Феодора

ГЛАВА 28

Юстиниан молча поднялся. Феодора осталась сидеть, но сердце ее бешено заколотилось.

Все взгляды устремились на стоящего в дверях Нарсеса. По его лицу было видно, как потрясен правитель дворца.

Император был в смятении. Лицо его выражало тревогу. У Велизария перекатывались на скулах каменные желваки.

Он заговорил первым:

— Твое величество, я должен поспешить к своим людям, — сказал он.

Юстиниан молча кивнул. Военачальник отсалютовал и решительным шагом удалился.

Вслед за ним двинулись и остальные. Впереди всех спешил император. Ему не терпелось своими глазами увидеть, что происходит.

Выходя из дворца, Феодора видела общее смятение и даже панику. Женщины из ее окружения, в их числе Антонина и Хризомалло, забились в угол и со страхом взирали на ворота.

Она взглянула туда же. Над дворцом Халк клубился черный дым. Двор заполнили мечущиеся взад-вперед люди. Вытаптывая цветники, они передавали из рук в руки сосуды с водой, пытаясь потушить огонь. Царила полная неразбериха. Рыдающие от отчаяния женщины беспомощно заламывали руки.

Из-за стен со свистом полетели камни. Гремя серебряными доспехами, свалился замертво начальник охраны. Шлем съехал с его головы, обнажив ужасную рану на виске.

— Они начали метать камни, — сказал кто-то прямо на ухо Феодоре. Она узнала голос Трибониана. — Я бы не советовал выходить твоему величеству. Этот уголок послужит хоть какой-то защитой.

Она позволила ему проводить себя в более спокойное место, позвав с собой остальных женщин.

— Горит с фасада дворец Халк, — продолжал Трибониан. — Деревянные помещения внешней стражи, выходящие на Августеон. Это за пределами дворца. На стенах пока тихо. Но мне кажется, что положение крайне серьезное. Мятежники проникли в Арсенал, захватили мечи, копья и другое оружие. Эти камни пущены из пращей, взятых там же. На наше счастье, делают они это не слишком умело. В противном случае жертв было бы куда больше.

Он выразительно посмотрел на несчастного начальника стражи.

— Есть надежда остановить огонь? — спросила Феодора.

— Попробуем. Внутренняя стена Халка мраморная, очень прочная. Конечно, опасность есть, ведь могут воспламениться другие здания.

Голос его был совершенно спокоен. Императрица удивилась:

— Неужели тебе не страшно?

— Нет, великая. Для мужчин смерть — привычная штука. Я всегда сознавал это. Мне жаль одного. Может случиться так, что мы не успеем закончить кодекс законов Юстиниана.

— Но ведь это будет настоящая трагедия! — воскликнула Феодора.

— Не думаю. И это не так уж страшно. Закончит кто-нибудь другой. Конечно, если не произойдет то, чего я действительно опасаюсь.

— Чего же ты боишься, Трибониан?

— Если этот мятеж не погасить, он погубит империю. Эта толпа ни перед чем не остановится. Остается одна надежда…

— Юстиниан?

— Нет, великая.

Он взглянул на стройную красивую женщину и вспомнил ту ночь, когда впервые увидел ее. Это было у Хионы, на пиру, где они сидели рядом на одном ложе. Он и тогда восхищался Феодорой. Она была доступной, но умной и дерзкой. И там же он упустил возможность ею обладать.

Много раз Трибониан упрекал себя за нерешительность. Но гораздо чаще благодарил всех святых за то, что удержали его от этого соблазна. Хрупкая фигурка, которую он поддерживал сейчас, — не просто женщина. В этом нежном образце воплотилась целая эпоха.

— Кто же тогда? — настаивала императрица.

— Ты, о великолепная!

Это было совершенно неожиданно.

Вдруг пламя перед дворцом Халк взметнулось вверх, выбрасывая огромные клубы дыма и снопы искр. Это рухнула кровля внешнего портика.

Из-за стен донеслись восторженные вопли.

— Ника! — вопил сброд. — Ника!

Именно этот крик избрали мятежники своим кличем. Этим воплем жаждущие крови трибуны Ипподрома подстегивали животных, несущихся по арене. Он всегда приводил Феодору в ужас. Еще страшнее он звучал сейчас, когда имел прямое отношение к ним: императору, императрице, власти и организации империи.

Сквозь сплошной рев прорывались отдельные насмешливые реплики:

— Юстиниан, жалкий узурпатор!

— Покажись нам, Юстиниан!

— Выдай нам голову Каппадокийца!

— Трибониан, где ты, трус?!

Феодора взглянула на Трибониана. Смуглое лицо его посерьезнело:

— Меня обвиняют в несправедливости. Должно быть, они правы, — промолвил он. — Я был так занят пересмотром законов, что забросил другие дела.

— Они требуют префекта претория, — заметила Феодора. — Кстати, где он?

— Иоанн? Не знаю. Я только сейчас сообразил, что сегодня еще его не видел.

Из-за стен донесся новый взрыв криков:

— Шлюха! Где она?! Выдайте нам шлюху!

Феодора ощутила, как задрожала стоящая рядом Хризомалло.

— Успокойся, детка, — повернулась к ней молодая императрица, — они имеют в виду меня.

Хризомалло недоверчиво подняла на нее глаза и, запинаясь, спросила:

— Они смеют оскорблять твое величество?

Для нее Феодора всегда была существом высшим, неподсудным, едва ли не божеством. То, что в ее адрес сыплются подобные оскорбления, казалось ей невероятным.

— Неужели ты не слышишь? — Феодора обняла дрожащую подругу.

Из-за угла показался вооруженный до зубов отряд. Комитаты приближались быстрым маршем со стороны террасы. Во главе шел Велизарий. Борода его воинственно топорщилась. Впервые в жизни Антонина умоляюще смотрела на мужа, отбросив свое неизменное кокетство.

Еще немного, и Велизарию будет позволено раздавить эту толпу. Он покажет им, как бунтовать!

Крики усиливались. От искр загорелась крыша церкви Святого Стефана, и теперь вся она была охвачена огнем.

Тем временем Велизарий остановил своих людей, и Феодора увидела, как он направился к Юстиниану. Тот стоял в укрытии за колоннами вместе с Гестатом.

Шум голосов и гул огня мешали Феодоре слышать, о чем они говорят. Но император отрицательно покачал головой на слова Велизария, а когда тот попытался убедить его в чем-то, просто пришел в бешенство.

Сцепив зубы, Велизарий вернулся к своим людям.

Получив команду, часть солдат тут же бросилась на помощь тем, кто пытался бороться с огнем.

Итак, Юстиниан не позволил Велизарию пустить в ход луки. Но почему? Феодоре это было непонятно. Почему император до сих пор колеблется? Чего этим можно добиться? Толпа подняла мятеж. Надо действовать, или будет поздно. Единственно правильное решение — принять бой.

Камнемет-онагр был слишком громоздок. Он тяжело продвигался вперед, хотя его и тащили, подкладывая под полозья катки, множество людей. Еще более четверти мили оставалось до стен дворца.

Герои, сын сенатора Полемона, стоявший во главе этих людей, остро ощущал собственную значимость. У него была теперь реальная власть, которой его наделили.

Онагр получил свое название от дикого осла, известного своей брыкливостью и скверным нравом, и являлся самым крупным стенобитным орудием в империи. Машина казалась приземистой и неуклюжей. Длинный рычаг с деревянной пращой сейчас был поднят для удержания равновесия. Но стоит наметить цель — рычаг отведут вниз с помощью ворота, а затем уложат в ковш неподъемную каменную глыбину. Теперь достаточно отпустить спусковой механизм, и рычаг мгновенно выпрямится, а камень полетит вперед на огромное расстояние, круша самые мощные стены.

Более мелкие метательные орудия — баллисты и катапульты — тоже подвели к стенам дворца, но Герону не терпелось увидеть в действии именно эту машину. Ах, как она была неповоротлива и как медленно двигалась!

— Ну же! — кричал Герои своему отряду. — Давай, давай, шевелись!

Не меньше сотни людей возились с гигантским орудием. Мимо них, направляясь к дворцу, бежали вооруженные люди.

Герои почти не спал в эту ночь, но чувствовал себя превосходно. Грабежи в городе были самым волнующим событием, свидетелем которого он стал. Это не сравнить с проделками былых времен, когда он был среди ювентов Алкиноя.

После месяцев смертельной скуки в Пафлагонии хорошо было опять почувствовать полную свободу, восторг разрушения, увидеть гибнущие в огне здания, наслаждаться властью и ощутить наконец свою принадлежность к могучей, несокрушимой силе.

Мысли его вернулись к теще Софронии и тестю Сильвию Тестору, которые вместе с его женой остались в провинции. Эта Софрония несносна. Именно из-за нее его изгнали. Ее злой, как змеиное жало, язык, ее речи, обращенные против императрицы, испортили ему жизнь.

В Тиспасе же не было ничего привлекательного — ни ума, ни красоты. Быстро растолстев, в постели она больше всего походила на кусок холодной говядины.

Герои часто корил судьбу за свой несчастный брак. Надежды на наследство — и те не сбылись. Все имущество Сильвия Тестора в столице было конфисковано, а того, что принадлежало ему в провинции, едва хватало на жизнь.

Весть о мятеже привела Герона в неистовый восторг. Ускользнув от жены и ее родителей, он доплыл до Никеи по Понту Эвксинскому и прибыл как раз вовремя. Таких, как он, здесь было много.

У Герона накопилось достаточно обид, но главная была связана с императрицей. Он мог бы много чего порассказать о Феодоре, но прежде это было небезопасно. Теперь же он молчать не станет. Ведь это она виновата в том, что его изгнали. Из-за этого он потерял надежду сделать карьеру.

Но была еще одна, более глубокая, причина его озлобления. Он всегда чувствовал себя обманутым ею. Это началось давно. Тогда она была еще хоть и дорогой, но все же куртизанкой и нуждалась в его помощи. Он желал ее, и в награду она обещала себя. Сделав свое дело, награды он так и не дождался. Явившись к Феодоре и обнаружив пустой дом, он узнал у какой-то женщины, что Феодора объявлена вне закона и бежала. Но долг остался долгом. И Герои чувствовал, что готов задушить ее собственными руками.

А восставшие все бежали и бежали мимо. Его люди на миг остановились, с трудом разгибая натруженные спины и вытирая взмокшие лбы.

— Давай с нами! — окликали их. — Бросьте эту штуковину! Сейчас начинаем!

Люди Герона неуверенно озирались.

— А ну-ка, взялись! Вперед! — заорал Герон. — Не отвлекаться! Сергий сказал, что этой машиной мы можем сломать стены!

Отряд снова попытался продвинуться вперед. Но тут накатила новая волна бегущих ко дворцу, и часть отряда все-таки побросала веревки.

— Мы тащимся как черепахи!

— Они захватят дворец без нас!

— Мы все прозеваем, нам ничего не достанется! — кричали они.

Герон и приказывал, и упрашивал, но, увы, его уже никто не слушал. Хоть его и назначили главным, командиром он не был.

В конце концов отряд начал разбегаться. Вот и последние, не глядя на Герона, оставили веревки и рычаги и поспешили вслед за остальными. Их спины красноречиво говорили, что они-то знают, как действовать.

Герон остался в одиночестве и беспомощно уставился на могучую машину.

В эту минуту показались всадники. Их было трое, и он узнал Друба — главного у Синих, и Помпилия — старшего Зеленых. Последним ехал Сергий, назначенный военачальником восставших.

Они остановились возле неподвижно застывшего онагра.

— Что происходит? Почему машина стоит? — спросил он.

Взгляд его упал на Герона.

— Где твои люди? Они что, не подчиняются приказам?

— Люди ушли! — мрачно ответил Герон. — Ушли, чтобы участвовать в грабеже!

— Но нам необходима эта машина! — гневно вскричал Сергий. — Еще ни одно метательное орудие не достигло дворца. Баллисты, катапульты — все брошено где попало. Они разбегаются. Как я могу командовать, если никто не ведает, что такое дисциплина?! Надеюсь, что ты, Герон, разыщешь своих людей и машина наконец прибудет по назначению!

Вне себя от гнева, Сергий пришпорил коня и догнал уже отъехавших Друба и Помпилия.

Герон проводил его взглядом, но не тронулся с места. Так или иначе, ничего не получится. Как можно сколотить отряд из проходящих мимо оборванцев? Разве они станут слушать его? Да они просто поднимут его на смех! А онагр можно подвезти и потом. Тем более что он может вообще не понадобиться… Народ достаточно силен и без этого. Около ста тысяч людей, многие из которых так же хорошо вооружены, как и солдаты. Почему бы им не одолеть эти стены, даже если дворцовая гвардия будет сопротивляться? К тому же Сергий уверял его, что этого не случится.

Герои с отвращением взглянул на проклятую уродину, с которой его оставили наедине. Как она мешала ему насладиться битвой! Недолго думая, он решительно повернулся и бросился туда, где сейчас разворачивались события.

Теперь и Феодору охватил ужас. Случилось то, чего она так боялась. Из недр памяти всплыла картина: мертвый город Кирена. Там тоже вспыхнул мятеж, и город был стерт с лица земли. Ужасы восстания, о которых она читала, слепая звериная жестокость с обеих сторон, бесчисленные жертвы, смерть мужчин, женщин, детей…

Жуткий рев за стенами дворца принадлежал тысячеголовому зверю, жаждущему крови, пылающему лютой ненавистью к Юстиниану и верхушке империи, — но более всего и прежде всего к ней, Феодоре.

Девушка с улицы Женщин…

Именно так к ней относились византийцы. Ей вспомнилось, как бурно ее приветствовали, когда она впервые вышла к жителям столицы уже как императрица. Однако в их голосах уже тогда были и восхищение, и угроза.

И немалое время народ поддерживал ее на троне. Ситуация была диковинной и порождала бесчисленные анекдоты.

Но никогда, ни одного дня не воспринимали Феодору только как' императрицу. Чернь всегда помнила, что она одна из них, не лучше и не хуже.

Ей вспомнились слова Айоса, нищего: «Если люди повернутся против тебя, — сказал он когда-то, — гнев их будет во сто крат сильнее. Мстить тебе будут куда более жестоко, чем любому высокородному».

Айос мудр. И здесь он прав так же, как и в том, что никогда не порвать ей невидимую нить, которая связывает ее с этой толпой. А толпа эта теперь тысячеруко тянется к ней, чтобы сбросить, растоптать, уничтожить ее, тем самым удовлетворив извечную жажду отмщения той, что поднялась из грязи. Только так могут они оправдать собственную ничтожную бездарность и посредственность.

Ей стало не по себе.

Воины по-прежнему пытались потушить храм Святого Стефана. Однако его уже было не спасти. Благо еще, если огонь не перекинется на другие строения.

Камни продолжали со свистом лететь через стены. На фоне дыма выделялись сверкающие доспехи гвардейцев. Похоже, мятежники на время отхлынули.

Что же будет дальше?

До штурма дело еще не дошло. Пока только подожгли казармы, а от них вспыхнула церковь. Но ведь это только начало! Милостивый Господь! Остается надеяться только на чудо. Как долго сможет продержаться гарнизон дворца под натиском такого скопища народу? Многие из них вооружены, да и преступники, освобожденные из тюрем, также примкнули к мятежникам. Это придало восстанию еще большую жестокость. Разбредясь по городу, многие воины тоже участвуют в разбое. А они опытны и в состоянии организоваться. Даже если штурм отразят, продержаться можно будет в лучшем случае лишь несколько дней. В любой момент и гвардейцы тоже могут повернуть оружие против тех, кого должны были бы охранять. Так бывало не раз.

Потом начнется резня. Двор, слуги, друзья — ее и Юстиниана, — все погибнут. Это будет полное, окончательное истребление.

Феодора была совершенно измучена, но вдруг у нее мелькнула странная мысль: что, если этой толпе нужна она? Только она? Может быть, если их ненависть получит удовлетворение, они разойдутся и вернутся к нормальной жизни?

Что, если отдать им себя?

Феодора задумалась. Как сделать, чтобы об этом узнали многие, чтобы весть разлетелась по всему городу? Тогда мятежники остановятся.

Ипподром!

Ну конечно! Хоть город и охвачен мятежом, а власти не имеют силы его подавить, Ипподром остается местом сбора мятежников. Они собирались там и накануне. Именно поэтому был отложен штурм дворца — вместо этого они толпились на Ипподроме, слушая своих ораторов, которые славили победу, проклинали власти, предлагали планы еще более страшных разрушений.

В этом их ошибка. Они слишком уж прославляют себя. Но такое самолюбование таит большую опасность.

Представить себе, что во время одного из таких сборищ она, Феодора, императрица, выйдет на арену и окажется у них в руках!

Красота… женственность… власть…

Три эти вещи будут принесены в жертву звериной жестокости черни.

Без сомнения, они разорвут ее на части. Феодора мысленно услышала их безумный вой, когда они бросятся терзать ее прекрасное нежное тело. Но заставит ли это их вернуться к миру и послушанию? Не возбудит ли эта жертва в них жажду еще большей крови?

Она содрогнулась.

Нет, эта мысль по меньшей мере неразумна.

Феодора повела плечами и встряхнулась. Слишком сильно было в ней желание выжить.

Оглянувшись, она привела в порядок мысли. К ней тотчас вернулся здравый смысл. Что бы ни случилось, она не намерена сдаваться по собственной воле. Толпа может разорвать ее на куски, но ей придется побороться за это!

Минуту она размышляла, крепко сжав губы, затем позвала Нарсеса.

— Где император? — спросила она.

— Его величество удалился в библиотеку, великолепная.

— Как вы справляетесь без него?

— Церковь уничтожена, но огонь не распространился дальше. Толпа, кажется, отхлынула от ворот Халк.

— Я знаю, мятежники на Ипподроме. Но они вернутся. Пошли за Велизарием и Мундом, мне необходимо их видеть!

Нарсес повернулся, но Феодора остановила его.

— Ты мне тоже нужен, Нарсес. Но сначала зови их.

Через несколько минут посланник вернулся. За ним следовали военачальники.

— Твое величество, я принял решение заменить стражу ворот герулами, — сказал Велизарий. — Я привык доверять только тем, кто доказал свою преданность.

— А что предлагает его величество? — спросил Мунд.

— Он не сообщил мне, — последовал ответ.

— Но что-то следует делать уже сейчас! — воскликнул Велизарий. — Меня учили определять решающий момент в битве. Похоже, он наступил. Только немедленный удар может изменить положение, потом это станет невозможным.

Феодора решительно встала:

— Пойдемте, поищем императора!

Юстиниан сидел в одиночестве. На его коленях лежал тяжелый свиток пергамента.

Он снял императорское одеяние. Сейчас на нем было то, что он часто надевал в эти дни — простая и грубая монашеская ряса. Она была подпоясана веревкой, капюшон горбом торчал на спине. На ногах были сандалии.

Лицо императора было измученным.

Военачальники остались за дверью, а Феодора вошла в библиотеку и приблизилась к супругу.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я читал, — уныло отвечал император. — Апокалипсис святого Иоанна. Я ищу истолкование этих ужасных событий. И, кажется, нашел то, что искал.

Юстиниан взглянул на нее снизу вверх, а затем голосом, полным возвышенного трепета, произнес:

— «И вышли на широту земли и окружили стан святых и город возлюбленный: и ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их. А диавол, прельщавший их, ввержен был в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк…»

Он опять поднял глаза.

— Это ли не пророчество? Стан святых — где это, по-твоему, если не здесь? Во дворце сотни священников, епископов, патриархов, людей чистой и богоугодной жизни. Город возлюбленный — сам Константинополь. Огонь с неба — пламя, охватившее все вокруг. Но диавол — кто он? О ком говорит апостол?

Феодора не позволяла себе смеяться над его верой. Поиски пророчеств в «Откровениях» были постоянным занятием Юстиниана. Но прежде это было скорее развлечением, нежели серьезным занятием. Теперь же император исступленно черпал надежду в Священном Писании. Она снова почувствовала к нему жалость, смешанную с любовью. Так относится мать к больному и хилому ребенку. И тем не менее она пришла по делу.

— Со мной здесь оба военачальника — Велизарий и Мунд. Они ждут, если, конечно, ты собираешься что-либо предпринять, — обратилась Феодора к мужу. — Мы должны отомстить за поджог дворца.

— Не сейчас, нет, еще не сейчас… — отрешенно проговорил Юстиниан.

— Когда же?

— О, это только взбесит народ. Я должен попытаться еще раз.

— О чем ты?

— Я обращусь к ним сам!

Феодора изумилась:

— Ты? Ты рискнешь предстать перед этой кровожадной стаей?

— Я все обдумал и теперь уверен в успехе. Завтра я войду на Ипподром, когда они соберутся там. В руках у меня будет Священное Писание. На нем я поклянусь, что прощу их и соглашусь с их требованиями при условии, что они немедленно прекратят разбой…

— А если они откажутся?

— Но они не должны отказаться! Они не могут этого сделать! — вскричал он в отчаянии.

Мгновение в комнате стояла тишина, затем послышался голос Велизария:

— Ради твоей безопасности, о великолепный! Мне кажется, что это сомнительное предприятие не сулит ничего хорошего…

— Замолчи! — прервал его император. — Все считают себя вправе указывать мне, что я должен делать! У вас была возможность! Что это дало? Теперь попробую я! Все ли понятно?

Велизарий кивнул. На его шлеме была совсем свежая вмятина от камня.

— Это твое право, ослепительный, — вымолвила Феодора. Не оборачиваясь, она покинула библиотеку, оставив императора с пергаментом на коленях.

Военачальники последовали за ней.

— Сейчас уже ничего не поделаешь, — сказала им Феодора. — И тем не менее — подготовьте войска.

Велизарий и Мунд почтительно отсалютовали императрице и вышли, гремя доспехами.

Нарсес поджидал ее на женской половине. Его тощая фигурка в длинной желто-голубой накидке, с золотой цепью на груди, казалась надломленной. Но Феодора видела только нежные, хоть и неправильные черты его лица и почти болезненный отблеск острого ума на нем.

Он был очень некрасив — и в то же время восхитителен. Из всех окружавших ее людей она доверяла только ему. Он один понимал ее. Они даже мыслили порой совершенно одинаково. Так не бывало у нее ни с кем другим, даже с Юстинианом, потому что между ними не существовало различия полов. У Нарсеса были и мужская сила мысли, и мужская точка зрения на вещи и явления, но физически он был по-женски мягок и утончен. С этим человеком Феодора чувствовала себя так, будто ее мысли, чувства и желания заключены в хрустальную шкатулку и выставлены на всеобщее обозрение. Это доставляло ей известные неудобства, но придавало и уверенности. Она знала, что ее поймут.

— Ничего нового? — спросила она, подходя к Нарсесу.

— Твое прекрасное величество намекает на то, что я уже кое-что разузнал у других евнухов? — ответил тот вопросом на вопрос.

Феодора кивнула.

— Пока нет. Но, возможно… — Он поколебался и искоса глянул на императрицу. — Если мне будет позволено, у меня есть предложение…

— Говори, — сказала она.

— Речь идет об императорской казне. Если предложить кому следует и проявить щедрость, то деньги могут сделать немало.

К золоту маленький евнух относился с почтением.

Феодора задумалась. Потом медленно проговорила:

— Сорить деньгами глупо. Но мысль ты подал превосходную. Да, есть такие, что за деньги могли бы помочь.

— Кого твое величество имеет в виду?

Она назвала.

Нарсес удивился:

— Как? Вожди Синих?

Феодора кивнула:

— Посеять раздор в стане врагов — превосходная стратегия. Мятежников необходимо разделить. Союз Синих и Зеленых противоестествен, и у них было время, чтобы это понять. Теперь они вспомнят все — и незаконные привилегии, и неправедно поделенную добычу.

— Очень даже возможно, — задумчиво бормотал Нарсес.

— Наверное, ты смог бы встретиться с этими людьми?

— Да, действуя через евнухов.

— Как? Ты доверяешь евнухам? Ведь они меня ненавидят!

— Возможно. Но они спасут свою императрицу. Не ради нее самой. Сделают они это для меня.

— Ты в этом уверен?

— Как бы мы ни были слабы, сила, которой обладаю я, удерживает нас вместе. Как дворецкий императора, я, Нарсес, сейчас главный среди них. Поэтому они относятся ко мне с тем же уважением, с каким относились бы к любому другому на моем месте. И разве не лучше награждают того, кто усердно исполняет повеления? Евнухам цвет золота особенно дорог. Если твое величество почтит меня своим доверием, клянусь святым апостолом Филиппом, который проповедовал евнухам в Эфиопии, я сделаю все, чего ты ни пожелаешь.

— Я добуду тебе разрешение на доступ к сокровищам казны, Нарсес, — сказала Феодора. — Вручая деньги этим людям, необходимо постоянно повторять, что, помогая Зеленым, они вредят себе. Зеленые им не друзья. Пусть они вспомнят, как тяжело приходилось Синим во времена Анастасия, когда Зеленые были в милости.

— Будет исполнено, твое величество, — ответил Нарсес, низко кланяясь.

С тех пор как она взошла на трон, это было ее первое государственное решение.

На следующий день Юстиниана ожидало нестерпимое унижение. Оставаясь невидимкой, Феодора наблюдала за происходящим с верхних ступеней лестницы, ведущей к кафисме.

Как обычно, толпа собралась на Ипподроме, и, как и было заведено, к ней взывали ораторы в красных накидках.

Внезапно пурпурный занавес кафисмы раздвинулся и внимание всех присутствующих обратилось к ней, ибо это означало, что сейчас появится император. В одно мгновение огромная толпа замерла, повернув лица в сторону ложи. И действительно — наверху, возвышаясь над всеми, появился знакомый силуэт. Однако вместо пурпурной мантии на нем была бурая монашеская власяница. Непокрытая голова и свиток пергамента в руках. Император!

С ним было несколько стражников, глашатай и священник, а также кое-кто из приближенных.

Юстиниан попытался что-то сказать, но голос не повиновался ему.

— Громче! — завопила толпа. — Говори громче!

Император сделал знак сопровождавшему его глашатаю. Тот выступил вперед к парапету, и его оглушительный бас долетел до самого дальнего уголка Ипподрома.

— Я… Юстиниан… ваш император… призываю вас сложить… оружие!..

— Да-да, мы слушаем тебя, августейший! — послышался насмешливый голос. Кое-где засмеялись. Глашатай продолжал:

— Идите по домам… с миром… Ваши требования… будут исполнены… Иоанн Каппадокиец… префект претория… и Трибониан… квестор… будут удалены…

При этих словах лицо Трибониана, стоявшего тут же, в императорской ложе, окаменело.

Голос глашатая гремел:

— Знайте, люди… вы не должны ничего бояться… Я, ваш император, одобряю все, что было сделано… никто не будет наказан… только… милосердие… и… новые назначения…

Его слушали молча. Но стоило ему закончить, как снизу донеслось:

— Новая ложь!.

— Да разве можно тебе верить?!

— Мало ли что ты наобещаешь!

Юстиниан опять сделал знак глашатаю, и тот снова возвысил свой мощный голос:

— На этом… Священном Писании… я, Юстиниан, клянусь.

Император встал и положил обе руки на пергамент, как бы подтверждая этим жестом свои слова.

Воцарилась полная тишина. Затаив дыхание, император с надеждой смотрел вниз на мятежников.

Он ждал одобрения, поддержки. Это означало бы победу.

И в это напряженное мгновение снизу донеслось:

— Ты лжешь, осел!

Это был конец.

Тут же вся толпа подхватила оскорбление.

Шум разрастался. Непристойности щедро сыпались на императора, сопровождаемые криками и площадной бранью.

Юстиниан вспыхнул, потом внезапно побледнел и отшатнулся, словно его ударили.

Это действительно был удар. Оскорбления летели в него, как камни из пращей. Рев взбесившегося тысячеголового зверя подсказывал ему, что с ним покончено. Дни его сочтены. Пришел конец его власти, а возможно, и жизни.

По-монашески надвинув капюшон на глаза, Юстиниан покинул ложу в сопровождении своей свиты. В спешке они едва ли заметили хрупкую фигуру, прятавшуюся за воротами.

Пропустив их, Феодора последней спустилась вниз по винтовой лестнице. Ворота были закрыты на два засова, к ним была приставлена охрана.

— Ника! Ника!

Феодора вздрогнула. Этот жуткий клич! После выступления императора жажда крови пробудилась в толпе с новой силой. Рев висел в воздухе, как дым над пылающим городом.

Вечером появились новые, еще большие очаги пожаров. Казармы за дворцовыми стенами были полностью охвачены огнем, и охрана всю ночь сдерживала натиск пламени, не давая ему переброситься на дворец.

И только отсутствие дисциплины и толкового руководства у мятежников оттягивали штурм дворца.

В эту ночь Феодора не сомкнула глаз.