Герой

Глава седьмая

Стив вошёл в кухню и, прикрыв за собой дверь, тихо сказал:

— Здравствуй, папа. С рождеством христовым!

Отец стоял у плиты. Он часто заморгал глазами и подошёл, чтобы обнять сына. Всё здесь было так знакомо — прикосновение отцовских рук, его голос, запах кофе и кислого вина.

— Так... так... — невнятно бормотал Ян.

Стив последовал за отцом в гостиную, чувствуя себя чужим в этой комнате с выцветшими обоями и изношенными креслами. Призы, разложенные на камине, выглядели жалкими. «Это дурной тон — выставлять их напоказ», — подумал Стив. На каждое окно отец повесил по венку. У портрета матери стояли две длинные белые свечи.

Серый день подходил к концу. Стив тоскливо посмотрел в окно на тихую улицу. Тротуары были пустынными и чистыми от выпавшего снега, деревья казались тонкими и стройными, у домов торчали голые кусты сирени.

Отец разглядывал Стива.

— Что это у тебя над глазом?

— Так, ничего. Задели во время игры.

— Тебя поранили?

— Да ерунда. Всё в порядке.

Они сели и заговорили о погоде, о здоровье миссис Перрон, о проигрышах Мануэля на скачках. Стив не мог придумать, о чём бы ещё поговорить. Ему было не по себе. Отец улыбался и смотрел на него не отрываясь, никак не мог наглядеться.

Стив поднялся. Постоял немного, пригладил волосы.

— Не возражаешь, если я пойду прогуляться? — спросил он отца. — Я ненадолго, до ужина. Хочу посмотреть на город.

— Конечно, пойди, Стив.

Стив надел пальто и вышел. Отец включил свет, зажёг свечи у портрета матери и опять сел в кресло. Он полез в карман за трубкой и в этот момент услышал скрип открывающейся кухонной двери.

— Джои, ты?

— Парень наш дома?

— Да. Погулять пошёл.

Отец сидел и ждал. Было время, когда он вставал и шёл за Джои в спальню, где сын снимал с себя военный китель. Стоя в дверях, он наблюдал за Джои, хмурился и осторожно спрашивал:

— Ну, как день прошёл? Устал?

Дела у Джои шли неважно. Время от времени ему предлагали какую-нибудь низкооплачиваемую работу: освобождалось место уборщика в магазине или требовался ремонтный рабочий. Джои гневно отказывался. Мало-помалу расспросы отца стали раздражать его, и отец перестал спрашивать.

Сейчас отец ждал, когда Джои выйдет в гостиную. Сын беспокоил его. Никак не устроится парень на работу. Окончил среднюю школу, поработал год в красильном цеху, пошёл потом в армию, а теперь сидит вот дома.

Да, когда не работаешь, не чувствуешь себя полноценным человеком. Отец хорошо помнил мёртвые тридцатые годы: фабрики закрыты, люди стоят на углах улиц, сжимая кулаки от унижения.

Джои вошёл в гостиную и опустился на стул; худое, нервное лицо, тёмные впадины на щеках — он выглядел измождённым, словно был болен туберкулёзом.

— Мне предложили работу, — вяло сказал он.

Отец бросил на него неуверенный взгляд.

— На фабрике в Пассейике. Там выпускают радиодетали.

— Это хорошо, — сказал отец.

— По крайней мере работа, — равнодушно ответил Джои.

Они сидели у противоположных стен комнаты. Сколько вечеров просидели они так в молчании, каждый замкнувшись в собственном мирке! Отцу хотелось приласкать сына, но тот был болезненно раздражителен. И смотрел он отчуждённо, словно хотел сказать: «Не трогай меня, оставь в покое!»

Но, если бы отец и нашёл путь к его сердцу, что он мог ему сказать? Жизнь так сложна. Война исковеркала людей. Многого из того, что происходит сейчас, старик вообще не понимает. Отец сидел, наблюдая за Джои, безмолвно прося его сказать хоть слово.

— Я буду учеником слесаря, — сказал Джои. — Тридцать долларов в неделю.

— Ты согласился?

— Пока нет. — Джои закурил. — Ты считаешь, что надо соглашаться, что предложение хорошее и я буду счастлив, если приму его?

— Я ничего не сказал.

— О, да, я буду счастлив, — продолжал Джои, не обращая внимания на возражение отца. — Чёрт возьми, а я думал, что по возвращении домой получу приличное место! Во всяком случае, не на этой паршивой фабрике. Надо же мне наконец где-нибудь устроиться!

— Где? — тихо спросил отец.

— А где, ты думаешь, все хотят устроиться? Наверху, вот где! Где хорошо платят. Там, где ты не должен превращаться в грязную, вшивую обезьяну. Не на фабрике же! Я хочу, чтобы меня уважали. Не хочу я подсчитывать жалкие центы. Довольно я пострадал в армии. Грязной работы хватало — сыт по горло! Тридцать долларов в неделю! Да ещё вычтут из этой суммы солидный процент в пользу проклятого профсоюза.

Отец вдруг изменился в лице. Он поднялся, бледный, медленно качая головой.

— Профсоюз... Разве профсоюз — вор, чтобы красть деньги? — Тихим, сдавленным голосом спросил он. — Я тоже работаю на фабрике, и я не стыжусь.

— К чёрту эту работу!

— Ты мне так про фабрику не говори! — неожиданно закричал отец. — Мне приходилось работать по двенадцать часов в день. Двадцать минут давалось на то, чтобы поесть, сидя у чана с краской. Наспех глотали еду, словно животные. Ненавидел я всё это. Работали так, что слепли, выматывались настолько, что не могли даже умыться. Но не работу я ненавидел и не машины. Машины я люблю. Они делают вещи. Это же замечательно! Но если компания пытается использовать машины, чтобы убить человека, тогда надо бороться. Не бежать — бороться! Вот для этого мы и создали профсоюз.

— Да брось ты, папа! Знаю я всё это и согласен с тобой.

— Нет, ты ещё не знаешь! — мрачно сказал отец. В глазах его появились боль и печаль. Давно забытое, то, что он прятал глубоко в душе, вдруг нахлынуло на него. — Девяносто три дня ходили мы по улицам! Девяносто три дня длилась забастовка! Нас били дубинками. Питер Новик с окровавленной головой полз рядом со мной на четвереньках.

Отец опять покачал головой. Гнев его утих.

— Я тёмный, необразованный человек, — грустно, словно он о чём-то просил, продолжал отец. — Но то, что я видел собственными глазами, я знаю. Нехорошо быть бедным, это верно. Но работы стыдиться нечего. Работой надо гордиться! Гордиться! Эх, Джои, Джои...

Отец тронул Джои за руку. Они встретились взглядами и впервые почувствовали, как они близки друг другу. Им не было стыдно глубокого и нежного чувства, возникшего между ними. Джои смотрел на отца, испытывая необъяснимое успокоение оттого, что теперь ему есть с кем поговорить, что он уже больше не одинок в этом доме. На душе стало легко, как будто до этого он долго плакал, а теперь выплакал всё горе.

Потом отец подошёл к камину и машинально поправил медали, подвинул вперёд кубок.

— Ты рад, что Стив дома? Скучал без него? — Джои сказал это без горечи.

Отец обернулся и печально кивнул головой.

— Пойдём на кухню, — сказал он, мягко улыбаясь. — Поедим щей. Я сварил щи.

В канун рождества отец пригласил Мануэля обедать. Тот принёс в коричневом свёртке две бутылки абрикосового ликёра.

— За здоровье мальчика!

— За твоё здоровье, Стив, — сказал отец. — Мануэль уже пьян.

— Я только попробовал, какой ликёр больше подходит для праздника! — шумел Мануэль.

— Шатается из стороны в сторону, как слепой козёл, — шутливо укорял его отец. — Сладу с ним нет. Сейчас на улице он всё время порывался ущипнуть то одну, то другую женщину.

— Ну и что? О женщинах не беспокойся! Женщины не жалуются.

— Что правда, то правда, старина, — улыбаясь, сказал Джои.

— Отец говорит, что ты поступил на работу.

— Угу... Слесарем.

— Нравится?

— Машины нравятся. Как-никак, я ведь был автоматчиком, чёрт побери. — Джои невесело усмехнулся.

— Пойдёмте, поломаем хлеб, — сказал отец.

На столе лежала краюха чёрного хлеба и стояла солонка. Каждый отломил по кусочку хлеба и ткнул им в солонку.

— За братство, — торжественно произнёс отец. — За то, чтобы дух Христа не покидал этот дом.

На обед были суп с ячменной крупой, сельдерей, маслины, индейка, приправленная специями, и тушёная капуста. Потом пили кофе с ликёром.

После обеда отец сел на диванчик между Стивом и Джои и обнял их за плечи.

— Хорошо, что мы вместе. В полночь пойдём в церковь.

— Лично я не верю в бога, — сказал Мануэль. — Тем не менее пойду посмотреть этот спектакль.

Отец спел по-польски песню о том, как в канун рождества пастух ждал в поле свою возлюбленную. Возлюбленная так и не пришла. Переходя реку, она провалилась под лёд, и воды Вислы понесли её, холодную и мёртвую, вниз по течению. Песня была очень грустная — Мануэля даже слеза прошибла, — но всё кончилось хорошо: пастух замёрз в поле и тоже отправился на небо, где его ждала возлюбленная в золотой шали.

Зазвенел телефон, Стив вышел в коридор и взял трубку.

— Алло!

В трубке раздался знакомый голос, только он был очень далёкий, с металлическим оттенком.

— Стив? Это Стив?

— Да.

— Привет. Говорит Уиттьер. Уит из Джексона.

— Здравствуй, Уит.

— Как дела, дружище? — после некоторой паузы спросил Уиттьер, а потом, не дожидаясь ответа, добавил: — Я сейчас в Нью-Йорке.

Голос весёлый, значит, ничего не случилось. Стив ждал.

— Слушай, дружище. Обязательно приезжай сегодня вечером. Мне надо тебя видеть.

— Сколько времени ты там пробудешь?

— Да нет, приезжай сегодня вечером. Сегодня же, друг. Это очень важно.

— Что случилось?

— Просто хочу видеть тебя.

Стив знал, что есть какая-то другая причина. Они были не такие уж близкие друзья, чтобы Уиттьер ради встречи с ним поехал в Нью-Йорк да ещё считал бы эту встречу очень важной.

— Извини, Уит, но сегодня не выйдет. Я сейчас в семейном кругу. Может быть, встретимся на той неделе.

— Нет, — ответил Уиттьер. — Надо сегодня.

— Извини, не могу.

Молчание. Уиттьер что-то сказал, но не в трубку, — видимо, он разговаривал ещё с кем-то. Стив не мог разобрать, что он говорит.

— Говори громче, Уит.

— Здравствуйте! — сказал девичий голос.

Этот голос он бы не спутал ни с чьим другим. Стива замутило от волнения, у него затряслись руки.

— Это Мелисса, — сказал голос.

У Стива ещё сильнее забилось сердце, в горле пересохло.

— Здравствуйте, Мелисса.

— Сколько от вас езды до Нью-Йорка?

— Около часа.

— Мы подождём вас. Мы сейчас в баре на Третьей авеню. Бар Тима Костелло. Он недалеко от...

Стив думал о том, как сказать ей, что он не может приехать. На улице шёл снег и белой полоской ложился на оконный выступ. В кухне слегка пахло тушёной капустой.

— А мы здесь ссоримся с буфетчиком, — продолжал спокойный голос Мелиссы. — Мы попросили мятной настойки, а он говорит, что если кто в канун рождества хочет пить мятную настойку, то пусть он, чёрт побери, делает её сам. Ну, вот мы и послали Рандольфа искать мяту.

— Кого послали?

— Бобби Рандольфа. Он из «Каппа Сиг».

Молчание. Стив смотрел на газовый фитилёк плиты, горевший ровным голубым пламенем, и думал о том, как сказать отцу, что в канун рождества он едет в Нью-Йорк.

— Да это неважно, знаете вы Рандольфа или нет, — сказала Мелисса. — Так, ни рыба ни мясо. Он вам не понравится. Зато от вас он придёт в восторг, вот увидите. Он преклоняется перед футболистами. Во всяком случае, он богат, поэтому мы и взяли его с собой. У нас с Уитом совсем не было денег.

«У нас с Уитом, — подумал Стив. — Ага, значит, так: у нас с Уитом».

Но в действительности не было «у нас с Уитом». В этом Стив убедился, когда снова услышал голос Мелиссы, мягкий и ласковый. От него щемило сердце.

— Стив... — Голос звучал теперь совсем рядом. Стив представил себе, как она стоит у телефона: чуть расставив ноги, с вызовом вскинув голову... — Стив, вы слушаете?

— Слушаю.

— Да нет, ничего. Я только хотела убедиться, что вы на проводе. — С нежной настойчивостью она добавила: — Мы должны встретиться с вами сегодня.

— Но я не могу.

— Я заставила Уита привезти меня сюда. Взяла машину Маккейба, сказала ему, что еду к друзьям в Ричмонд.

Молчание.

— Завтра мне надо возвращаться.

Стива охватило необъяснимое томление; забился пульс в висках и в кончиках пальцев.

— Ладно, — сказал Стив.

— Стив... — Голос Мелиссы стал громче, в нём слышалась просьба, почти мольба.

— Я сказал «ладно». Еду.

— Хорошо, — сказала Мелисса. — Очень хорошо, что вы согласились. Приезжайте скорее.

Она повесила трубку, не сказав «до свидания». Стив смотрел на полоску снега на выступе окна. Подул ветер, и снег смело.

Когда он вернулся в гостиную, Джои рассказывал Мануэлю:

— Служил в роте «Б» в бывшей моей части Лоу Кастильоне. Мы его прозвали Луп Мышь. — Джои встряхнул головой. — Так вот, живёт он сейчас с женой, тремя детьми и тёщей в Джексон Хейтс. В двух комнатах, на двадцать долларов в неделю. Хороший он был артиллерист. Слушай, Мануэль, не знаешь ли ты человека, который предложил бы работу хорошему артиллеристу?

— Погоди немного, —- ответил Мануэль. — И твой артиллерист понадобится, когда Дюпон начнёт новую войну.

— Через мой труп начнёт, — сказал Джои.

— Будет и труп.

Отец спросил Стива:

— Ты доволен, что опять дома?

Стив кивнул. «Скажу отцу, ведь сегодня рождество, — думал он, — рождение святого младенца Иисуса, который проповедовал любовь к ближнему. Вот по этому случаю я и влюбился и должен отправиться в Нью-Йорк...»

— Я сидел и распаковывал паёк, — рассказывал Джои. — Насколько помню, это был сыр. Сижу я, стало быть, а из леса выходит Пит Сэдлер. И тут раздался выстрел снайпера. Пит был уже мёртв, а всё ещё шёл.

— Условный рефлекс, — с видом знатока сказал Мануэль.

— Он не побежал и не упал, он как шёл, так и шёл. А я думал только одно: он похож на черепаху. Ему напрочь снесло черепную коробку, а край каски, как обруч, опустился ему на нос. «Он похож на черепаху», — твердил я. — Потом он упал.

Мануэль медленно покачал головой.

— Он был мой друг, — сказал Джои. — Хотите верьте, хотите нет, но со мной дружила вся наша часть. Они любили меня. — Джои встал и начал наполнять рюмки. — Смешно, — продолжал он, — когда я пошёл работать в этот цех, что-то в нём показалось мне странным, но что именно, я никак не мог понять. Потом вдруг понял: почти все, кто там работает, носят что-нибудь из старой армейской одежды — штаны, ботинки военного образца и так далее. Оказывается, парень, что работает рядом со мной, служил раньше в 27-й дивизии. На Окинаве эта дивизия стояла по соседству с нами. Знаете, я почувствовал себя как дома.

«Больше ждать невозможно, — думал Стив. — Надо сказать отцу. Сейчас же». Он глубоко вздохнул.

— Папа, можно тебя на минутку?

Стив встал и вышел в кухню. Отец последовал за ним.

— Что такое? Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. — Стив взъерошил пятернёй волосы. — Слушай, папа, мне надо поехать в Нью-Йорк. Сегодня же.

Отец снял очки и молча посмотрел на Стива.

— Честное слово, мне неприятно покидать вас в канун рождества, но там собрались кое-какие люди, и мне надо с ними встретиться. Завтра они уезжают обратно.

— Какая-нибудь неприятность?

— Нет, всё в порядке.

Стив видел, как наполняются болью глаза отца. Не найдя ничего лучшего, он добавил:

— Это насчёт моей стипендии. Мне надо поговорить с ними о моей стипендии. Из-за этого они мне и звонили.

— И тебе надо ехать в канун рождества?

— Да, потому что они приехали только на один вечер.

Отец пожал плечами. Стив положил руку ему на плечо и сказал:

— У меня ещё неделя впереди. Мы будем вместе всё время.

Отец кивнул, поцеловал Стива в щёку и пошёл обратно в гостиную. Стив быстро надел пальто и направился к чёрному ходу. Он знал, что надо бы зайти в комнату и хоть что-нибудь сказать остальным, но не хотел лишних объяснений. Ему не терпелось уйти из дому. Он уже был на улице, когда услышал, что его кто-то окликает.

— Эй, Стив!

С крыльца в одной рубашке медленно спустился Джои. Он ничего не говорил, просто стоял и смотрел на Стива.

— Чего ты? — спросил Стив.

Джои молчал.

— Мне надо ехать. Извини, — быстро заговорил Стив. — Я объяснил отцу. Это насчёт моей стипендии.

Джои всё смотрел на него, понимающе прищурив глаза и сжав губы.

— Да ну тебя к чёрту... — раздражённо сказал Стив.

— Это же всё для тебя, — тихо сказал Джои, кивая в сторону дома. — Ликёр, песни — всё для тебя. Ты для них бог.

— Я же сказал...

— Они готовились к этой встрече много недель. — В голосе Джои звучали обида и презрение. — Им дорого всё, что ты делаешь. Эдди Эйбрамс приносит газетные вырезки, и Мануэль знает их все наизусть.

Стив побледнел от стыда и унижения.

— Будь таким, каким они представляют тебя, больше от тебя ничего не требуется. — Джои дрожал на ветру. — Ну что же, — продолжал он тихо, — обижая отца, ты работаешь мне на руку. Я убью тебя.

Он повернулся и пошёл домой.