Герой

Глава четырнадцатая

Стив встал с белого металлического табурета и вышел за дверь посмотреть, не идёт ли врач. Больничный коридор был пуст. Потом в конце его появилась медсестра. Гулко стуча каблучками и шурша накрахмаленным халатом, она прошла мимо Стива. В маленькой тележке, которую она катила перед собой, тихо позвякивали флаконы.

Стив вернулся в кабинет и опустился на стул. В полуоткрытую дверь он видел висевшие в коридоре часы. Половина восьмого. Уже три часа прошло с тех пор, как его привезли сюда со стадиона. Комсток сделал ему рентгеновские снимки, и теперь он ждал результата. В кабинете стояли только обшитый чёрной кожей стол для осмотра больных, табурет да небольшой закрытый шкаф. В углу был умывальник, краны которого действовали при помощи ножных педалей. Ещё здесь были белые стены. Белые стены неумолимо окружали Стива. И вдруг перед его глазами на стене, как на экране, поплыли изображения — давно забытые картины детства, какие-то сцены, эпизоды, лица. Иногда изображения получались словно срезанными, как бывает, когда диапозитивы неправильно вкладывают в волшебный фонарь.

Стиву хотелось забыть обо всём, ни о чём не думать. Когда-то он читал рассказ об узнике, который, чтобы не сойти с ума, подсчитывал трещины в раковине умывальника. Каждое утро он изо всех сил бил каблуком ботинка по раковине, а потом целый день ждал наступления вечера, чтобы заново сосчитать число трещин.

Стив сидел, устремив взгляд на сверкавшую белизной раковину: на ней не было ни единой трещины. Вдруг всё поплыло перед глазами, его слегка поташнивало. Врач дал ему дополнительную дозу кодеина, но он уже переставал действовать, и боль начинала протягивать свои щупальца к плечу. Стив молил бога о том, чтобы она не возвращалась. Он с горечью сознавал, что повреждение у него тяжёлое и что играть он больше никогда не сможет. Стив старался убедить себя в том, что рад этому. В конце концов, футбол уже перестал быть спортом. Это уже не та весёлая, задорная игра, которую он любил в детстве. Она превратилась в изнурительный, подневольный труд. Всё равно что копать канавы или работать на красильной фабрике. Ты работаешь, а кто-то другой пользуется плодами твоей работы. Маккейб, например, пользуется, Эдди пользуется и Теннант тоже. Хотя нет, Теннант не пользуется. Этому дали по шее, уже сожрали его, будь они прокляты!

Стив снова и снова твердил себе, что рад покончить с футболом. Но на самом деле радости не было. Стива мучил страх, он чувствовал себя совершенно беспомощным, как это бывает в кошмарном сне. Боль нарастала, она раздирала плечо.

Стив смотрел на часы в коридоре. Что-то они ему напоминали, Что-то важное, давно забытое. Ах, да! Дома, в кухне над плитой, висели старые часы. Когда-то они были белыми. А теперь краска потрескалась и пожелтела. Они тикали громко, с резким металлическим звоном, словно обвиняли кого-то. Стив не хотел о них думать. Он ни о чём не хотел думать.

Но в памяти упорно всплывала домашняя кухня, залитая жиром плита, закопчённый стол, покрытый грязной клеёнкой, полки, уставленные бутылками, жестяными банками и мятыми бумажными пакетами. Осень. Он приходит домой после школы. Уже поздно, что-то около семи или восьми. На нём старый голубой свитер, в руках книги. Не любил он приходить домой в эту неприбранную кухню, где в раковине лежат грязные тарелки, оставленные Джои после завтрака, а на том конце стола, где отец приготовлял себе бутерброды, валяются хлебные крошки и обрезки колбасы... Стив всё так живо помнил. Вот он кладёт книги и начинает прибирать кухню. Это была обязанность, возложенная на него отцом и Джои. Ненавидел он эту обязанность, ненавидел кухню! Даже сейчас ему было противно вспоминать о ней. Но он всё-таки убирал её, выбрасывал куски чёрствого хлеба, мыл тарелки Джои, подметал пол. Потом он брал прокисшее посудное полотенце, отжимал его и вытирал стол. Пока он убирал кухню, темнело, и тогда дом казался ему ещё пустыннее и тише, а тиканье часов только усугубляло эту зловещую тишину. Стив распахивал дверь и, стуча подмётками по лестнице, бросался вон из дому.

А вот он стоит возле площадки на Семнадцатой авеню и смотрит, как старшие ребята играют в футбол. Сумерки. Стив стоит один и слушает слова команды, топот ног, шум схваток. Однажды в конце игры Стив робко спросил пробегавшего мимо него Нэки Парелли:

— Можно поиграть?

Нэки взглянул на него и проворчал:

— Иди отсюда, щенок. Убирайся. Иди домой, мама зовёт.

— Да она умерла у него, старуха-то, — сказал Джо Фини.

Нэки пожал плечами:

— Ах, она умерла?! Ну, так она зовёт его из могилы. — Он снова повернулся к Стиву: — Иди, иди, убирайся отсюда!

Но Стив не двигался с места. Нэки снова увлёкся игрой, а он всё стоял, сжимая кулаки от обиды, с трудом сдерживая слёзы. Было холодно, губы у Стива посинели и дрожали, но домой он не шёл.

Скоро стало совсем темно, игра закончилась, и ребята разошлись по домам в свои светлые кухни, где так вкусно пахнет. Стив побрёл к себе. В доме было по-прежнему темно и пусто. Сердце защемило от знакомого страха. Стив включил в кухне свет и быстро прошёл по коридору в гостиную. Он зажёг на столе лампу и свернулся калачиком на полу, в кругу света, падавшем от лампы. У Стива была своя давняя игра: сидя в кругу света, он воображал, что находится на неприступном острове-крепости, куда не могут пробраться страшные призраки пустого дома. В доме было очень тихо. Стив сидел неподвижно. В такие минуты он ненавидел дом, ненавидел отца и Джои, которые так долго не приходили.

Господи, какая тишина! Как в могиле. И вдруг раздался дикий визг. У Стива остановилось сердце, он бросился ничком на пол, в ужасе заткнув пальцами уши. Визг не утихал — скрежещущий, зловещий. Но вот раскрылась дверь с чёрного хода и визг оборвался. Послышался голос отца:

— Стив!

Стив сидел, оцепенев от страха, на светлом пятне на полу. Отец вошёл в гостиную.

— Что случилось? — спросил он, увидев бледное лицо Стива. — Что случилось? — Потом он понял, в чём дело. — Да это же часы в кухне! Это будильник звенел.

Стив с трудом приходил в себя. И вдруг, охваченный яростью, он вскочил на ноги, бросился на отца и стал колотить его кулаками в грудь. «Ненавижу тебя!» — кричал он. Потом, спотыкаясь, побежал на кухню, схватил будильник и швырнул его на пол. Стекло разбилось. Стив поднял будильник и снова швырнул на пол. Он бросал его несколько раз. Отец пытался успокоить мальчика, но Стив вырвался из его рук.

— Не трогай меня! — истерически крикнул он и побежал в свою комнату. Громко хлопнув дверью, Стив бросился на кровать и зарыдал в бессильной ненависти...

Здесь, среди голых больничных стен, в какие-то несколько секунд озарения раскрылась перед Стивом вся правда его жизни. Он убегал! Он всегда от чего-нибудь убегал: от отца, от Джои, от дома, от жестокого сознания, что у него умерла мать. Стив судорожно перебирал в памяти воспоминания детства, как в тумане всплывал один эпизод за другим. Да, это правда! Он ненавидел свой дом, ненавидел вечную нужду, ненавидел одиночество. Он ненавидел всех, кто был с этим связан, даже отца и Джои. Он стыдился их, он хотел убежать. Он был просто одержим мыслью о побеге. И вот футбол открыл перед ним эту возможность. Когда его первый раз приняли в игру, он был вне себя от радости. Наконец-то он среди этих уверенных в себе ребят, да они ещё хвалят его! Стив стал играть каждый день, и ему уже не надо было уходить в пустой дом. У него появились друзья: Джейк Ангер, Джо Секулович, Ноуз Кео. После футбола он шёл к ним и сидел с людьми, в их тёплых квартирах, до тех пор, пока не возвращался отец и Стив наверняка знал, что не будет дома один. Иногда он водил своих новых друзей к себе домой. С ними он входил в квартиру без страха. Стиву вспомнился весёлый вечер, когда он привёл к себе Джейка и Ноуза. Они достали из чуланчика отцовское вино, выпили по глотку и стали разыгрывать из себя пьяных — шатались, натыкались на стулья, что-то бессвязно бормотали, давясь от смеха.

В последующие годы Стив увенчал себя лаврами лучшего футболиста, у него появилось много товарищей. Дома он замечал, что становится любимцем отца, в то время как Джои постепенно отходит на второй план. Вот тогда-то и появилось в нём смутное чувство вины — перед Джои и перед отцом. Он уже тогда вынашивал тайную мечту о том, как он вырвется из Белых Водопадов на свободу, в неведомый сверкающий мир. А на тонких губах Джои появилась укоризненная улыбка. «Ты стыдишься своего положения, — как бы говорил он. — Стыдишься бедности. Стыдишься родного отца». Видимо, этот немой упрёк Джои и вызывал не раз повторявшееся сновидение: его укоризненная улыбка воплотилась в воображении Стива в эротический и трагический образ изуродованной девушки.

И всегда одиночество, всегда страстное желание бежать...

Футбол служил ему убежищем, это был солнечный мир, встречавший его весёлым шумом голосов. Стив не представлял себя вне этого мира. И вот теперь... Стива снова охватил панический страх — неужели он никогда уже не будет играть?! Стены его спасительного мира рухнули, и он снова остался один посреди необъятной пустоши, с отчаянием всматриваясь, за что бы ему ухватиться — за дерево, за камень или за кого-нибудь, кто бы утешил его...

Ах да, университет! У него есть ещё университет. Теперь ему ничто не помешает учиться. Он будет заниматься с утра до поздней ночи, он наверстает упущенное. Мегрот ему поможет. Ещё не всё потеряно, он будет учиться и станет инженером.

Нет, не станет он инженером. Он уедет из Джексона. Этот университет стал ему противен. В нём воплотилось всё уродливое и непонятное, с чем Стив успел столкнуться в жизни; здесь развеялась его глупая, мальчишеская мечта о том, что он сможет проникнуть в изысканный, аристократический мир; теперь он знал, что этот красивый мир существовал только в его воображении. Покрытые плющом стены и флаги в часовне — это подделка; древние традиции давно умерли и лежат в могилах вместе с благородными старыми братствами. Ничего не сохранилось от тех времён, кроме книг и аудиторий. Да остались ещё снобизм Уиттьера и честолюбие Маккейба. Остальное всё умерло, как умер Клейхорн.

Стив в отчаянии уставился на белую стену больничной приёмной. Куда теперь идти? На что надеяться? Где найти пристанище в этом пустом мире? Ах, да, Мелисса! Он пойдёт к ней. Они уедут вдвоём: в Норфолк, Ричмонд или ещё куда-нибудь. Неважно куда. Стив найдёт себе работу, и они вместе начнут новую жизнь.

В коридоре послышались мягкие шаги, и в приёмную вошёл Комсток с пачкой рентгеновских снимков в руках. Сейчас он играл роль энергичного, преуспевающего молодого человека. Его красивые волосы были взъерошены, на мальчишеском лице сияла ничего не значащая профессиональная улыбка.

— Так вот, Новак...

Стив встал.

— Ну как?

— Боюсь, что дела плохи.

— Насколько плохи?

— Вам потребуется длительный отдых.

— И никакого футбола?

— И никакого футбола. Очень жаль. Я был одним из ваших болельщиков. Никогда не забуду, как вы играли в прошлом году с Западной Виргинией.

Что там у меня? Перелом плеча?

— Пожалуй, даже хуже. Сильно разошлись кости. — Доктор Комсток в нерешительности замолчал.

— Что ещё? — спросил Стив.

— Одно связано с другим. — Комсток всё ещё обаятельно улыбался. — Тут много всего: растяжение мышцы, повреждение связок... Что-то с коленом, но, может быть, это лишь глубокий кровоподтёк. Вообще очень много кровоподтёков. Всякий раз, когда я вас осматриваю, я нахожу что-нибудь новое. Вы весь... избитый.

— Одним словом, расползаюсь по швам, — сказал Стив.

— Всё дело в том, что вам нужен отдых.

— Конечно. — Стив старался говорить спокойно, но в голосе его прозвучала горечь.

— Очень жаль, право, — сказал доктор и непонятно зачем добавил: — Знаете, моя мать тоже ходила на стадион...

— А плечо когда-нибудь будет действовать?

— В своё время — да. Разумеется, не так хорошо, как раньше. Боюсь, что большую нагрузку не выдержит.

Стив нетерпеливо кивнул. Теперь ему хотелось уйти. К Мелиссе. Скорее!

— Боюсь, что довольно долго вы будете чувствовать боль, — сказал доктор Комсток.

Он всё время добавлял это «боюсь», как будто извинялся за неприятный диагноз.

— А операция поможет? — спросил Стив.

— Возможно. Точно сказать пока трудно. Наложим гипс и посмотрим, что получится. Надо, чтобы с месяц вы совершенно не двигали плечом.

Вошла сестра с тазом и бинтами. Она достала из шкафа большую коробку и начала приготовлять гипсовый раствор. Потом Комсток стал ловко накладывать на плечо Стива пропитанный гипсом бинт.

— Отдых — это главное, — мягко продолжал говорить он. — К сожалению, многие этого не понимают. Объясняешь им, а они думают, что ты просто не знаешь своего дела. Они хотят лекарств. Дай им пенициллин, дай сульфапрепараты, и они будут счастливы. Психологический момент. Большинству пациентов, даже если они совершенно здоровы, надо давать хотя бы аспирин или ещё что-нибудь, чтобы поддержать их веру в медицину. Дай им пилюль, и они довольны. Но в случае с вами отдых — действительно главное.

Когда он кончил свои наставления, гипс уже достаточно высох. Стив оделся.

— С неделю походите так, а потом посмотрим...

Когда Стив вышел из больницы, на улицах Женевы всё ещё было людно. Уже совсем стемнело, горели уличные фонари, прохожие скользили словно привидения. Все шли притихшие и подавленные, — совсем не такие были улицы после побед команды Джексона.

Стивом снова овладело смятение. Ему вдруг не захотелось идти к Мелиссе. Всё равно её сейчас нет в гостинице. Наверное, она на каком-нибудь обеде с Маккейбом. Куда же ему пойти? Стив вспомнил Мегрота. Да, да, именно к нему. Стиву очень хотелось поговорить с ним.

Несколько минут спустя он уже стучал в дверь квартиры профессора. Мегрот быстрым взглядом окинул бледное, растерянное лицо Стива и жестом пригласил пройти в кабинет.

Стив сел, но тотчас снова взволнованно встал. Мегрот взял трубку, тщательно набил её, молча ожидая, когда он начнёт говорить. Стив повернулся к нему. Он с трудом подбирал слова:

— Понимаете... — резко и сердито начал он. — Вы должны понять... Я был такого высокого мнения об этом университете. Он казался мне таким чистым и прекрасным. Как в «Альма матэр». Ей-богу, я в это и вправду верил! — Стив говорил отрывисто, охрипшим от волнения голосом. — Я ехал сюда, думая, что узнаю, что такое честь. — Стив иронически усмехнулся. — «Честь! Студенты Джексона — братья, друзья до гроба. Студенты Джексона лояльны и честны». Это меня и влекло сюда. Я думал, что здесь совсем иначе, не так, как дома, где нечего было делать, где так... скучно. Боже мой, как я мечтал об этом университете! Думал: я тоже буду студентом Джексона, человеком стану, а не тёмным полячишкой из фабричного городка.

Стив в упор смотрел на Мегрота.

— Они убили Клейхорна. Всё равно что изрубили топором. Конечно, за топор они не взялись, это ведь варварство, а они джентльмены, чёрт их возьми! Они нашли более изощрённый способ. — Стив медленно опустился в кресло. Он совершенно обессилел, ему хотелось плакать.

Мегрот не шевелился. Его белые красивые руки спокойно лежали на подлокотниках. Потом он устало сложил их на коленях.

— Понимаю, — сказал он.

Мегрот встал, пододвинул Стиву скамеечку для ног и снова опустился в кресло.

— По сравнению со всеми другими странами мира своеобразие Америки, как мне кажется, состоит в том, что она питается иллюзиями, — заговорил он тихим, ровным голосом, глядя в измученное лицо Стива.

Стив удивлённо слушал его. Он ждал сочувствия и понимания, а не этого терпеливого, спокойного, почти официального тона. Между тем Мегрот продолжал:

— «Трудись и побеждай. Ты тоже можешь стать президентом. Сегодня ты чистильщик сапог, завтра — банкир». Старая история! — Мегрот печально поморгал глазами. — Мы разработали целую систему приёмов, рассчитанных на то, чтобы заставить молодых людей стремиться к тысячам сверкающих призрачных высот. И вы стремились к тому же, Новак. Вы поверили в вымысел. Как и все мы, вы сотворили себе кумира, вы придумали для себя героя и сами захотели им стать.

Теперь Стив начал понимать, о чём говорит Мегрот, и слушал с большим вниманием.

— Этот образ, — продолжал Мегрот, — возник в вашем воображении под влиянием множества кинофильмов, плохих романов и рассказов, рекламных фотографий. Вот он, ваш герой: высокий, стройный, атлетически сложённый, мужественный и скромный юноша из средней англосаксонской семьи. Он играет в сборной Америки, уверен в себе, на нём отличный костюм, и у него диплом Йеля, Принстона или Джексона и своя красивая интеллигентная девушка.

В голосе Мегрота проскользнули нотки горечи. Он печально покачал головой:

— Мечты, мечты... Мы мечтаем об известности, о солидном положении в обществе, мечтаем обеспечить себя, чтобы быть спокойным за завтрашний день; мечтаем освободиться от унижений юности, от чувства стыда за то, что мы поляки, итальянцы или евреи, за то, что мы бедные, что у нас усталый застенчивый отец, нервная крикливая мать или дед, приехавший из другой страны. — Мегрот сочувственно погладил Стива по руке. — Неуловимый дух снобизма заражает всех, Новак. Он проникает в нас ещё в том возрасте, когда мы неспособны ему сопротивляться.

Стив слушал Мегрота со странным чувством удивления и признательности: профессор впервые ясно отвечал на все его вопросы и тайные сомнения.

— Любительский спорт, — продолжал Мегрот, — это та сфера, в которой особенно прочно укоренился великий американский миф. Спорт увлекает людей иллюзией свободы. В этой области легче добиться успеха и известности. Некоторые ребята, живущие в фабричных городках и горняцких посёлках, видят в спорте почти единственную возможность выбиться в люди. Есть глубокие социальные причины того, что среди наших спортсменов много поляков, итальянцев, евреев и негров. Занятие спортом предоставляет для них одну из немногих возможностей вырваться из квартир и домов, принадлежащих хозяевам предприятий. Кроме того, спорт удовлетворяет глубокую психологическую потребность человека в обществе, в принадлежности к какой-то группе.

Мегрот медленно встал и начал выбивать трубку о край пепельницы. Его слова поразили Стива. Невероятно, как это Мегрот всё так понял?! Ему действительно хотелось, чтобы у него были друзья, с которыми он мог бы ходить на стадион, свой круг друзей. Он искал общества, именно этого он добивался.

Мегрот стоял у камина, втянув в плечи тяжёлую голову, и тихо, неторопливо говорил:

— Существуют также серьёзные психологические и социальные причины, объясняющие, почему спортивные состязания превратились для американцев в своеобразные чуть ли не религиозные празднества. Американцы особенно ликуют, если спортсмены — студенты доброго старого колледжа, который представляется им спокойным, уединённым, романтическим миром, миром «юности и чести», «честной любительской игры» и множества других прелестных традиций. Но этот миф — ложь! То, что выдают за любительский спорт, в действительности — одно из средств извлечения прибыли. И, по сути дела, спорт не помогает бежать от действительности: он тоже часть этой действительности.

Мегрот улыбнулся и прижал руку к груди.

— Мне надо быть глухим, немым и слепым, чтобы жить в университетском городке и не знать, что футбол — доходнейшая статья, средство извлечения прибыли. И в то же время внешне всё выглядит прилично. Коммерческая сторона футбола скрыта. Игроков подкупают, обменивают, обхаживают, платят им за работу. Но платят меньше, чем простому рабочему прядильной фабрики.

Стив вспомнил тот день, когда он ездил в Пассейик к брату. Джои сказал тогда: «Разве это, чёрт возьми, плата за квалифицированный труд?»

— Вас соблазняют высшим образованием, — сказал Мегрот. — Но у спортсмена почти не остаётся времени для занятий. И я вас не обвиняю. Упаси меня бог обвинять вас.

Мегрот прошёлся по комнате и тяжело опустился в кресло напротив Стива. Он помолчал немного, а потом тем же тихим, ровным голосом сказал:

— Вы должны понять, что это миф, Новак. Надо научиться отличать вымысел от реальной действительности. И тогда уже вам не придётся испытывать ни боли, ни растерянности, ни разочарования, если вы ещё раз столкнётесь в жизни с чем-нибудь подобным. Я вас этому не научу, и лекция не научит, и беседа за чашкой чая тоже не научит. Но научиться вы должны.

Стив медленно поднялся.

— Что вы думаете теперь предпринять? — спросил Мегрот.

— Уехать отсюда.

— Нельзя сказать, чтобы университет совсем уж никуда не годился, Новак, — мягко сказал Мегрот. — Было же у вас и что-то хорошее. Вы провели здесь почти три года...

— Всё это верно. Но теперь надо уезжать. Не могу я здесь оставаться.

— Я уверен, что они вас оставят.

— Из милосердия?

Мегрот мягко улыбнулся.

— Можете назвать это страхованием на случай потери трудоспособности.

Стив покачал головой.

— Нет. — Он тщательно подбирал слова, чтобы пояснить свою мысль. — Понимаете, тут всё... Не нравится мне больше этот университет. Не хочу я здесь жить. Здесь, где Клейхорн... где они все...

Мегрот кивнул и встал.

— Желаю удачи. Сказать бы вам всё это раньше!.. Жаль, что мы никогда с вами на эту тему не беседовали.

Голос его дрогнул.

— Я утешаю себя лишь той мыслью, что, если бы даже я и объяснил вам всё своевременно, вы не поверили бы мне. Вам надо было убедиться на собственном опыте.

Мегрот протянул Стиву руку.

— Я хочу, чтобы вы писали мне иногда.

Стив кивнул. К горлу у него подкатил ком, он был растроган и благодарен Мегроту за его понимание и доброту. Стив долго не выпускал руки Мегрота, потом шагнул за дверь, в темноту.

На «Голубятне», возле лестницы, собралась почти вся команда. Шла игра в кости. Хауслер сидел на корточках на полу, зажав в руке пачку денег. Он тихо напевал:

— А ну, бросай!

Хауслер разжал руку.

— Вот она, восьмёрка! Честно бросим — лягут восемь. Мечу, ребята. Кто хочет славы на тридцать долларов?

— Кладу десять.

— Везёт же тебе... — неодобрительно покачал головой Краузе.

— Уметь надо, дружок, — покровительственно ответил Хауслер. — Всё зависит от движения руки. Следи за рукой, и ты научишься тому, чему я выучился у своей старой бабушки. Ах, моя милая, бедная старая бабушка из графства Логан!

— Ну, ещё разок.

— Ставлю два доллара. Кто хочет?

— У меня есть, — сказал Местрович и бросил на пол две отсыревшие бумажки.

— Что это за деньги? Ты что, их у грудного ребёнка отнял? — сказал Хауслер.

— Ладно. Бросай!

— Везёт человеку! — сказал Краузе. — Провались он в уборную — и оттуда вылезет с живой форелью в руке.

— Бросай!

Хауслер встряхивал кости у самого уха, внимательно прислушиваясь к их стуку.

— Ну, будь умницей, крошка. Не подведи меня и мою бедную старую бабушку.

Краузе первый заметил стоявшего в дверях Стива. Он медленно встал. Хауслер проследил за его взглядом и перестал трясти кости. Наступила тишина, все вопросительно смотрели на Стива.

— Как дела, дружок? — спросил Хауслер.

Они поднялись, оставив деньги на полу, и окружили Стива.

— Мы пытались проникнуть к тебе в больницу... Ну, как у тебя дела? Всё в порядке? Ты поправишься?

— Можно тебя на минутку? — ничего не ответив, попросил Стив.

— Конечно.

Стив пошёл наверх.

— Играйте пока без меня, — сказал Хауслер, вручая кости Краузе. — Смотри не давай им залёживаться. Я сейчас вернусь.

Сидя на кровати, Хауслер смотрел, как Стив вынимает из комода рубашки и носки...

— Когда уезжаешь?

— Завтра.

Хауслер кивнул. Больше он ни о чём не спрашивал, не требовал никаких объяснений. Видимо, он всё прекрасно понимал. Стив был благодарен Хауслеру за его грубое лицо со шрамом, за умные глаза. Такое лицо не может обманывать — прямое, открытое. Либо принимай этого парня таким, какой он есть, либо не принимай вовсе.

Стив вытащил из ящика кучу галстуков. Нужные вещи он бросал в стоявший на столе чемодан, а изношенные, негодные — на пол. В дальнем углу ящика он нащупал что-то мягкое. Это была жёлтая футбольная фуфайка, священная фуфайка Джонни Мастерса — подарок, преподнесённый ему Маккейбом на банкете. Стив поднял её. Хауслер, улыбаясь, тоже стал её разглядывать.

— Не знаешь, никому не нужен старый свитер? — спросил Стив.

— Нет.

— Ну, что ж, приступим к прощальному обряду, — сказал Стив. Он помахал фуфайкой и бросил её на пол, в кучу тряпья.

— Тяжело тебе, — участливо, без своего обычного сарказма произнёс Хауслер. — Я раскусил тебя сразу, как только увидел. Честный ты парень, Новак. Такие, как ты, учатся на собственном горьком опыте.

Стив сложил остатки своего имущества в чемодан и со стуком захлопнул его. Хауслер встал.

— Чем тебе помочь? Может быть, тебе нужны деньги?

— Нет, благодарю.

— Я буду скучать по тебе, дружище. — В тоне Хауслера было что-то напоминавшее Стиву о Джои.

— Береги себя, Джин. — Впервые за всё время их знакомства Стив, не зная почему, назвал Хауслера по имени.

Хауслер рассмеялся.

— Не бойся, я своё получу. — Он шагнул к двери. — Ну, я пойду играть, а то кости остынут. Мы ещё увидимся до твоего отъезда?

— Конечно.

— Не принимай это близко к сердцу, — сказал Хауслер уже из коридора. — То есть, конечно, принимай, но не слишком близко.

Стив остался один. Эта комната была полна воспоминаний. Стив с грустью подошёл к кровати Клейхорна и на мгновение остановился. Он словно хотел воскресить бледнолицего застенчивого юношу, когда-то спавшего на этой кровати. Стиву казалось, что он где-то долго-долго странствовал и постарел на много лет, что он старше камней со дна моря. Да, он очень одинок, и никто на свете его не знает. И в то же время впервые за всю свою жизнь Стив не испугался одиночества.

Потом он спустился вниз и, незаметно пройдя мимо игравших товарищей, очутился в тёмной аллее университетского городка.

В безоблачном небе над залом Галлатина светила бледная луна. Через небольшие освещённые окна общежитий было видно, как по комнатам беззаботно расхаживают студенты, моют руки, чистят зубы и одеваются к вечеру. Глядя на эти окна, Стив понял, что он окончательно освободился от глупого сентиментального умиления перед Джексоном: теперь университетский городок не вызывал в нём никаких эмоций. Стив медленно шёл, подставляя лицо сырому ветру.

Придя в «Плантейшн Хауз», Стив постучал в дверь комнаты Мелиссы. Его снова охватил страх. Она с ним не поедет. Надо быть ребёнком, чтобы надеяться на это. Конечно, она будет очень любезна. Найдёт такую форму отказа, которая внешне не будет выглядеть как отказ. Но не поедет. Останется с Маккейбом.

Мелисса открыла дверь, и Стив вошёл. Некоторое время он неподвижно стоял, собираясь с силами. У него было странное ощущение, что так уже когда-то было, что у них уже была такая встреча. Потом Стив узнал гравюру над камином, кресло с высокой спинкой... Да, это была та самая комната, где он впервые увидел Мелиссу и разглядывал её, пока она спокойно спала в кресле. Он вспомнил, что тогда тут был и Маккейб, и стал оглядываться по сторонам: нет ли его и сейчас.

— Я ездила в больницу, думала увидеть тебя там, — сказала Мелисса.

— Правда? — Стив, не снимая пальто, осторожно прошёл к жёлтому креслу и сел.

Мелисса не подошла к нему. Она смущённо стояла у камина и казалась ему совсем чужой.

— Меня не пустили к тебе. Я прождала целый час. Там был и Эдди Эйбрамс. Приходили также ребята из вашей команды — Хауслер и Краузе.

Стив кивнул. Гипс, плотно облегавший его воспалённое больное плечо, был холодным и влажным.

— Сестра сказала, чтобы мы шли домой, — продолжала Мелисса. — Тогда я пришла сюда и стала ждать.

Стив осторожно повернулся в кресле.

— А Маккейб где?

— Не знаю. Где-нибудь в городе. Он столько гостей назвал на матч.

— Ну что, сделали его человека губернатором?

— Не знаю.

Стив усмехнулся:

— А я и не представлял, как выбирают губернаторов. Правду Хауслер сказал: совсем я не знал жизни. Футболист! Футболист без футбола... — Он взглянул на Мелиссу и добавил: — Всё кончено. Я уже не смогу больше играть.

Мелисса в раздумье покачала головой.

— Придётся Маккейбу найти другого парня. — Стив удивлялся, как сухо и безразлично он говорил.

— Сколько времени это продлится? — спросила Мелисса.

— Дело не во времени.

— У тебя серьёзное повреждение?

Стив уклонился от её взгляда.

— Может, затопить камин? — спросил он.

— Что они с тобой сделали?

Стив взял оловянную пепельницу и стал рассматривать её невидящими глазами.

— Я уезжаю.

— Куда?

— Не знаю. Куда-нибудь. Здесь я не могу оставаться. Куда-нибудь уеду и найду работу.

— Какую работу?

— Не знаю. Любую. Лишь бы работать.

Он с трудом поднялся с кресла и повернулся к Мелиссе.

— Может быть, тебе надо подождать немного? — сказала она.

— Нет.

— Может быть, надо сначала всё обдумать?

— Нет.

— Ты мог бы закончить университет.

— Нет! — отрезал Стив.

— Они разрешат тебе остаться, — быстро, с отчаянием в голосе заговорила Мелисса. — Ты имеешь на это право. Пожалуйста, останься! Не уезжай, я не хочу, чтобы ты уезжал.

Словно не слыша её, Стив тихо сказал:

— Каким же дураком я был! Захотел, видите ли, стать инженером. Захотел — и всё, просто потому, что понравилось это слово или ещё бог знает по какой причине. Хотел стать важной персоной, жить в доме общины и ходить на танцы. Младенец, сущий младенец!

— Тебе надо лежать, — сказала Мелисса.

— Я чувствую себя прекрасно.

— Полежи немного.

— Никогда я себя так хорошо не чувствовал, как сейчас, — сказал Стив резким, раздражённым голосом.

Наступило молчание. Потом Мелисса спросила:

— Куда ты поедешь? Домой?

— Не знаю. Вероятно, не домой.

— Куда же?

Стив смотрел в окно.

— Я думал, что мы могли бы пожениться, — сказал он почти небрежным тоном, как будто не придавал этому никакого значения. — Я продал бы автомобиль, и на эти деньги мы жили бы, пока я не устроюсь.

Стив теперь с тревогой смотрел на Мелиссу, ожидая ответа и боясь его.

— Если ты не хочешь ехать, так и скажи, — резко добавил он.

Они стояли в противоположных углах комнаты и смотрели друг на друга. Мелисса повернулась к столу, достала из пачки сигарету.

— Ты это всерьёз? Я не верю, что ты говоришь серьёзно. — Она взглянула на незажжённую сигарету, зажатую в пальцах. — Из меня выйдет плохая жена.

Она хотела ещё что-то сказать, но осеклась и закурила сигарету. У Стива упало сердце. Он думал: «Ну, вот и всё. Теперь надо повернуться и уйти». Но Мелисса, кажется, всё-таки хочет что-то сказать, только никак не может решиться, словно боится тех слов, которые готова произнести.

— Да, я хочу с тобой ехать, — сказала она наконец.

Стив облегчённо вздохнул и посмотрел на неё благодарным взглядом. Мелисса подошла к нему, обняла и бессвязно зашептала:

— Да, да. Поедем сейчас же. Прошу тебя.

Стив обнял её одной рукой и крепко прижал к себе. Он победил! Одолел высочайшую вершину своей жизни! На душе у Стива стало радостно, ему казалось, что в его разбитое тело вливаются новые силы. Смутно он сознавал, что виной его несчастий до сего времени было то, что он подчинялся бурному потоку внешних сил. Но теперь он взрослый мужчина и — на счастье или на горе — сам будет определять свой жизненный путь, сам будет принимать решения.

Он лёг на диван, а Мелисса села возле него. Счастливые, они нежно шептали что-то друг другу и заговорщицки, как дети, обсуждали планы на будущее. В это время в комнату вошёл Маккейб. Он посмотрел на них и, не здороваясь, сбросил пальто. Мелисса встала, с виноватым видом поправляя волосы. Стив тоже хотел подняться, но потом передумал и продолжал лежать на диване. В комнате наступила зловещая тишина, как перед бурей.

— Ты бы лучше собиралась, Киска, — сказал наконец Маккейб. — Мы едем в Норфолк. Проведём там несколько дней у Флаурноя. Джон поехал заправить машину. Через двадцать минут он заедет за нами.

Маккейб наконец соблаговолил заметить присутствие Стива.

— Привет, Новак.

Потом, хромая, он направился в спальню и через минуту возвратился с бутылкой виски.

— Не люблю я этот город после матчей. Везде шляются идиоты болельщики. — Маккейб подошёл к столу, на котором стояли кувшин с водой и стаканы.

— Мне прислали из больницы результаты осмотра. Как ты себя чувствуешь, Новак?

Он бросил на Стива быстрый взгляд.

— Убит наповал, да? Не повезло тебе, брат, не повезло. Вот мы сейчас выпьем с горя...

Маккейб повернулся к ним спиной и начал расставлять стаканы.

— Киска, — бросил он через плечо, — ты тоже можешь немного выпить. Согреешься перед дорогой.

— Она не поедет в Норфолк, — сказал Стив, садясь на диване.

Маккейб даже не обернулся. Он раскупорил бутылку и разлил виски в три стакана, с подчёркнутой тщательностью отмеривая порции.

— Она едет со мной, — продолжал Стив. — Мы поженимся.

Маккейб делал вид, что ничего не слышит. Он добавил в виски воды, потом осторожно поставил стаканы на одну руку и прижал их к груди, а в другую, свободную, взял трость. Маккейб подошёл к Стиву и, прислонив трость к креслу, поставил перед ним на край стола один из стаканов. Потом он обернулся к Мелиссе.

— Выпей и иди за своим пальто.

— Я весь день ничего не ела, — пробормотала Мелисса.

— Заедем куда-нибудь по дороге.

Стив встал.

— Слушайте, давайте говорить прямо. Она с вами не поедет, — сказал он твёрдо. — Она сегодня же отправится домой, чтобы уложить вещи, и потом мы уедем.

Маккейб повернул к Стиву свою массивную голову и посмотрел на него.

— Ах, так? — подчёркнуто вежливо произнёс он.

— Если вам нравится приказывать, приказывайте Джону. Мелисса не ваша собственность. Она может делать то, что хочет.

— И она хочет выйти за тебя замуж? — В голосе Маккейба звучало оскорбительное недоверие.

— Спросите её сами.

— Мне незачем её спрашивать, — сказал Маккейб тихо и терпеливо, словно давая объяснения ребёнку. — Я знаю её лучше, чем свои пять пальцев. Мне не надо ни о чём её спрашивать. У нас уже бывали такие случаи в жизни, не правда ли, Киска?

— Нет, не бывали, — ответила Мелисса.

— Нет, бывали, Киска. Мало ли у тебя было капризов, нелепых идей и планов, мало ли что приходило тебе в голову? Господи! Да в первый же день, когда ты явилась ко мне в дом и увидела рояль, ты стала гладить его, как кота. Помнишь своё первое желание? Тебе захотелось непременно выучиться играть на рояле!

— Вы попусту тратите время, — сказал Стив.

— Каждый год у тебя появлялось новое желание. Разве это не так, Киска? То тебе надо было научиться кататься на лыжах, то ты требовала купить у Страйкера вороного жеребца, то хотела ехать учиться в Нью-Йорк, то решала отправиться в Мексику писать картины. И всё, чего бы ты ни просила, я тебе давал.

— Ещё бы, — прервал его Стив. — Вы просто засыпали её своими милостями. Потому-то она и боится вас до смерти.

Маккейб резко повернулся и с презрением посмотрел на него.

— И ты думаешь, что она хочет выйти за тебя замуж? Да она ещё девчонка, ребёнок! Мало ли какая глупость взбредёт ей в голову!

— Не надо, — сказала Мелисса. — Прошу вас, не надо.

— Несчастный ты глупец! — обрушился Маккейб на Стива. — Ну, что она сделала? Поцеловала тебя? И ты уже решил, что это любовь? Если это — любовь, так у нас с Мелиссой её было столько, сколько тебе не знать и за тысячу лет! Таких, как ты, у нас перебывало чёрт знает сколько.

— Не надо, — сказала опять Мелисса.

Маккейб повернулся к ней, тщетно стараясь говорить нежным отеческим тоном:

— Он говорит, что ты боишься меня, Киска. Это верно?

— Да, верно, — с явным усилием ответила Мелисса.

— Боишься? — переспросил Маккейб таким тоном, словно не верил своим ушам. — А ну, подними голову и посмотри на меня.

— Оставьте её в покое, — оказал Стив.

Мелисса подняла голову. Маккейб пристально смотрел на неё.

— Ну, хоть раз я сделал тебе что-нибудь плохое? — тихо спросил он. — Разве я не был добр к тебе? Разве ты не была для меня всегда милой Киской? Правда, иногда я сердился, такой уж у меня характер. Но ты ведь знаешь, что я не злой. Ведь знаешь?

Мелисса молча отвернулась.

— Да я готов пройти через муки адовы, чтобы принести тебе ковш студёной воды. И всё потому, что ты мне нужна. И я тебе нужен. Ей-богу, мы столько значим друг для друга! Кто будет ближе тебе, чем я? Если говорить правду, тебе этот мальчик совсем не нужен. Ты ведь не знаешь, к чему всё это приведёт. У него ничего нет, нет ни цента за душой, а ты привыкла к комфорту, ты любишь красивые вещи.

Стив подошёл к Мелиссе и стал рядом с ней.

— Проживём, — сказал он. — Как-нибудь справимся. Всё, о чём мы просим вас, — это оставить нас в покое.

— Оставить вас в покое? — с сарказмом вскричал Маккейб. — Оставить вас в покое? Да если я ещё раз увижу тебя рядом с этой девушкой, я тебя так проучу — пожалеешь, что на свет родился!

— Перестаньте! — закричала Мелисса.

— Ты едешь со мной? — спросил Маккейб.

— Нет.

— Надевай пальто!

— Я не еду, — сказала она с отчаянием.

В дверь тихо постучали, и в комнату вошёл Джон.

— Всё готово, попечитель.

Маккейб не обратил на него никакого внимания.

— Что бы ты там ни решила, а я не собираюсь тебя отпускать, — сказал он Мелиссе. — Я тебе нужен, и ты это знаешь. Всё равно ведь вернёшься.

Наступило молчание. В дверях неподвижно стоял Джон, глядя на них умными глазами.

— Съездим с тобой к Флаурною, — сказал Маккейб. — К этому разговору возвращаться не будем. Прокатимся на машине. Может быть, порыбачим, окуней половим. Или покатаемся на лошадях, как в прежние времена. Вот чем мы с тобой займёмся, Киска.

— Ну, хватит! Убирайтесь отсюда! — сказал Стив.

Маккейб прищурился. Казалось, он вот-вот бросится на Стива.

— Дурак... Несчастный дурак! — прохрипел он и снова повернулся к Мелиссе.

— Ты не можешь с ним ехать и знаешь это. Скорее вырвешь голыми руками сердце из груди, чем решишься уйти от меня.

— Прошу тебя, — сказала Мелисса, бросив на Стива умоляющий взгляд, — заставь его уйти. Я этого не вынесу.

— Надевай пальто! — страшным голосом заорал Маккейб.

Мелисса молчала. Она стиснула руку Стива, словно боялась упасть. Маккейб резко отвернулся.

— Пойдём, Джон, — сказал он и вышел за дверь.

В комнате сразу стало тихо. Мелисса заплакала. Стив почувствовал, что дрожит от усталости. Плечо резало как ножом. Мелисса повернула к нему осунувшееся лицо.

— Я ничего не ела сегодня, — сказала она почему-то шёпотом.

Стив не знал, что ей ответить.

— Я куплю тебе бутерброд.

— Нет. Не оставляй меня одну.

— Можно заказать.

— Нет. Уйдём отсюда. — Мелисса опустилась в жёлтое кресло. — Сейчас же уйдём. Я только посижу минутку.

Стив подошёл к окну и посмотрел на улицу. Дул сильный ветер, ночь была очень светлая. Ярко светились огни в домах, вдали чёткой линией вырисовывались холмы. На другой стороне улицы, у входа в кафе Мэрфа, стояли юноша и девушка. Взявшись за руки, они беззаботно, как дети, размахивали ими. На углу остановилась машина, и они сели в неё.

— Сегодня же я отвезу тебя в Оксфорд и ты заберёшь свои вещи, — сказал Стив. Страх снова тяжёлым грузом лёг на сердце. Он знал, что победа над Маккейбом ещё не была окончательной.

Мелисса встала, подкрасила губы, отдала Стиву дорожную сумку и, накинув пальто, остановилась у двери, ожидая, пока он выключит свет. Потом Мелисса взяла его под руку и они вышли в слабо освещённый коридор, спустились по лестнице и, миновав вестибюль, шагнули в неизвестность вечерней тьмы.