Гадости для радости ...и по работе

07/09

07/09

От расслабленной, пусть и закрытой позы Оксаны не осталось и следа: она слушала, как ее жизнь, самую сокровенную, личную часть, выворачивают наизнанку, в ужасе, побледнев и закаменев всем телом.

Я, впрочем, тоже никакого удовольствия не испытывала.

Я стояла позади ее кресла, смотрела в макушку Оксаны Ивашуры, и говорила:

— Вам было больно. А вдвойне сокрушительным этот удар был оттого, что вы считали, что между вами и Андреем Теплеевым — дружба. Как минимум, дружба. А он даже о своей свадьбе сообщил вам, как всем. Потом была свадьба Теплеевых, медовый месяц, радостные фото — вся та “счастливая семейная жизнь”, о которой вы мечтали. И вам снова было больно. Вы листали их соцсети, рассматривали совместные фото — те самые, что причиняли вам боль, и не могли остановиться. Это снова был цикл: ненависть заставляла вас смотреть на счастье соперницы, а боль от этих картин углубляла ненависть… Вы решили, что не все потеряно. Вы рассчитывали, раз вы с Андреем друзья, вы будете рядом. И сможете его увести. А Андрей внезапно от вас отвернулся. Вы тогда даже не поняли почему. Решили, что это она, ваша соперница, хоть и не могла ни о чем догадаться, начала превентивно избавляться от возможных конкуренток, запретила мужу общаться с другими женщинами… А на самом деле, Оксана, вы стали исподволь проходиться по его жене — и Андрею просто не нравилось это слушать. Он ограничил общение, потом оно сошло на “нет”, а потом Андрей и вовсе сменил работу.

Вдох-выдох. Дышать тяжело, и говорить тоже тяжело — но мне надо дорассказать эту историю. Не то чтобы кто-то из нас хотел ее слышать.

— Вы уволились вскоре вслед за ним. Перешли на работу из дома. Отдалились от друзей. Оборвали связи с бывшими коллегами. Вы не оставили себе ничего, кроме ненависти к женщине, которая украла у вас любимого. Вашу счастливую жизнь. Вы следили за ее жизнью в соцсетях, и неистово мечтали, чтобы у нее тоже не срослось, чтобы сопернице было плохо также, как вам самой. Мечтали, желали, визуализировали, и в этих визуализациях получали временное облегчение. И из этой неистовой ненависти и пожеланий, из вашей боли и из краткосрочного удовольствия, когда они сбывались в ваших фантазиях, проклятье и сплелось.

— Убирайтесь.

Оксана вскочила с кресла и стояла теперь между нами, так, чтобы видеть обоих, но обоих сразу — не получилось, и она ловила нас поочередно взглядами. Белая, как полотно, с лицом, искаженным ненавистью, страхом и болью.

— Убирайтесь немедленно! Я не знаю, как вы раскопали эту историю, но… но.. вы мошенники! Вы аферисты, и я сдам вас в полицию! — Кричала она ломким, прерывающимся голосом. — Я засужу вас за незаконное проникновение в жилище! Это все ложь, ложь, вам понятно? Это неправда! Убирайтесь! Я не буду вам ни в чем помогать! Пошли вон!

— Боюсь, вы не совсем понимаете ситуацию, Оксана Георгиевна, — покачал головой Иван.

Он говорил рассудительно и весомо, и выглядел спокойным и сочувствующим.

— Проклятие можно снять и без вашей помощи, — продолжил капитан. — Есть и другие способы… Например, проклятие спадет после смерти ведьмы, которая его наслала.

Я поморщилась, радуясь, что им моего лица не видно. На ведьму Ивашура не тянула никак. Хотя по сути у меня возражений не было: с ведьмами способ тоже отлично работал.

— Вы мне угрожаете? — Надменно спросила Ивашура.

Испуганной она мне не показалась.

— Отнюдь, Оксана Георгиевна. Я пытаюсь вас… защитить. Знаете, — продолжил Иван, и от его вкрадчивого тона даже у меня мурашки побежали между лопаток, — вы должны быть благодарны, что мы пришли к вам сами. А не назвали ваше имя, например, Андрею…

О, вот это ее проняло. И, пожалуй, куда сильнее, чем озвученная до этого угроза смерти. В кресло она опустилась так, будто ноги ее не держали.

Но, тем не менее, когда она заговорила, голос ее звучал презрительно:

— Что за чушь? Вы на что намекаете? Думаете, Андрей может меня убить? Даже ради этой... этой... Даже ради своей жены, — это слово она выплюнула, — Андрей не пойдет на убийство!

— А ради своего ребенка? Ради всех своих будущих детей? Это ведь из-за вашего проклятия его первенец может умереть, не родившись. Знаете, выбирая, кто должен умереть, вы или его будущий ребенок… Он может решить, что справедливо, если это будете вы.

— Эта сука беременна? — Пальцы Оксаны снова стиснулись в кулаки и побелели, ноздри затрепетали...

Ненависть. В кресле напротив Ивана сидела воплощенная ненависть.

Звездец. Полный аут. Не зря Иван избегал говорить, в чем именно суть проклятья. Все, сомневаюсь, что она еще что-то услышит.

— А в моей голове я все там же… — мурлыкнула я себе под нос у Оксаны над ухом, и песенная строчка почти спряталась за голосом Сокольского, который продолжал уговаривать.

— Помогите нам. Снимите проклятие добровольно — и, даю слово, Андрей никогда не узнает, что это были вы. Да, вы получите откат. Но сохраните жизнь и доброе отношение Андрея…

Дохлый номер. Иван это понимал — но, кажется, не мог не попытаться.

Я отступила в сторону от Оксаны, снова притворилась, что увлечена разглядыванием панно, навязчиво мурлыкая одну и ту же строчку из песни:

— А в моей голове я все там же…

— Оксана Георгиевна, проклятие будет снято в любом случае. И все, что вы нажелали, в любом случае вернется к вам…

Иван палился — он ведь умолчал о том, что проклятье можно снять без добровольного согласия и без убийства, но Оксана, в ее состоянии, оговорки не заметила.

Честно говоря, я вообще сомневалась, что она Сокольского слушает. Но нет. Ивашура усмехнулась — словно в судороге лицо дернулось. Спросила насторожено:

— “Вернется ко мне”?..

— Верно. Я бы предпочел об этом промолчать, но компетентные специалисты… — Сокольский стрельнул взглядом в мою сторону, я спиной это ощутила, — настаивают на добровольном информированном согласии с вашей стороны.

Я оглянулась.

— Да, настаиваю. Добровольное снятие проклятия должно быть добровольным. С осознанием всех последствий. Иначе ритуал теряет смысл.

А его слишком хитрозадым участникам прилетает такая ответка, что… В общем, нет, спасибо. Принимать на себя чужой откат я не хочу. Мне за такую некомпетентность дома ноги вырвут и вместо рук вставят.

Пожав плечами — вот такие, мол, дела — я напела все ту же первую строчку из одной очень хорошей, очень правильной для текущих обстоятельств песни, и перешла от панно к картине, перемещаясь к Сокольскому в обратном порядке.

— Я не верю в то, что Андрей пойдет на убийство. Не верю! Так какой смысл мне во всем этом участвовать? — Зашипела Оксана, и взвилась, когда я опять запела: — Что вы там бормочете?!

То ли интуиция у нее развита будь здоров, то ли я очень уж странно выглядела, напевая в который раз одно и то же предложение. Но я оглянулась и с самым невинным видом сказала чистую правду:

— Это просто песня. Не слышали? Мне нравится. А смысл… Смысл в том, что оказав помощь в снятии проклятия с Катерины, вы получите прощение. И тогда вам станет легче.

Она скривилась так, будто я предложила ей лечение уринотерапией. Но я и не думала настаивать. Отвернулась к картине.

— А в моей голове я все там же…

Иван еще продолжал по инерции уговоры, предлагал денег, но Оксана только ощерилась в ответ:

— Уходите! Я вам не верю, слышите? Я не верю!

-

В машину мы садились полностью выжатые.

— Может, тебе стоило попробовать загипнотизировать ее и внушить, что она хочет снять это долбаное проклятье? — Мрачно спросил Иван после продолжительного молчания.

За это время мы успели отъехать от дома Оксаны Ивашуры, и дышать стало полегче.

— Поступать так с людьми во-первых, неэтично. Во-вторых, не выйдет. Такую ненависть перебить — это разве что из большой круг сюда явится… В силах тяжких.

— Так, может…

Сокольский явно собирался предложить глупое, и я его перебила:

— И в-третьих, это сомнительно с точки зрения предстоящего ритуала. Нет никакой гарантии, что ментальное принуждение будет засчитано за добровольное согласие. И я понятия не имею, чем это может аукнуться твоей сестре, ее мужу, их ребенку, а, главное, мне.

Мы помолчали.

Иван, словно вспомнив и спохватившись, спросил:

— А что ты тем ей пела?

— Вань, понимаешь… счастливые люди не фиксируются так на другом человеке. А у несчастных, как правило, все дерьмо тянется из детства. Самые горькие обиды, самые глубокие раны… В общем, я ей закладку в голову закинула. Легонькую такую. Оксана в ближайшее время эту песню найдет и послушает. Это достроит мое внушение и опрокинет ее в самые худшие эмоции из ее детства. И в них закольцует. Учитывая, в каком состоянии мы ее оставили — окунуть ее должно… кхм, мягко скажем, глубоко. По моим предположениям, после этого она будет жить в личном аду с персональными настройками.

Сокольский смотрел на меня с сомнением. Явно не верил в силу детских травм.

— И как скоро это должно подействовать?

— Не знаю, Вань. У нас осталось шесть дней, пока мы еще можем спасти твоего племянника, так? Ну вот даем ей три дня. Потом нам придется назвать имя проклинательницы Катерине и Андрею. У них будет еще три дня. Если за это время Оксана одумается — я воздействие уберу, если нет — снимаем проклятие принудительно, и после этого я Оксане помогать не буду. Наги очень плохо относятся к детоубийцам.

Про альтернативный вариант, в котором мне помогать никому не придется, мы оба старательно не говорили.

— А… как долго продержится твое воздействие, если ты его снимешь?..

Я снова пожала плечами:

— Понятия не имею. Со временем развалится… Либо не развалится.

Мы помолчали, Иван сосредоточенно о чем-то размышлял. Потом спросил:

— Вань… а как вот эти твои закладки и внушения сочетаются с условием добровольности?

— Нормально сочетаются. Добровольность, знаешь ли, бывает безусловной и условной… Мое воздействие было минимальным и не было направлено непосредственно на принуждение — этого достаточно, чтобы ритуал сработал. В целом, если бы ты на глазах у Ивашуры ломал пальцы кому-то из ее близких, не трогая ее саму — тоже должно было бы прокатить. Так что, если хочешь, можем пересмотреть план мероприятий! — съязвила я.

И щедро предложила:

— Ну что, возвращаемся?

— Да иди ты, — Беззлобно и устало огрызнулся Иван.

Когда мы подъехали к моему третьему подъезду, Иван неожиданно сказал:

— В общем, мне сейчас на нужно работу — я и так отпросился, чтобы к этой съездить. Вечером приеду с инструментами.

— А…

Вань, зачем? Вот зачем? Мы решим, так или иначе, проблему твоей сестры, и разбежимся в разные стороны. И забудем друг друга, как не было.

— Ты не против, если я переночую у тебя? А то мне от тебя потом через весь город пилить, а на работу завтра рано…

И я открыла рот. И сказала:

— Да. Конечно.

Мозг в процессе не участвовал.