Феодора

ГЛАВА 4

Прямо по Виа Альта, широкой улице, тянувшейся от Стены Константина Великого до императорского дворца, медленно двигались носилки. Айос из своей корзины на спине ослика, расположившись подле мраморной богини, лениво наблюдал, как процессия приближается к площади Афродиты. Носилки, или октофорон, несли восемь рослых эфиопов, специально отобранных по росту и стати. Черные тела, прикрытые только ярко-желтыми набедренными повязками, блестели от пота. Эфиопы грузно ступали в такт, носилки плыли над головами прохожих; позади тащилась толпа молодежи — городские повесы, комедианты, актеры, отпуская шутки и остроты, стараясь привлечь внимание красавицы, томно раскинувшейся на шелковых подушках под балдахином октофорона. Айос знал ее: это была Хиона Боэцианка, знаменитая фамоза, царившая в элегантном, благоухающем и насквозь продажном мире куртизанок и ее воздыхателей. Ее светлые волосы были перевиты жемчужными нитями, прозрачные одежды цвета лепестков чайной розы едва прикрывали пышные формы. Хиона держала в руке зеркало в позолоченной оправе и то и дело поглядывала в него, любуясь своими классическими чертами.

— Обол, один обол! — закаркал Айос на всю площадь. — Помни, о прекрасная, об императоре Зеноне[25], когда помогаешь беднякам!

Нищий, в жизни не переступавший порога церкви, охотно использовал благочестивые изречения и намеки, чтобы разжалобить публику. Упоминание имени Зенона было понятно. Предшественник старого Анастасия влюбился однажды в добродетельную девицу и силой принудил ее к сожительству. Мать Зенона, набожная вдова, пришла в ужас и молила Пресвятую Деву наказать сына за тяжкий грех. Небеса оказались милостивы к ней, и вдова услышала голос, обещавший прощение Зенону, лишь только он подаст милостыню своей рукой.

Хиона приказала остановить носилки. Ее не волновали христианские догматы, она не молилась Пресвятой Деве, но она была суеверна, а раздача милостыни могла смягчить участь смертного на страшном суде небесном. Айос завопил еще громче, свесившись из корзины и вытянув шею. Хиона глядела на него, выражение ее матового лица не изменилось. Наконец, передав одному из своих поклонников вышитый кошелек, она знаком приказала бросить его нищему.

Не обращая внимания на элегантных ухажеров Хионы, Айос ловко подхватил свою добычу и прохрипел благословение куртизанке.

Свита была удовлетворена увиденным, щедрость Хионы снискала несколько цветистых комплиментов, и октофорон с надменной фамозой двинулся дальше по Виа Альта. Нищий нетерпеливо развязал шнурок и вывернул содержимое кошелька на ладонь.

— Золото или медь? — раздался голос за спиной Айоса.

— Одни медяки! — прорычал Айос. — Я так и знал! Она швырнула кошелек так, будто в нем полно золотых монет, а на самом деле все его содержимое дешевле этой шелковой тряпки!

— На-ка, возьми это, оно не нуждается в кошельке, а твои настоящие друзья не нуждаются в благословении!

Айос поймал сверкнувший на солнце золотой и повернул голову. Его лицо — если можно было назвать лицом уродливую маску с зелеными губами и редкими желтыми зубами — озарилось улыбкой.

— Это ты, маленькая Феодора, — взгляд Айоса потеплел. Он знал деликату почти всю жизнь. Как и он, она вышла из городской бедноты и не раз испытывала жестокость жизни, хотя зло и не оставило следов на ее внешности.

— Откуда едет Хиона, Айос?

— С площади Августа, — отвечал нищий, вертя монету между большим и указательным пальцами. — Она наконец-то дорвалась до особняков богачей и теперь меряется красотой с истинными патрицианками. Хиона ликует — у нее и наряды, и поклонники, знать оказывает ей внимание, о ней говорят в городе, ее прямо распирает от гордости. Сейчас она двинулась домой, чтобы писать приглашения на пир.

— Как ты все это узнал?

— A-а, пустяки.

— Расскажи-ка про пир. Наверняка меня тоже пригласят, будет работенка и для моих подруг. Когда Хиона устраивает его?

— На следующей неделе.

— А повод?

— Как же! Хиона празднует победу — Македония, ее главная соперница, повержена…

— Македония? Что с ней? — Из голоса девушки исчезли игривые нотки, кровь отхлынула от лица.

— Ты что, ничего не знаешь? Ничего не слышала?

— Я… я была очень занята последние четыре дня…

— Тогда слушай. Самое главное произошло сегодня утром, в двух шагах отсюда, в соседнем квартале.

— Да что же случилось с Македонией? Она — моя лучшая подруга!

— Т-с-с, не кричи! Македония арестована.

— Боже, в чем ее обвиняют? Где она сейчас?

— Говорят, в ее доме плелся заговор в поддержку наследников императора Анастасия.

Мозг Феодоры лихорадочно работал. Обвинения смехотворны, заговор в доме Македонии — нелепость. Всем известно, что нынешний император Юстин, взошедший на трон после Анастасия, не является прямым наследником. Анастасий не оставил завещания, оба его племянника, тихие, безобидные, недалекие, не претендовали на императорскую корону, и власть перешла в руки Юстина. Естественно, любого, кто осмелится выступить против Юстина, ожидают пытки и смерть.

— А кто замешан в заговоре?

— Больше ничего не известно. Осведомитель указал на дом Македонии.

— И больше никого не схватили? В тюрьме одна Македония? Айос, это смешно — куртизанка устраивает заговор и ее обвиняют в государственной измене!

Нищий молчал.

— Айос, тут что-то не так! Слушай, этот осведомитель подкуплен Хионой, проклятая кошка подослала его к Иоанну Каппадокийцу, префекту, своему любовнику. А этот мерзавец приказал эскувитам схватить Македонию. Во всем виновата Хиона, поверь мне, эта подлая тварь всегда ненавидела Македонию и завидовала ей. Если бы заговор действительно существовал, представь, какая кровавая каша заварилась бы сейчас! Айос, ты же не настолько наивен!

Вместо ответа Айос подобострастно кинулся под ноги прохожему и начал клянчить милостыню, пока тот не затерялся в толпе.

— Слушай меня, маленькая Феодора. Будь осторожна. Государственная измена — это такой предмет, о котором лучше вообще не говорить вслух. Я только сообщаю тебе, что Македония в тюрьме, все ее имущество конфисковано, и после захода солнца за нею закроются городские ворота. Она больше никогда не вернется в Константинополь под страхом смерти.

Феодора закусила губу. Македония, блестящая, великолепная, ее обожаемая Македония в опасности, в тюрьме, а может, ее уже и нет в живых! И все из-за Хионы, мерзкой негодяйки, не сделавшей за всю жизнь ни одного доброго дела! Фаворитку префекта не любили многие. В эту минуту Феодора была готова растерзать ее.

Феодора вздохнула и внезапно спросила как можно более равнодушно:

— Слушай, Айос, ты знаком с молодым Героном?

— Сыном сенатора Полемона, бездельником из ювентов Алкиноя? Немного, но я не пользуюсь его благосклонностью.

— Он влюблен в меня.

— Да? — вежливо поднял брови Айос. — Молодые люди частенько влюбляются в куртизанок.

— Я его выгнала из своего дома.

— Если он влюблен в тебя — зачем?

— Он вел себя недостойно.

— Да, я понимаю, — кивнул Айос, пытаясь сообразить, куда клонит маленькая деликата.

— Сегодня я получила от него письмо. Сплошные клятвы, он грозится, что покончит с собой из-за меня. Не думаю, что Герои способен на такие вещи, как ты считаешь, Айос?

Айос оскалил зубы и почесал грязный живот.

— Несколько дней назад я видел Герона с отцом, они шли на невольничий рынок. Герои и не думает расставаться с жизнью. Его «самоубийство» — это предстоящая женитьба. Теперь они заняты покупкой слуг и мебели для нового дома.

— Герои женится? Я не верю своим ушам!

— Тем не менее это так. Полемон мечтает породниться с Сильвием Тестером, разбогатевшим на сборе налогов в провинции Галатея. У него незамужняя дочь — Тиспаса, и…

— Как, эта чернушка? — воскликнула Феодора. Мысль о том, что мужчина, познавший ее, способен любить другую, никогда не приходила ей в голову. — Я видела ее. Она похожа на сушеную сливу! Бедный Герои! Старая дева, при взгляде на нее исчезает всякая мысль о браке!

— Наверное, поэтому Герои и называет свой брак самоубийством, — заметил Айос.

Феодора помрачнела.

— Я хочу вернуть Герона!

— Но дочь Сильвия Тестера богата, — напомнил Айос.

— Ну и что? Какое это имеет значение? Стоит мне поманить его пальцем — и он мой! Он мне не нужен, но зачем бедному юноше жениться на этой старой деве и потом раскаиваться всю жизнь?

Феодора встряхнула кудрями. Маленькая деликата была готова к борьбе. Она полностью овладела собой, план действий уже сложился в ее хорошенькой головке. Щеки Феодоры порозовели.

— Да, я намерена встретиться с Героном, и мне нужна твоя помощь.

— Моя? Что может Айос? Мы, нищие, так слабы и беспомощны…

— Так ты поможешь мне?

— Что я должен сделать? — спросил Айос осторожно.

— Я хочу проучить жирную свинью Хиону!

— Яд?

— Нет-нет, смерть — это не унижение для женщины, я придумала для этой гадины наказание похлеще!

Айос только покачал головой. Если девчонка что-то задумала, ее не переубедишь, своего она добьется наверняка. И пообещал, что сделает для нее все, что она пожелает, хотя ни для кого в мире он не пошевелил бы и пальцем, не получив вперед солидный куш. Феодора поблагодарила его и заспешила через площадь, изящная фигурка в белом через несколько минут скрылась из виду.

Айос в задумчивости сидел без движения, рассматривая пьедестал мраморной богини. Каждое утро этот пьедестал бывал пуст: все подношения исчезали бесследно. Жительницы города никогда не спрашивали, куда деваются драгоценности с мраморного пьедестала — видимо, Афродита милостиво принимает их, и можно не сомневаться, что божество услышало их мольбы. Айос же отлично знал, куда деваются драгоценности — они достаются нищим, это законный доход Братства, на который не осмеливались посягать ни стражники, ни городские воры. Да, нищие слабы и беспомощны поодиночке, но вместе они были грозной силой, под покровом темноты обрушивающейся на противника, внушающей ужас и становящейся невидимой поутру, словно таясь от дневного света.

В 521 году Константинополь славился двумя мощными оборонительными стенами, протянувшимися через полуостров от Золотого Рога до Пропонтиса. Первая, носившая имя Константина Великого, окружала старый город. Стена Феодосия, воздвигнутая позднее, охватывала пригороды и поселения вокруг столицы. Севернее реки Ликус находились Царские ворота, главные ворота города. Через них шла дорога во Фракию, разделявшаяся потом на два пути — к Галлиполи и Геллеспонту, откуда можно было на пароме переправиться на азиатский берег.

Царские ворота обычно запирались перед заходом солнца. В этот день незадолго до закрытия из города вышел отряд эскувитов. Воины, рослые и одетые в расшитые серебром одеяния, выглядели весьма внушительно. Тем не менее в народе эскувитов прозвали «школярами» за их лень, развращенность и полную непригодность к военной службе. Возле ворот толпилась чернь, разглядывая отряд.

Эскувиты сопровождали женщину. Сразу за воротами командир приказал воинам развернуться и следовать обратно в город. Женщина осталась одна. Она неподвижно стояла посреди дороги.

— Убирайся! — крикнул офицер. — И не смей возвращаться!

Женщина явно была в отчаянии. Она беспомощно смотрела в лицо офицеру.

— Куда же мне идти?

— Откуда я знаю, Македония? — офицер поморщился. — Уж и не знаю, что спасло тебя от смерти, но если бы меня обвинили в заговоре против императора, мне бы вырвали язык и разрезали бы остальное на куски, а тебя всего лишь выслали из столицы! Так что считай, что тебе повезло, ступай себе, не задерживай нас!

Женщина вскинула голову.

— Спасибо за совет. Благодарю тебя и твоих людей за все, что вы сделали со мной, пока я была пленницей в собственном доме.

Она медленно пошла по дороге. Великолепная Македония, изящная, нежная, привыкшая к роскоши, теперь была в грубой шерстяной тунике, без украшений, с неприбранными волосами. Офицер догнал солдат, и отряд вернулся в город, сожалея, что представление окончено. Арестованным женщинам, тем более красивым, приходилось проводить время с воинами, и знаменитая фамоза была лакомым кусочком. Сегодня эскувитам повезло, они обменивались сальными шуточками, вспоминая прошедший день. Их жертва брела по дороге, за ней увязались несколько оборванцев. Один из них, колченогий, набрал полную пригоршню грязи и швырнул в изгнанницу. С криками и смехом остальные тоже принялись бросать в нее комья земли. Внезапно над ухом Македонии просвистел камень. Она поняла, что находится в опасности, и побежала, закрывая голову руками. Вслед ей понеслись оскорбления, чернь ненавидела беззащитную красоту.

В это время с башни над воротами раздался сигнал, означающий, что ворота закрываются на ночь, и никто не покинет город без специального пропуска. Толпа вернулась в город, и ворота с железными цепями захлопнулись.

Македония продолжала бежать, спотыкаясь и рыдая, потом замедлила шаг. Жизнь для нее, похоже, кончилась. Еще вчера она была богата, окружена друзьями, поклонниками и льстецами, ее знали многие в столице, она была вхожа во дворец. И вот она потеряла все — друзей, дом, состояние, чернь забрасывает ее грязью — ее, самую знаменитую фамозу; все это произошло так внезапно, она до сих пор не в силах оправиться от удара судьбы. Сейчас она не знала, куда направляется и чем завтра утолит голод.

Вдруг кто-то окликнул ее. Она не поверила ушам. Голос снова тихо произнес ее имя. Женщина остановилась, вглядываясь в сгущающиеся сумерки.

— Это ты?.. Не может быть!.. Ты, Феодора?

Тонкая фигурка белела в темноте у придорожной изгороди.

— Иди сюда, — позвала она.

Македония сделала несколько неуверенных шагов навстречу. Почувствовав прикосновение нежных рук, она не выдержала и, медленно опустившись на колени, дала выход своему горю.

— Ты… — рыдала Македония, — ты одна пришла, одна ты!..

Она захлебывалась слезами, хватая ртом воздух, ее тело сотрясалось в объятиях подруги. Феодора беззвучно глотала слезы, гладя плечи и спутанные волосы несчастной изгнанницы. Наконец рыдания стихли, девушка вытерла шалью распухшее лицо Македонии и усадила ее рядом с собой под изгородью. Они сидели, обнявшись и прижавшись друг к другу, прямо на земле, деликата задумчиво и печально смотрела на свою бывшую покровительницу.

— Все кончено, — тихо сказала Македония. — Мне кажется, что я уже умерла. Эти солдаты, восемь человек… под конец я будто оцепенела и ничего не чувствовала. Иногда быть женщиной ужасно, невыносимо…

Феодора молча кивнула. Потом сказала просто:

— Постарайся забыть этот день, дорогая. Немного времени — и ты полностью оправишься. Это проходит.

— Я знаю. Но я опозорена и разорена. Я многое видела в жизни и должна быть готовой ко всему. Но чтобы все сразу — тюрьма, ссылка, насилие… Это так несправедливо, так жестоко…

— Для женщин вроде нас с тобой нет справедливости, — мрачно произнесла Феодора.

Каменные башни сторожевых ворот заслоняли городские огни. Опустилась ночь. Высокая изгородь спасала подруг от холодного ветра. Они сидели рядом в полной темноте, обе прекрасные, изнеженные, созданные для роскошной и беззаботной жизни, но сейчас беспомощные, вынужденные противостоять суровому и бесчеловечному миру.

— Нам надо подумать о твоем будущем, — сказала Феодора после продолжительного молчания.

— Какое будущее у меня может быть? — Македония опять зарыдала.

— Довольно, — оборвала ее Феодора, — будущее есть всегда!

Македония через силу улыбнулась, понимая, что Феодора просто пытается остановить приступ ее отчаяния.

— Я слишком стара, чтобы начинать все сначала. Должна признаться — мне скоро тридцать пять, хотя все думают, что мне нет и тридцати. Ты удивлена?

Даже сейчас ей хотелось услышать подтверждение — она, как и все куртизанки, тщательно скрывала свои годы.

— Я никогда не давала тебе больше тридцати, — ласково промолвила Феодора, хотя сидевшая рядом с нею женщина, убитая горем, выглядела сейчас гораздо старше своих лет.

— Все равно, слишком поздно. У меня ничего нет, совершенно ничего! Они сняли даже мое маленькое золотое колечко, то, что я всегда носила на мизинце. Мне подарил его мой первый любовник, мне было тринадцать, а ему пятнадцать, он был славный мальчик… Ты знаешь, я никогда не снимала это кольцо. С годами мои пальцы стали толще, и я уже не могла снять его. А они стащили, посмотри, вместе с кожей…

Она поднесла руку к лицу Феодоры. Даже в темноте было заметно, что мизинец со следами засохшей крови сильно распух. Македония опять всхлипнула, но, овладев собой, продолжала:

— Слушай, у меня, кажется, найдется защита и покровительство.

— Что ты имеешь в виду?

— Пять лет назад сенатор Драгон давал пир, и я была в числе приглашенных. Одна очень известная персона, высокий гость… он выбрал меня и потом несколько раз посылал за мной. Я очень понравилась ему, он всегда был нежен со мной и щедро вознаграждал.

— Принц-правитель Юстиниан? — перебила Феодора, слыхавшая и раньше об этой связи.

Македония кивнула.

— Сейчас он в отъезде, в столице его нет. Юстиниан часто выполняет какие-то дипломатические обязанности…

— Да, разумеется, ты права, мужчины не хотят нас помнить. Как только мы исполняем их желания, они сразу же отчаянно стремятся нас забыть!

— Иногда они помнят нас — так же отчаянно.

— Нет, ничего не выйдет. Юстиниан — один из избранных, он на вершине власти, он фактически правит империей. Глупо надеяться, что царственная особа пошевелит хотя бы пальцем, чтобы спасти несчастную куртизанку, даже если когда-то она дарила ему наслаждение. Мне так не хочется закончить свои дни за прялкой, как проститутки, оставляющие под старость свое ремесло! Я так люблю жизнь! И теперь… теперь…

Она снова заплакала.

Тем временем ветер стих. Наверху ярко и холодно мерцали звезды. Ночной воздух посвежел, и подруги согревали друг друга в объятиях. Македония выплакала свое горе и, наконец, задремала.

С первым лучом солнца Феодора разбудила ее.

— Я спала и была так счастлива. Мне снилась моя прежняя жизнь, а весь вчерашний день был словно дурной сон…

Она попыталась вскочить на ноги, но тело онемело и не слушалось ее. Македония застонала от боли.

— Я тебя разбудила, чтобы ты успела уйти до того, как откроют ворота. Иди этой дорогой, потом свернешь на юг, к Галлиполи, там есть паром.

— А что на севере?

— Если направишься на север, попадешь во Фракию, грубую крестьянскую страну. А на сирийском побережье, на юге, лежит Антиохия, великолепный город. Там есть театр, а ты — отличная актриса, они с радостью примут тебя в труппу…

— Меня? В этом тряпье?

Вместо ответа Феодора поднялась, сняла с себя шаль и без колебаний расстегнула драгоценное ожерелье, подаренное Датом.

— Держи. Оно твое. Оно стоит тысячу золотых солидов — я узнавала. Разбери его на звенья, тебе хватит на еду, одежду, жилье; думаю, этого будет достаточно, чтобы устроиться.

Македония широко раскрыла глаза.

— Ты даришь это мне? Я не могу принять его, ведь это твое будущее! — Слезы снова потекли по ее щекам.

— Македония, дорогая, всю жизнь я плачу добром за добро, злом за ненависть и зло, и я клянусь, что отомщу Хионе за тебя! Разве ты забыла, что спасла мне жизнь? Это — не весь мой долг, а лишь часть. Бери ее!

Она сама застегнула изумрудную цепь на шее Македонии. Подруга посмотрела на нее глазами, полными слез. Внезапно обе они крепко обнялись и заплакали.

— Ну, теперь ступай. Прощай, дорогая. Пусть впереди у тебя будут светлые дни.

Македония медленно зашагала навстречу поднимающемуся солнцу.

Когда сторожевые ворота распахнулись, Феодора уже дожидалась рядом. Стражник ухмыльнулся:

— Где это ты шлялась, неряха? Ночевала со свинопасом?

С утра он был в хорошем расположении духа и пропустил девушку в город, не задавая лишних вопросов.