхи! Он поклялся, что никогда больше не будет иметь с ней ничего общего! На днях он женится на дочери сенатора Тестера, его будущее предопределено: дипломатическая карьера, спокойная, размеренная жизнь. Или она полагает, что он пожертвует всем этим ради ее прекрасных глаз?

Он презрительно улыбнулся, сломал табличку и швырнул обломки в окно. В конце концов, чего она хочет? Сначала она выбрасывает его из дома, потом просит прийти — видите ли, она поняла свою ошибку и хочет вернуть его. Она ждет, что он приползет на коленях, умоляя простить его и целуя ей руки? Просто удивительно, какого высокого мнения о себе некоторые женщины…

Час спустя старый Траз, садовник в поместье Полемона, наткнулся на молодого хозяина, копошившегося в кустах под окнами своей комнаты. Слуга тактично кашлянул.

Герои моментально выпрямился и, увидев Траза, нахмурился.

— Я… Я кое-что здесь потерял, — пробормотал он.

— Да, хозяин.

— Мелочь, ничего важного.

— Да, хозяин.

Старый Траз заметил, что Герон прячет за спину сломанную дощечку, а тот тем временем поспешил вернуться в дом.

В назначенное время Тея услышала стук в дверь. Госпожа, которая пропадала где-то всю прошлую ночь, целый день проспала, но к этому времени была уже одета, причесана и подкрашена с особой тщательностью. Когда утром Феодора появилась на пороге дома, рабыня онемела от удивления: изумрудного ожерелья не было на шее хозяйки. Но Тея, как обычно, не проронила ни слова. Увидев Герона, служанка также ничуть не удивилась, — Феодора предупредила ее заранее.

Юноша задыхался от волнения, поднимаясь по ступенькам. Он надел новую тогу с пурпурной каймой, уложил кудри по последней моде.

Тея распахнула дверь в маленькую гостиную. Феодора стояла у стола, пристально глядя на Герона. Лампа, находившаяся позади нее, подсвечивала ее прозрачное платье. На бледном лице сверкали темные глаза.

— Феодора… — хрипло произнес юноша.

Она молча смотрела ему в глаза. Герон сделал два шага вперед, и Тея закрыла за ним дверь.

— Я получил записку, там назначено время…

Его робость раздражала Феодору. Заурядный юнец, безвольный, слабый, к тому же глуповат. И на два года старше ее. Но у нее за плечами опыт, ум, сила, а он просто неловкий и неопытный мальчишка.

Вот он, перед нею. Стоило нацарапать заурядное послание, как он бросил все и примчался. Она может упиваться своей властью над ним. Все получилось слишком легко. Что ж, еще одна маленькая победа. Пусть он мямля, но он нужен ей сейчас, она поставила на него и не отступит от своего плана, ведь она — куртизанка, а значит, мужчины — ее естественная добыча.

— Я слушаю, — произнесла она, видя, что Герон совсем оробел.

— Феодора, нет ничего гнуснее моего отвратительного поступка! Я пришел просить о прощении…

Феодора почувствовала жалость к этому слабому существу, но тут же овладела собой.

— Простить не трудно, особенно если ты раскаялся, но я хочу быть уверенной, что ты действительно раскаялся.

— Как мне убедить тебя в этом? — голос Герона дрожал.

— Как? Очень просто. Какой-нибудь выдающийся поступок, подвиг…

— Ради тебя я готов на все — только прикажи!

— На все?

— На все!

Таким она еще не видела его. Истинно рабская покорность… Феодора села и с нежностью в голосе произнесла:

— Так ты любишь меня, милый?

— Я обожаю тебя, клянусь, ради тебя я пойду на смерть!

Герон бросился на колени и зарылся лицом в складки ее платья. Сейчас она одна владела его мыслями, он желал ее и не мог думать ни о чем другом, надеясь вернуть ее расположение.

Феодора почувствовала, что платье на бедрах промокло от его слез.

— Что ж, тогда я попрошу тебя кое о чем, но это будет нелегко сделать.

— Чем труднее, тем лучше, мне необходимо доказать тебе…

— Хорошо, хорошо, я знаю…

Она закрыла ему рот душистой ладонью. Излюбленный и безотказный женский прием — нежная ладонь на губах. Он снова и снова покрывал ее поцелуями, подтверждая, что прием сработал и на этот раз. Феодора отбросила всякую щепетильность.

— То, о чем я попрошу, можешь исполнить только ты, Герон.

Голос Феодоры зазвучал интригующе, Герон поднял голову с ее колен. На его ресницах дрожали слезы.

— Я сделаю это! Ты же знаешь, я сделаю все! Я люблю тебя!

— Я знаю, что ты постараешься, но дело это требует осторожности и осмотрительности, никто не должен знать о нем…

Она перешла на шепот, ее пальцы нежно перебирали кудри юноши. Сейчас она была настоящей волшебницей, Цирцеей[26], вечной Женщиной, которую мужчина никогда не постигнет до конца, и это давало ей магическую власть над ним; Клитемнестрой[27], следящей за Агамемноном, Клеопатрой, отправляющей ложное послание Антонию[28], ставшее причиной его самоубийства, Далилой, обрезающей кудри Самсону[29], доверчиво уснувшему на ее коленях…

Герон же был просто инструментом в ее руках. Будь он даже настоящим мужчиной, а не жалким скулящим щенком, она, не колеблясь, продолжила бы осуществлять свой план. Она думала о Хионе, и ею владело одно желание — отомстить. Даже если ее план провалится и ее ждет смерть, она все равно найдет способ рассчитаться с этой жирной себялюбицей за Македонию. В конце концов Герон ничем не рискует, немного вероломства, не так уж и страшно…

Герон коснулся дрожащей рукой груди Феодоры, прикрытой только тонкой тканью.

— Я хочу тебя, — прошептал он.

Она нежно отстранила его руку.

— Феодора!..

— Нет, не теперь. Сначала дело.

— А потом?..

— Потом я надену для тебя мою лучшую тунику, причешусь, как тебе нравится, мое тело будет умащено твоими любимыми благовониями — и все это только для тебя одного…

Она склонилась и приникла к его губам долгим поцелуем, а затем быстро оставила взволнованного юношу в одиночестве.

Поутру в дом Феодоры постучался раб с бледным лицом и непомерно длинными руками. Взглянув на него, Феодора сразу поняла, что за существо стоит перед нею.

Жители столицы сталкивались с евнухами повсюду. В Константинополе их было около семидесяти тысяч. Они как бы символизировали бездумную жестокость, попирающую права и достоинство человека. Операция, которой подвергался ребенок, была несложной, но ее последствия оказывались роковыми, превращая будущего мужчину в бесполое создание с тонким голосом, нескладным телом и меланхолическим нравом.

Жители Эфиопии кастрировали пленных мальчиков особенным образом, зарывая жертву в песок по самую шею, чтобы она не могла прикоснуться к источнику боли. Многие умирали от кровотечения, инфекции или шока, но за оставшихся в живых на рынке давали втрое больше, чем за обычного раба. Богатые и умные домоправительницы охотно покупали евнухов для личных услуг. Лучшие парикмахеры, массажисты, секретари, как правило, были бесполыми. Они были чрезвычайно удобны, обладали мягким характером, никогда не становились соперниками мужьям или любовникам, им доверяли самые интимные тайны и поручения.

Разумеется, не все евнухи были рабами. В столице существовала специальная школа и что-то вроде сообщества таких людей. Некоторые занимали весьма высокие должности, как, скажем, покойный Амантий, служивший императору Анастасию и имевший огромное влияние на государственные дела. Не секрет, что бедные семьи специально подвергали мальчиков оскоплению, пытаясь этим обеспечить ребенку место на государственной службе. Постепенно в Константинополе сформировалась многочисленная и влиятельная община евнухов, и ее члены вели свои дела гораздо успешнее обычных горожан, потому что никогда не терпели неудач из-за женщин и были избавлены от тех безумств, на которые толкает мужчин любовь.

Феодора испытывала брезгливую жалость к подобным созданиям, но побаивалась их. С рабом, появившимся у двери, она держалась холодно.

— Что тебе нужно?

Он поднял на девушку печальные глаза.

— Хиона, моя госпожа, приказывает тебе явиться к ней.

Да, Хиона никогда не просила, а приказывала и повелевала, и Феодора ожидала услышать именно такой приказ. В последние месяцы ее не раз звали в дом фамозы, чтобы помочь в подготовке различных торжеств. Девушка обладала хорошим вкусом, особым театральным чутьем, живым воображением — жизнь у Македонии пошла на пользу маленькой деликате. Хиона ни разу не похвалила ее, признавать чужие достоинства было не в ее характере, зато Феодора успела приобрести в городе репутацию умелого устроителя всяческих увеселений.

В ненависти к Хионе девушка поклялась ни разу больше не переступать порога ее дома. Однако визит евнуха и приказ Хионы внезапно изменили ее намерения, способ отомстить явственно представился ей.

Она сказала слуге:

— Передай госпоже, что я уже иду.

Наспех подкрасившись без помощи Теи, Феодора заспешила по направлению к особняку фамозы на площади Афродиты. Она приготовилась долго ожидать в приемной, но ее тут же провели прямо в купальню.

Хиона относилась к тому сорту людей, которыми безраздельно владеют алчность и тщеславие. У нее было роскошное чувственное тело и холодный расчетливый ум. Иногда она тоже посылала подарки на пьедестал мраморной Афродиты, но при этом просила богиню помочь ей найти старика с кучей золотых солидов, а не пылкого молодого любовника. Безумия настоящей любви она не испытывала никогда, но умела мастерски изображать экстаз и воодушевление, и многие были от нее в восторге.

Если она не была занята с любовником, то посвящала остальное время своему телу. В заботах о коже и фигуре она дни напролет терпела голод и жажду, предаваясь массажам, умащиванию и причесыванию.

Сейчас над нею трудились армянские парфюмеры-евнухи, которые тщательно обрабатывали ее кожу, участок за участком. Хиона лежала, раскинувшись на кушетке, нагая, с закрытыми глазами, рабы же, словно механизмы, разминали и массировали ее плоть.

Когда Феодора вошла, работа не прекратилась ни на миг, Хиона приоткрыла глаза и лениво повернула голову.

— A-а, это ты…

— Да, я.

Хиона перевернулась на живот и снова опустила веки. Феодора еще полчаса стояла посреди комнаты, наблюдая за происходящим и не напоминая о себе. Наконец евнухи закончили и за работу взялись парикмахеры. Теперь Хиона сидела на кушетке и могла удостоить Феодору взглядом.

— Ты выглядишь неплохо, милая.

— Спасибо.

— Если бы ты знала, какое несчастье родиться брюнеткой! Тебе не повезло. Мужчины предпочитают блондинок. Но, надеюсь, ты своего не упускаешь.

Феодора кивнула. Контраст между ними был разительный: крупная, роскошная блондинка и хрупкая миниатюрная темноволосая девушка. Но истинный ценитель красоты без колебаний остановил бы свой взгляд на брюнетке с блестящими глазами, бриллианте чистейшей воды, в то время как зрелая матрона напоминала ремесленную поделку. Однако, хотя Антонина в порыве гнева и сравнила Хиону с перезрелой кормилицей, фамоза обладала пропорциональной, пусть и чересчур массивной фигурой, и была по-своему привлекательна.

— Я надеюсь, ты слыхала, что я даю пир через неделю?

— Разумеется.

— Да и как было не слышать? Об этом толкует весь город.

Хиона упивалась сознанием собственного величия и значительности.

Феодора промолчала.

— Я пригласила гостей, — продолжала Хиона, — немного, соберется только самое изысканное общество. Человек двадцать. Самые богатые и влиятельные мужи столицы. Понадобятся и девушки. Как насчет твоих подружек, Антонины и Хризомалло? Пять золотых солидов за вечер их устроят? Ну и подарки, которые они сумеют заслужить.

— Думаю, они придут с радостью.

— Очень хорошо. Что касается тебя, то я хочу, чтобы ты помогла мне все это устроить. Это должно быть нечто необыкновенное, выдающееся, поэтому я и послала за тобой. Десять солидов.

— Спасибо, вполне достаточно.

Тем временем рабыня занялась лицом Хионы.

— Ты кое-что понимаешь в этом деле, — продолжала Хиона покровительственным тоном. — Постарайся же, пусть будет необычный спектакль.

— Музыканты и танцоры?

— Конечно.

— Может быть, фокусники, если я отыщу что-нибудь новое? А как насчет борцов или акробатов?

— Нет, их не надо. На маленьких пирах они ни к чему. Запах пота, много шума, они обязательно покалечат друг друга, лишние хлопоты. Мое пиршество должно быть элегантным, в чем-то подобным хозяйке.

Последнюю фразу Хиона произнесла с глубокой серьезностью.

Феодора подумала, что каждая куртизанка столицы платит из своего кармана за удовольствия ненасытной фамозы. Вслух же она произнесла:

— У меня есть одна идея — необычные живые картины.

— Какие?.

— Из греческой мифологии. Афродита, богиня любви, рождающаяся из морской пены. Мне кажется, это подойдет для самого изысканного общества.

— Афродиту буду изображать я?

— Только вы и сможете сыграть эту роль.

— Мне придется заучивать что-то на память? Я этого не люблю.

— Нет-нет, ничего не надо заучивать, репетиций тоже не потребуется, разве что для невольниц. Танцорами я займусь сама. Ваша роль будет чрезвычайно проста.

— И я буду главной фигурой в этой картине?

— Конечно! Все глаза будут устремлены только на вас.

— Великолепно!

— Позвольте, я расскажу подробнее, как я это себе представляю…

— Детали меня не интересуют. Ты сама справишься.

— Благодарю за доверие. Итак, музыкантов, танцоров и все репетиции я беру на себя. Девушек для ваших гостей тоже подобрать мне?

— Нет, я уже решила, кого пригласить. Из ста лучших в Константинополе я уже отобрала двадцать.

— Очень хорошо. Вы можете быть уверены, что представление будет иметь грандиозный успех.

Хиона самодовольно засмеялась и прикрыла глаза, а рабыня принялась подкрашивать ее светлые ресницы.

— А ты неглупа, Феодора, кое-что понимаешь в своем деле. Разумеется, в городе найдется не меньше сотни девушек, которые справятся с этим не хуже, но я доверяю именно тебе.

Хиона поднялась, и началось подкрашивание и припудривание других частей тела. Покровительственный тон фамозы бесил Феодору, она едва сдерживалась, так хотелось ей запустить ногти в пухлую шею Хионы. Но лицо девушки оставалось непроницаемым.

— Тебе бы побольше таланта, и ты могла бы стать знаменитой куртизанкой. Но для этого надо знать, как пленить мужчину, как выманить у него денег побольше, как удержать его возле себя. Ты еще слишком молода, костлява, да к тому же и брюнетка. Больше всего мужчины любят женское тело, ум тоже не вредит, а ты просто глупенькая маленькая деликата.

Феодора не возражала.

Тем временем парикмахер заканчивал сооружать прическу Хионы. Было использовано множество золотых булавок, гребней, искусственных локонов и цветов; губы, веки, грудь, ягодицы, колени Хионы были подкрашены и надушены. Невольница поставила перед ней коробочку из слоновой кости, и фамоза принялась выбирать бриллиантовые кольца, серьги и ожерелье. Никто в этот миг не смог бы отрицать, что Хиона может поражать воображение и быть неотразимой для мужчин.

Кипевшая от гнева и бешенства Феодора с трудом дождалась окончания аудиенции.

В последующие пять дней Феодора работала так, как никогда в жизни. Словно полководец, собравший все свои силы и резервы, она тщательно отрабатывала детали грядущего представления, увлекая всех участников своим замыслом.