Гадости для радости ...и по работе

30/07

— И обязательные процедуры тоже проведи, — велела тетя Маша.

Людмила кивнула, обернулась к Андрею:

— А вы чего сидите? Идемте, идемте. Вашу жену за вас никто не поддержит! Плохо, что сегодня суббота, моей медсестры на месте нет. Хотя нет, хорошо, что сегодня суббота — в будний день старшие полным малым кругом так быстро бы не собрались, сидели бы, нервничали до самого вечера, пока тетки не освободились бы…

Они ушли, и некоторое время еще были слышны заверения Людмилы, что у них в фельдшерско-акушерском пункте все самое лучшее и самое совершенное из возможного, и вообще, волноваться не о чем и бояться тоже нечего — у них в Виноградаре для беременных сделают все возможное.

“И кое-что из невозможного”, — добавил я про себя, и спохватился, что Катя с Андреем ушли, а я, ориентируясь на Червону, отстал.

Дернулся встать из-за стола и догнать своих, но тетя Маша остановила меня изумленным возгласом:

— А ты куда?! Давай руку.

— Зачем? — Напрягся я.

— Зачем? — Насторожилась Червона.

— Да что за разговорчики? — Возмутилась старая гадалка. — Сказано — давай руку! И ты, Ванька, тоже!

Я,сцепил руки в замок. Подавив желание спрятать руки за спину или, и вовсе, сесть на них — просто на всякий случай.

А Червона взвилась:

— Тетя Маша! Тетя Маша, я вам говорила! Я вам сразу человеческим языком сказала: это не мой мужик! Это сам по себе мужик — при Катерине Теплеевой моральной и силовой поддержкой! Чего вы придумали? Какие вам руки? И вообще, нам пора — мне еще стрелку искать, указатель на проклинательницу клиентам делать, так что, до свидания, спасибо всем за помощь, а мы, пожалуй, пойдем…

— Да погоди ты! — Досадливо поджала губы тетя Маша. — Что за молодежь пошла, слова им не скажи… Не надо ничего искать, есть у меня стрелка, одолжу.. Поскакала она куда-то, вы посмотрите! А обязательные процедуры проводить, а? Забыла?

Червона фыркнула с независимым видом:

— Как будто я сама не провела бы!

У всех без исключения теток лица стали постные, и на них буквально хором читалось: “Знаем мы, как ты бы провела!”

— Вставай, — скомандовала мне тетя Маша.

— Зачем? — Настороженно уточнил я, бросив взгляд в сторону своей спутницы.

Червона молчала, из чего я делал вывод, что опасность мне не угрожает. Вроде бы. Но подчиняться все равно не спешил.

— Ты, милок, не упирайся. — ласково-угрожающе порекомендовала тетка. — Вставай-вставай, вреда тебе в том не будет, может, и хорошего чего получится…

Я посмотрел на Червону. Червона взглянула на меня с укором — мол, чего меня позоришь?

Поколебавшись, я пошел на уступки:

— Хорошо, я встану. Но вы мне объясните, для чего вам нужны были наши руки.

— Тоже мне секрет великий, — фыркнула тетя Маша. — Посмотреть хотела, получатся ли у вас детки, да если получатся, какие выйдут… Ну, что рот раскрыл? Тоже мне, цаца-недотрога, вы посмотрите! Не каждый все-таки день Натальина дочка мужика с собой привозит, да за его проблемную сестру просит — так чего бы и не взглянуть-то? Ты о себе там особо не воображай, у нас таких как ты пруд пруди, а он носом крутит, ишь!

Тетка Маша говорила и говорила, и в какой-то момент я поймал себя на то, что уже стою, и тетя Маша стоит напротив, и смотрит мне в глаза, не прекращая бесконечной говорильни, и поток ее слов стремится подхватить меня, закружить, увлечь за собой… И это ощущение похоже на то, что захлестнуло меня тогда, в сталинке на Туманной совсем недавно — сто лет назад — когда запела Червона.

Воспоминание о том, что было после, окатило меня, словно ледяной водой, обожгло — и выдернуло из водоворота чужого напевного говора.

Я физически ощутил, как накатывает на меня злость — на этих теток, на Ваньку, которая сейчас в сторонке не вмешивается и молчит, как распрямляется почти смятая воля и водой стекает с меня наваждение…

Тетка (да какая она “тетка”? Здесь, сейчас, стало отчетливо видно, что на самом деле она старуха) раздраженно зашипела, усиливая давление воли и взгляда. Ее товарки все, как одна подались вперед, наблюдая, выжидая, чем закончится противостояние…

Рядом восторженно и азартно ахнула Червона, и, черт знает почему, но это мотивировало держаться, не поддаваться. Не уступать!

Я когда я почувствовал, что справлюсь, не сдамся и одержу победу в этом поединке, взбесившаяся старуха зашипела:

— Не хочешь, выходит, по-хорошему? Чтош-ш-ш, мы и по-плохому могем!

Ее зрачки вытянулись, а радужка пожелтела и затопила янтарным цветом белок. А из-под халата, вместо обычных старческих ног и обутых в шлепанцы, теперь виден был хвост, змеиный хвост, огромный, чешуйчатый, метров пяти в длину, не меньше. И, привстав на этом хвосте, старуха зависла надо мной и властно, призывно зашипела:

— Ш-ш-ш-ш-ш!

— Ш-ш-ш-ш-ш! — Раздалось ей в ответ со всех сторон.

Одна за другой старухи превращались в полузмей, поднимаясь на хвостах, нависая надо мной.

Последней, со словами “Ой, блин, ну нафига-а-а!” облик сменила Червона, и ее обреченное “Ш-ш-ш-ш-ш!” влилось в общий хор.

Лицо “тети Маши” исказилось, верхнюю губу, по-старчески узкую, оттопырили клыки, она метнулась ко мне — а я, скованный необъяснимым спокойствием и оцепенением, даже постарался увернуться.

Предплечье пронзила острая боль, затопила жжением руку, расползаясь по всему телу и увлекая в уплывая в спасительное небытие.

— Вот и живи теперь с этим, милок! — Гаснущим сознанием выхватил я мстительно-удовлетворенный голос тети Маши.

— А мог бы не выпендриваться и обойтись без принудительного погружения в мир сверхъестественного — но кто ему, упертому барану, злобный доктор, — назидательно заключила ее подруга.

Последнее, что я услышал, прежде чем окончательно потерять сознание, был звенящий возмущением Ванькин голос:

— Тетя Маша, ну заче-е-ем!!!