Герой

Глава девятая

Не спеша, то отступая перед последним снегом, то вновь продвигаясь вперёд, в Женеву с гор пришла весна. По утрам было холодно и сыро. Набухли первые почки на грецком орехе, студенты разгуливали по университетскому городку с непокрытыми головами. Повсюду слышались радостные голоса и весёлый смех.

Был уже конец марта, а Мелисса всё ещё не давала о себе знать.

Стив вспоминал о ней с тоской и смутным чувством унижения. Насколько ему удалось выяснить, Мелисса по-прежнему находилась в Мексике. Маккейб время от времени появлялся в Женеве и приглашал Стива пообедать или просто к себе в гости. О Мелиссе он не рассказывал. Стив спрашивал его, но Маккейб отвечал отрывисто и односложно. Маккейб, казалось, был увлечён каким-то трудным и важным делом. В гостинице у него всегда толпились бывшие студенты Джексона и представители университетской администрации. Они шёпотом совещались о чём-то в углах, звонили куда-то по иногороднему телефону. Однако Стива Маккейб не посвящал в свои дела.

Весной Стив решил серьёзно взяться за учёбу, и все вечера, когда в окна хлестали мартовские дожди, Стив просиживал над книгами. Однако чаепитий у Мегрота он не пропускал.

На занятиях в университете Мегрот применял довольно оригинальный метод преподавания: ему, казалось, доставляло удовольствие высмеивать студентов, которым в школе привили ограниченные, отсталые взгляды. Обнаружив такого узколобого школяра, он поднимал свои холёные руки, улыбался и тихо говорил:

— Итак, Уиллингэм, вы считаете, что негры — низшая раса, не правда ли? Низ-ша-я. Прекрасно. Однако вам, возможно, интересно будет узнать, что в те времена, когда ваши белые предки разрисовывали себе лица и ели древесных червей, в Африке существовали библиотеки в десятки тысяч томов. Среди книг находились научные труды различных темнокожих философов. Фи-ло-со-фов! А наш старый обожаемый поэт царь Давид имел кожу кофейного цвета. Ко-фей-но-го!

Всю эту весну Стив читал как одержимый. Иногда он на два-три дня зарывался в книги, которые брал по совету Мегрота. Обычно это были социальные романы, пламенные, страстные сочинения Золя, Лондона, Горького. Возможно, Мегрот сознательно рекомендовал те или иные книги, хотя Стиву он ничего не объяснял.

Эти книги произвели на Стива сильное впечатление. Снова и снова думал он о себе, о своём детстве в Белых Водопадах и понял, что был тогда совершенно одинок, что жизнь его была устрашающе пустой, что он не знал ни счастья, ни детских радостей. Отец всегда был занят, Джои не подходил ему по возрасту. Стив не любил возвращаться к своему полузабытому прошлому, и, случалось, бросал книги, если они вызывали мучительные воспоминания.

В последнее время Стив часто оставался один. Клейхорн вечерами стал куда-то уходить без него. Он не объяснял куда, но Стив подозревал, что у него появилась девушка. Иногда Клейхорн делал какие-то туманные намёки, но всякий раз, когда Стив пытался расспросить подробнее, бледный худенький юноша приходил в замешательство и ничего не хотел рассказывать.

Серый, сумрачный март уступил место солнечному апрелю. Зима доживала свои дни в холмах, и, как всегда в пору весеннего возрождения природы, Стив надеялся, ждал чего-то и думал, что сумеет добиться в университете всего, чего захочет. Самый воздух городка, казалось, был насыщен грядущей славой.

Но то, что говорил о Джексоне Мегрот, вызывало у Стива беспокойство. Мегрот считал, что университет приспособлен к интересам богачей, которым нужна лишь видимость образования — для того, чтобы утвердить своё превосходство над остальной частью общества.

— Диплом им нужен, чтобы прикрыть своё невежество непроницаемой бронёй самодовольства. Само-до-воль-ства!

И в то же время Мегрот был неразрывно связан с Джексоном. Невозможно было даже представить его в каком-либо другом месте. Он и сам признавал это.

— Я насмешник, Новак, и в этом моё назначение в жизни. Моё дело — хватать богатых и глупых молодых людей за полы их золочёных одежд, подобно тому как ваше дело — ублажать их гордость, щекотать им нервы драматическими коллизиями на стадионе. Так-то, брат. Оба мы похожи на просвещённых рабов, которые обучали сыновей богатых римлян.

В начале апреля в Джексон прибыл Эдди Эйбрамс. Он быстро договорился обо всём с Теннантом Проповедником, и машина заработала. В гостинице был снят номер из нескольких комнат и заготовлено много виски для журнальных обозревателей и корреспондентов телеграфных агентств. В конторе стадиона разместилась бригада секретарей, затрещали пишущие машинки, зашумели ротаторы, во все стороны полетели сообщения для печати.

Это был беспокойный месяц. Женева, как и всякий другой город, ставший обладателем преуспевающей футбольной команды, превратилась в арену закулисного торга. Тренеры из разных колледжей сновали по городу, ловили игроков, сулили им всевозможные блага, если они согласятся уйти из Джексона и поступить к ним, торговались с ними. Все об этом знали, но молчали, и тренеры — искатели талантов не встречали никакого противодействия.

В Джексон приехал и небезызвестный Флик Кепплер, маленький рыжий человечек с наивным выражением лица, который работал быстро и без шума. Он служил тренером в Техническом колледже и славился своим умением сманивать лучших игроков. Однажды ранним утром он подкараулил Стива на улице и спросил:

— Не возражаешь, если я прогуляюсь с тобой, Новак?

Кепплер представился и сразу заговорил о деле:

— Я знаю, сколько ты здесь получаешь, сынок, и думаю, что это просто позор. Мне кажется, ты обязан послушать, что тебе могут предложить другие. Ведь всё твоё будущее зависит от того, как ты проведёшь эти годы. Возьми лучших игроков Америки, хотя бы Сэмми Бафа или Эйса Паркера: вот кто сумел добиться успеха. Думаешь, это произошло случайно? Думаешь, они случайно разбогатели? Ничего подобного. Если хочешь знать, их навели на путь истинный.

Стив ожидал такого разговора, он знал, что, кроме Кепплера, в город понаехала масса тренеров. Но он считал, что в их предложениях не может быть ничего интересного. Он даже не обдумал заранее, как будет отвечать. У него не было ни малейшего желания уходить из Джексона, и всё-таки любопытно было услышать, что скажет Кепплер.

— Если парень играет у меня, так я о нём забочусь. Чёрт возьми, у нас в Техническом четыре человека только тем и занимаются, что рекламируют футбол!

Кепплер бросил на Стива быстрый весёлый взгляд.

— Вот мои условия: полное содержание и сто долларов в месяц. Плюс премиальные. Тебе не придётся тратить ни цента на жизнь. Мы позаботимся, чтобы все твои лишние деньги были положены в банк. Всякий сколько-нибудь порядочный парень может за год накопить тысячу восемьсот долларов чистоганом. Чёрт возьми, мы наверняка завоюем первенство штата, и только за это ты получишь пятьсот долларов, да ещё по десятке за каждое набранное очко.

Эти цифры поразили Стива. Тысяча восемьсот долларов в год! Пусть даже Кепплер немного преувеличивает, пусть будет только полторы тысячи. Всё равно это огромная сумма.

Между тем Кепплер продолжал:

— Не говори мне сейчас ни «да», ни «нет». Подумай немного. Приезжай к нам на уик-энд, и я тебе всё покажу. Подыщу тебе девушку. У нас ведь совместное обучение, а не ваш монастырь. Это тоже что-то значит... Так что, Новак, — Кепплер порывисто протянул руку, — я пробуду здесь ещё несколько дней. Живу в «Плантейшн Хауз». Если у тебя есть какое-нибудь особое условие, скажи. Не стесняйся. Мы люди разумные.

Он кивнул Стиву, улыбнулся и, круто повернувшись на каблуках, пошёл прочь короткими быстрыми шажками.

Стиву надо было идти на занятия по биологии, но он решил пропустить их. Он миновал библиотеку, вышел из университетского городка и углубился в лесок, поднимающийся вверх по холму.

Тысяча пятьсот долларов в год, а может, и больше!.. Ему осталось учиться два года. Можно накопить тысячи три. А что в Джексоне? О деньгах он не подумал, с самого начала не подумал, ни с кем не посоветовался. Он мечтал учиться и, когда шёл в Джексон, думал, что поступает правильно. А может быть, это был неверный шаг? Ведь Эдди никогда не одобрял его выбора.

Стива охватили сомнения. Действительно ли он получает здесь то, зачем приехал? Разве его признали здесь своим, разве эти снобы приняли его в свой круг? Сумеет ли он сделать карьеру, найти себе место в этом изысканном мире? А кто сказал, что такой мир существует? В жизни Маккейба нет ни изящества, ни красоты. Мелисса растеряна и несчастна, жизнь её омрачена душевными страданиями. Ну, а Уиттьер и члены клуба «Бета»? Нуждается ли он в них? Стив отнюдь не был в этом уверен.

В юности всё казалось проще. Стив бессознательно избегал самоанализа, не любил задумываться над сложными явлениями. Все жизненные ситуации представлялись ему в виде аккуратных, геометрически правильных чёрно-белых сил. Компас ясно показывал: успех — неудача; богатство — нищета; победа — поражение. Но — бог мой! — насколько всё оказалось сложнее! Сколько повсюду полуправды, сколько хитрых оговорок! До сих пор ещё никто ничего ему не обещал. Правда, Маккейб любит его, в этом Стив был уверен. Он поймал себя на том, что, не стесняясь, прикидывает, какие награды предложит ему Маккейб. Ему было стыдно своих мыслей, они выползали, словно безобразные чудовища из морских глубин. Рушились его прекрасные идеалы, и оставались жалкое малодушие, грубая борьба за место в жизни. Боже милостивый, неужели он такой же, как другие, как Хауслер и Краузе, жадно хватающие всё, что попадётся под руку? Но тут же он успокоил себя: нечего стыдиться, если он немного помечтал о трёх или четырёх тысячах долларов. В конце концов, это немалая сумма. Стив мог бы отдать часть денег отцу, а часть оставить себе. Так было бы гораздо лучше: жить на заработанные деньги и ни у кого не просить одолжения.

Стив медленно пошёл обратно в университет. Вид строгих потемневших от времени зданий, залитых мягким апрельским солнцем, наполнил его душу любовью и кротостью, стремлением сделать что-то хорошее и необъяснимой тоской. Эти чистые, прохладные старинные здания стали частью его жизни. Он связан с ними настолько прочными узами, что, наверное, не сможет порвать их, даже если захочет.

Вечером вся команда, не сговариваясь, собралась на «Голубятне». На кровати сидел Хауслер. Нос у него был искривлён, и казалось, что лицо немного не в фокусе. На щеке под глазом белел тонкий шрам. Разговаривая, Хауслер легонько ощупывал его пальцами.

— Они платят нам столько же, сколько и раньше. — Хауслер вынул из кармана газетную вырезку и вслух прочитал:

Хауслер бросил вырезку на стол.

— А мы что получаем? Двадцать пять — тридцать долларов в месяц. Пойдём полы подметать — и то больше заработаем.

— Летом я зарабатываю на прокатном стане шестьдесят два доллара в неделю, — оживлённо подхватил Краузе. — Вот где работка, чёрт побери! Температура там доходит до ста шестидесяти градусов *, дышать нечем. Мой старик говорит, что от этого у меня и волосы выпали.

— Волосы у тебя выпали оттого, что ты слишком много ешь, — сказал Хауслер. — У тебя вся кровь приливает к желудку.

— Один парень из нашего города сейчас живёт в Калифорнии. Он играет там защитником. Мы встретились на рождество. На нём был костюм, который стоит не меньше сотни долларов. И вот такой костюм он получил в подарок.

— Конечно, они много платят, — сказал Стив. — Но за эти деньги и работать надо. Становишься их собственностью.

Краузе улыбнулся:

— За стодолларовый костюм я не прочь стать чьей-нибудь собственностью.

Хауслер встал и беспокойно зашагал по комнате, то и дело поглаживая шрам пальцами. Потом остановился, повернулся к товарищам.

— Чего уж скрывать, чёрт возьми! Я разговаривал с Кепплером. Он хотел бы заполучить меня и Новака, а может, и ещё двоих. Предлагает большие деньги, не то что здесь. Не знаю, как другим, а мне его предложение нравится. Я решил вам прямо сказать об этом, чтобы вы потом не говорили, что я вас подвёл.

— А не думаешь ли ты, что должен быть верен учебному заведению? — спросил Уиттьер.

— Ерунда.

— Я, конечно, не хочу мешать тем, кто может лучше устроиться, — медленно проговорил Клейхорн. — Не знаю, может быть, мне сейчас обидно, что я не нужен Кепплеру, но, ей-богу, мы так хорошо сыгрались, ни разу не потерпели поражения. У нас получилась замечательная команда, стыдно было бы разбивать её теперь.

— Ничего не поделаешь, — сказал Хауслер.

Клейхорн обернулся к Стиву:

— А ты что собираешься делать?

Стив ответил не сразу. Он слез со стола, на котором сидел, постоял немного.

— Не знаю.

— Чёрт возьми, Новак... — сказал с досадой Хауслер.

— Я говорю, не знаю. Ты можешь поступать, как хочешь.

В комнате стало тихо. Все смотрели на Хауслера.

— Ты что, рехнулся? — заорал он на Стива. — Идиоты, вот мы кто! На черта нам сдалась эта верность. Мой старик получает девять долларов в неделю, — с надрывом кричал он, — Это компенсация от угольной компании. А уж он-то был верен ей, как последний дурак! Шахта вот-вот обвалится, крысу туда спустить и то жалко, а он лезет. И чего добился?

Все молчали. Хауслер в ярости подошёл к своему комоду, взял из ящика колоду карт и, поглядывая то на одного, то на другого, медленно направился к кровати.

— Всё. Я принимаю предложение Кепплера. Думайте, что хотите. Ухожу отсюда!

Ночью, когда погасили свет, Клейхорн тихо позвал со своей кровати:

— Стив... Ты спишь?

— Нет...

— Что ты собираешься делать? Ну, с этим предложением Кепплера...

— Не знаю.

Решать было трудно. Кепплер предлагал большие деньги, и глупо было отказываться от них. Но уходить отсюда тоже тяжело, он привязался к университету. Всё складывалось так хорошо, так удачно. Да и о Маккейбе не стоило забывать. Если такой человек захочет, он многое может сделать.

Неожиданно в воображении Стива всплыл образ Мелиссы. Он словно наяву видел её профиль, как тогда, под рождество, когда она вела машину. Сердце его забилось сильнее, ему показалось, что Мелисса сидит с ним рядом. Она была так нужна ему сейчас. Он вспомнил вкус её поцелуя и даже вдруг почувствовал лёгкую боль в нижней губе — она тогда укусила его. А потом ему вдруг вспомнился вкус снега и как он ел его в детстве.

— Стив... — опять позвал Клейхорн.

Образ Мелиссы исчез, осталось привычное ощущение тревоги. Стив с огорчением признался себе, что эта тревога всегда была в нём, она пряталась где-то глубоко-глубоко и давала о себе знать, как только он вспоминал о Мелиссе.

— Ты думаешь, это правда, что девственницу можно определить по внешнему виду? — спросил Клейхорн. — Хауслер говорит, что можно.

«Мало ли что Хауслер говорит, — думал Стив, — а я ведь буду скучать по Клейхорну. Буду скучать по университету».

Клейхорн опять спросил:

— Что ты собираешься делать, Стив? — В его голосе слышалась мольба.

— Спи! Я же сказал, не знаю, — сердито ответил Стив. И тут же понял, что говорит неправду, он знал, что останется здесь.

Стив лежал, уставившись в темноту, стараясь побороть все сомнения. Он убеждал себя, что не хочет отступаться от того, что когда-то задумал. Его привела сюда давнишняя мечта о счастье, о благородном, бескорыстном подвиге. И всё-таки с леденящим чувством вины и стыда Стив признался себе и в другом: ведь он сбежал сюда, чтобы избавиться от дома, от отца и Джои, забыть годы мрачной, одинокой жизни. А вслед за этим пришла ещё более страшная и горькая мысль. Что если все его идеалы, его светлые мечты об успехе, его преклонение перед традициями этого учебного заведения просто-напросто самообман и в действительности он хочет только того, что может дать ему Маккейб: денег и такого положения в обществе, при котором никто не мог бы причинить ему вреда. Стив поспешно отогнал от себя эту мысль. Закрыв глаза, он лежал, не шевелясь, заставляя себя думать об университете, о свежей зелени газонов, о весне. Потом он вспомнил стадион: вот он смело прорывается сквозь защиту противника и бежит вперёд с мячом в руках, а с трибун несётся восторженный вопль. И опять Стив подумал о Мелиссе, явственно услышал её холодный, бесстрастный голос.

Тревожные думы отступили, словно рассеялись в тумане. Стив засыпал. Ему чудилось, что он входит в мрачную, замызганную кухню их дома в Белых Водопадах. Оглушительно тикали часы. Он хотел остановить их, но в кухне вдруг появилась девушка из сна. Девушка скорбно улыбалась. Он начал раздевать её и увидел, что это Мелисса. Стив в ужасе отпрянул, сгорая от стыда: «Она обо всём узнала!» Стив всегда боялся, как бы Мелисса не приехала к нему домой. Потом он обернулся и увидел свою мать, стоящую в дверях спальни. Волосы её были растрёпаны, синий изорванный халат расстёгнут. Мать смотрела на него слегка укоризненно, с упрёком.

Видение исчезло, оставив ощущение ужасающей пустоты и горя, и Стив заснул наконец беспокойным сном.

Маккейб уехал по делам в Новый Орлеан. Прошло три дня, пока Эдди Эйбрамс сумел разыскать его и вызвать по телефону. А спустя ещё два дня Маккейб наконец встретился с Эдди в «Плантейшн Хауз».

— А я думал, что вы вовсе не вернётесь, — угрюмо сказал Эдди.

— Что за спешка?

— Я не спешу. Совсем не спешу. Ещё двадцать четыре часа, и вы останетесь без футбольной команды и всем будет легко и весело. Одного игрока мы уже потеряли. Кепплер предложил Хауслеру пятьдесят долларов в месяц. Он сразу согласился, и я его не виню.

— Ладно, — сказал Маккейб. — Чёрт с ним, с Хауслером. Пусть уходит.

— Вы рехнулись, — изумился Эдди.

— Я сказал, пусть уходит.

Эдди пожал плечами.

— Тогда вам пришёл конец. Считайте, что с этого момента и я у вас не работаю.

Маккейб посмотрел на Эдди.

— Чего ты испугался? Подумаешь — крайний нападающий! Велика важность. Возьмём другого.

— Слушайте, — сказал Эдди. — Во-первых, крайние нападающие на дороге не валяются. Во всяком случае, такие, как Хауслер. Во-вторых, откуда вы знаете, что не уйдёт ещё кто-нибудь? Они уже говорили с другими ребятами. А Новаку они предлагают всё, кроме вокзала Гранд Сентрал. Если уйдёт один, за ним потянутся и другие.

Маккейб закурил сигару. Эдди продолжал:

— Я предупреждал вас с самого начала, когда только что приехал сюда. Вы слишком бесцеремонны с этими ребятами, и у вас будут неприятности. Теперь времена не те, что десять лет назад. Нынче футболистов на мякине не проведёшь. Да и как не платить? Почему? Они имеют на это право. Сколько зарабатывает ежегодно каждый приличный колледж на футболе? Миллион, а то и больше! В прошлом году Мичиган сорвал хорошенький куш — больше миллиона долларов. А сколько дохода получает Нотр-Дам — один бог знает. С такими ребятами, как наши, Джексон наживёт состояние. А кто, как не игроки, имеет наибольшее право получить часть этих денег? Почему они должны ложиться костьми ради одной славы?

— Довольно орать, — сказал Маккейб. — Садись. Что, по-твоему, мы должны предпринять?

— Надо платить. Установите им приличное жалованье. Вы ведь не рассчитываете, что на ваших заводах люди будут работать бесплатно?

— Не так это просто. Существуют другие попечители.

— Это уже ваша забота. Я знаю одно: Кепплер — проворный малый. Говорят, он так быстро похищает ребят из университетов, что они не успевают даже взять с собой вещи. Ещё неделя, и он так вскружит Новаку голову, что тот оглянуться не успеет, как окажется в Техническом колледже.

Маккейб быстро встал.

— Ладно. Скажи Теннанту, что я назначаю лучшим ребятам по пятьдесят долларов в месяц. Сколько дать остальным, определи сам.

— Не пятьдесят, а шестьдесят!

— Ладно, шестьдесят. — Маккейб задымил сигарой. — На кого ты работаешь, на меня или на них?

— На славу. Ради славы работаю.

В тот же день вечером Маккейб вызвал Стива в «Плантейшн Хауз».

— Эдди с тобой говорил?

— Да.

— Хорошо. Чтоб я больше не слышал всякой чепухи насчёт твоего ухода. Твоё место здесь. Мы позаботимся о тебе. Даю слово.

Стив кивнул.

— Я и не собирался уходить.

— Ну, так это на всякий случай. — Маккейб налил себе виски. — Между прочим, Хауслер остаётся. Мы сделали так, чтобы он был доволен.

— Это хорошо, — сказал Стив, поднимаясь. — Мне надо идти. Надо заниматься.

— Я хочу поговорить с тобой. Садись.

Стив стоял в нерешительности.

— Я должен быть сегодня на вечере в клубе «Бета». Кажется, в честь корреспондента «Кольерс». Эдди велел, чтобы мы все там были.

— Я хочу поговорить с кем-нибудь, — потребовал Маккейб. — Не могу я один сидеть в этой проклятой комнате и глазеть на стены? Через несколько минут вернётся Джон, и тогда ты пойдёшь.

Маккейб осушил свой стаканчик и наполнил снова. Он сидел в глубоком кресле, но ничего не говорил. Просто сидел, постукивая носком ботинка о свою трость, и взбалтывал в стаканчике виски. Потом резко сказал:

— Вернулась Мелисса. Она здесь, в городе. Хочет встретиться с тобой.

Он посмотрел на Стива маленькими покрасневшими глазками. Стив пожал плечами.

— Ты хочешь её видеть? — спросил Маккейб.

— Не знаю.

— Брось молоть чепуху. Конечно, хочешь. Во всяком случае, она-то хочет встретиться с тобой, — закончил он недовольным тоном.

Он опять в упор посмотрел на Стива налитыми кровью глазами и снова налил себе виски.

— Молодость, молодость... Ты когда-нибудь думаешь о смерти? Нет, чёрт побери, в твоём возрасте об этом не думают!

Стив с раздражением оглядел Маккейба и угрюмо сказал:

— Когда умерла моя мать, я был ещё такой маленький, даже не понимал, что случилось. — Он умолк, Маккейб тоже молчал. Тогда Стив заговорил снова:

— Однажды, когда я шёл с отцом по улице, на середину мостовой выбежала белочка и попала прямо под машину. Машина уехала, а белка осталась на дороге. Она была ещё жива, и отец отдал её мне. Я перебинтовал её сломанные лапки и неделю выхаживал белку. Мне нравилось возиться со зверьком, потому что я был маленький, а друзей у меня было мало. Я ухаживал за ней, кормил, но через неделю она умерла. Тогда я первый раз задумался о смерти. Смерть — это когда кого-то уже не существует. Когда кто-то уходит навсегда. Как мама.

Маккейб, казалось, не слушал его.

— Недалеко от нас, около Картерсвилля, находилась плантация, — начал он вдруг. — У плантатора были свиньи. Они бродили без надзора и одичали. Случалось, свиньи заедали негритянских детей. Они жрали дохлых птиц и собак, а когда свинья ест дохлятину, её мясо становится странного ярко-красного цвета и зверски воняет. До сих пор, как увижу сырое мясо, меня сразу рвать начинает.

Стиву стало как-то не по себе. Ему хотелось встать и уйти.

— Я тоже могу тебе кое-что рассказать о смерти, — сказал Маккейб. — Тошно смотреть, как люди умирают. Сам размякнешь к чёрту, жить не хочется. Когда я лежал в больнице со своей ногой, там был один больной. Он обгорел во время пожара на лесопилке, сжёг себе всё лицо. Он любил курить, но не мог держать сигарету — у него обе руки тоже были обожжены. Тогда я велел сестре приспособить резиновую трубку. Как только бедняга начинал стонать и охать, я совал ему в рот конец трубки, а в другой конец вставлял зажжённую сигарету. Однажды утром он умер с этой проклятой трубкой во рту. Да, чёрт её дери, смерть противная штука!

Маккейб попробовал встать с кресла, приподнялся и снова упал. Стив видел, что старик нуждается в помощи, знал, что должен подойти к нему, но продолжал сидеть.

— Мне пора, надо идти, — сказал он. — Уже поздно.

Маккейб снова приподнялся, на этот раз ему удалось встать, но он споткнулся, когда протянул руку за тростью. Чтобы не упасть, Маккейб ухватился за столик и опрокинул его. Бутылка с виски разбилась о кирпичный пол перед камином. Стив встал, чтобы поддержать Маккейба, но тот грубо оттолкнул его.

— Прочь, чёрт тебя побери! Терпеть не могу, когда кто-нибудь хватает меня!

Маккейб споткнулся, замахал руками и наконец с трудом выпрямился.

— Так я пойду, пожалуй, — повторил Стив.

— Нет! Я тебя об одном прошу, чёрт возьми, сиди на месте. Или это трудно? Садись.

Маккейб стоял, прислонясь к камину, глаза его пьяно блуждали.

— Ты знаешь, сколько я в этом году заработал?

— Нет, сэр.

— Ну, всё-таки?

— Не знаю.

— Пятьсот десять тысяч долларов, вот сколько. А всё из-за бедного глупца Тэки и шестидесяти миль его хлопковых плантаций. Это неверно, что я не хотел помочь ему. Говорил же я старику: «Купи хлопкоуборочные машины». И что, ты думаешь, он ответил? В это время мимо нас проходила негритянка, так он похлопал её по заду и говорит: «Вот какая машина мне нужна». Так и обанкротился, дуралей, а мне пришлось взять в свои руки его хозяйство и привезти на поля уборочные машины. Денежки ко мне так и поплыли. Ну, что ты на это скажешь?

— Я слушаю, сэр.

— У меня теперь достаточно денег, чтобы плевать в потолок хоть до самой смерти. А по мне, смерть пусть хоть завтра приходит. Ради чего мне жить? Разве только ради Киски. Ведь из этой девочки я воспитал женщину! Ты бы видел, какая она была, когда её привезли ко мне: худая, сопливая девчонка, с крысиной мордочкой. А теперь это женщина, чёрт возьми! На этом проклятом кладбище, которое называют миром земным, нет ничего прекрасного. Только то и хорошо, что человек сам вырастил.

Маккейб прохрипел что-то, отвернулся к камину и начал бить по нему кулаком размеренно, изо всех сил. Руки его покрылись синяками и царапинами, из порезов начала сочиться кровь. «Надо уходить отсюда, надо уходить отсюда», — повторял Стив про себя.

Но вот заскрипела дверь, и в комнату вошёл негр-шофёр.

— Успокойтесь, хозяин, — ласково сказал негр, приближаясь к Маккейбу.

— Не подходи ко мне, Джон. Не подходи ко мне, чёрный выродок, а не то я дух из тебя вышибу.

— Успокойтесь, хозяин.

Джон крепко взял Маккейба за руки. Тот сопротивлялся изо всех сил, но всё же не смог освободиться.

— Не подходи ко мне, грязный слизняк, не подходи! Где Киска? Где она?

Стив с ужасом и изумлением смотрел на тяжёлую качающуюся фигуру своего покровителя. Ему было и смешно и страшно. Что это? То ли Маккейб просто пьян, то ли болен какой-то страшной, постыдной болезнью.

Между тем Джон продолжал успокаивать Маккейба.

— Успокойтесь, хозяин, — ласково, словно ребёнку, говорил он.

Потом Джон обернулся к Стиву и кивнул головой в сторону двери.

Стив схватил пальто и бросился к выходу. Закрывая за собой дверь, он слышал, как Маккейб прерывисто бормотал:

— Только ты один у меня остался, Джон. Ты да Киска. Вы у меня единственные.

В клубе «Бета» Эдди организовал банкет. Должен же обозреватель журнала «Кольерс» почувствовать настоящую студенческую атмосферу! Стив отправился туда с Хауслером и Клейхорном. Едва он оказался в клубе, как понял, что пришёл зря: слишком много народу, слишком много шума. В зале пахло перекисшим пивом, глаза застилал табачный дым.

Кто-то играл на пианино и писклявым нудным голосом пел песню йельских студентов «Уиффенпуф». Высокая девушка с лошадиными зубами демонстрировала сложный вариант румбы. С упрямой весёлостью она без конца повторяла одни и те же па и отсчитывала такт. Раз-два, раз-два. Девица в золотом ожерелье доказывала, что студенческая община — это «блеск». Вечеринка — тоже «блеск». Синатра поёт потрясающе. Она без ума от Синатры, он — «блеск», что бы о нём ни говорили.

Стиву подали пива. Он стоял и держал стакан в руке до тех пор, пока пиво не выдохлось. Потом стал оглядываться вокруг, ища, куда бы можно было поставить стакан, и увидел Мелиссу, входившую в зал с Маккейбом. Она смеялась и, покачивая головой, говорила:

— Да не верю я этому. Не верю!

Какой у неё красивый, чёткий изгиб губ. Только сейчас Стив понял, как унижало и мучило его молчание Мелиссы. Им вдруг овладели гнев, отчаяние и отвращение к этому залу. Он не хотел встречаться с Мелиссой и направился было к выходу, но Маккейб окликнул его.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал он.

Мелисса поздоровалась со Стивом, он же упорно смотрел на Маккейба, избегая взгляда Мелиссы.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал попечитель, взяв Стива под руку. — Пойдём в библиотеку или ещё куда-нибудь. Извини нас, Киска, ладно?

Маккейб увёл Стива, а Мелисса осталась одна и ещё долго глядела на дверь, за которой они скрылись.

— Я хочу просить тебя об одолжении, — сказал Маккейб, как только они вошли в библиотеку. — Хочу попросить тебя сделать для меня одну вещь.

— С удовольствием.

— Я хочу, чтобы Мелисса поехала обратно в Мексику заниматься живописью. Девчонка берётся то за одно, то за другое и ничего не доводит до конца. Если она спросит твоего совета, скажи, что, по-твоему, ей надо ехать обратно, продолжать занятия живописью.

Стив понял, что Маккейб пытается использовать его в своих целях. Он вспыхнул от обиды и гнева. В этот момент открылась дверь и вошла Мелисса.

— Оставь нас, Киска, — сказал Маккейб.

— Я хочу поговорить со Стивом.

— Потом, когда мы кончим.

— Нет, не потом. Мне надо сейчас.

Маккейб взял её за руку и повёл к двери.

— Потом, Киска.

Мелисса хотела вырваться, но Маккейб крепко держал её и подталкивал к двери. Мелисса споткнулась, Маккейб наконец отпустил её и стал пристально смотреть на Стива. Стив выдержал его взгляд, а потом ринулся вон из комнаты и из этого клуба, мимо дребезжащего пианино, прочь от гула голосов, к выходу.

На улице шёл дождь, холодный и неприветливый. Стив услышал, что Мелисса зовёт его. Первым его побуждением было бежать, но он остановился. Мелисса спустилась с парадного крыльца клуба. Стив ждал.

— Куда ты идёшь?

— В город. Мне надо повидаться с Хауслером, — сказал Стив первое, что пришло ему в голову.

— Но Хауслер в клубе.

Стив молчал. Он стоял перед ней, и от злости у него дрожали руки и сильно билось сердце. Мелисса всё смотрела на него. Она казалась очень маленькой, лицо её осунулось и побледнело, волосы намокли, короткие, как пёрышки, тёмные завитки прилипли ко лбу, влажные скулы блестели. Стиву было больно видеть её. «Чёрт побери, оставь меня в покое. Оставь меня в покое», — мысленно повторял он. Мелисса не сводила с него молящего взгляда. А ему страшно хотелось ударить её.

— Что ж, иди, — сказала она.

— А ты возвращайся в клуб, простудишься.

— Я знала, — тихо проговорила она. — Я знала, что причиню тебе боль. Я клялась, что не уеду, и всё-таки уехала.

— Возвращайся в клуб.

— Пойдём куда-нибудь.

— Иди к Маккейбу.

— Я не хочу туда идти. Я хочу с тобой. Уведи меня куда-нибудь.

Она посмотрела на него. Лицо её страдальчески сморщилось. Стив снял пиджак и накинул ей на плечи. Мелисса взяла его за руку.

— Куда мы пойдём? — спросила она.

— Не знаю... В кафе Мэрфа.

— Нет.

— Куда же тогда?

— Не знаю. Туда, где нет людей.

— Вряд ли мы найдём такое место.

Стив повёл её по дорожке мимо широкой лестницы университета к часовне. Там было пусто. В дальнем углу тускло горела лампочка, освещая приспущенные полотнища знамён.

Стив повернулся и хотел обнять Мелиссу, но она отшатнулась от него, подняв руку, словно защищаясь от удара, а потом сама нежно прильнула к нему. Мелисса дрожала от холода. Стив крепко прижал её к себе, стараясь согреть. Лицо у Мелиссы было мокрое, а влажные волосы пахли свежестью. Стив нежно и робко поцеловал её. Он не хотел целовать, но всё целовал и целовал её — тёплую, душистую.

Слабо светились в полумраке золочёные рамы картин, важно и победоносно смотрели на них сверху генералы, сводчатый потолок уходил в бесконечную даль. Мелисса дотронулась до щеки Стива, стала водить по его лицу кончиками пальцев.

Он взял её под руку и вывел на улицу. Тесно прижавшись, они быстро шли под дождём по улицам города. Вот и гостиница. Они не видели ни людей в вестибюле, ни лестницы, ни белых дверей в холле верхнего этажа. В комнате Мелиссы было темно. Они остановились, вглядываясь друг в друга. Эта комната примыкала к комнате Маккейба, и Стив подумал, что его приход сюда выглядит как вызов. Потом он снял с Мелиссы пиджак и швырнул его на пол. Она неподвижно стояла перед ним, пока он расстёгивал на ней платье. Когда он раздел её, Мелисса тихо вскрикнула.

— Что ты?

— Ничего...

— Тебе нехорошо?

— Нет. О, нет.

Она расстегнула на нём рубашку, обняла его и, чуть покачиваясь, печально прошептала:

— Нет... нет...

Они легли на кровать. Стив гладил её волосы. Он чувствовал, как дрожат её плечи.

— Нежный. Ах, какой ты нежный!

В комнату проникал откуда-то слабый свет, и тонкий луч освещал её тело. Мелисса плакала. Стив обнимал её, а она всё плакала. Она лежала рядом с ним в темноте, близкая и тёплая. Какая у неё гладкая, шелковистая кожа и круглые маленькие груди. От неё веет свежестью лесов и чистого снега. Стива охватила сладостная боль и томление. И в то же время ему почему-то стало невыносимо грустно...

Потом они лежали в темноте, вытянувшись, едва касаясь друг друга. Мелисса закурила сигарету, потом зажгла небольшую настольную лампу и затенила свет абажуром. Она заметила длинные шрамы на его ногах и руках — следы повреждений, нанесённых во время игр, и стала внимательно рассматривать их. Стив повернулся к ней. В полутьме её тело казалось ещё более стройным и красивым.

— У меня щемит сердце, когда я смотрю на тебя, — сказал он.

— Я понимаю.

Стив снова отвернулся от неё и уставился в сумрак комнаты, чувствуя себя счастливым и успокоенным, и ему казалось, что жизнь прекрасна.

Мелисса потрогала шрам на его бедре и грустно сказала:

— Что они с тобой делают?

Она склонилась над ним и стала целовать шрамы на его ногах и руках. Перецеловала все шрамы, даже те, которые остались от школьных лет, — старые, уже почти сгладившиеся следы.

— Что они с тобой делают? — тихо повторила она.

Стив протянул руку и выключил свет.

Потом они вместе пошли в душ, усердно намыливали друг друга, долго стояли под струйками воды, распевая песни. Они перепели всё, что знали, спели даже «Я работал на железной дороге», «Ты мой желанный» и глупые песенки, которые их заставляли учить в школе. Пели тихо, чтобы Маккейб не услышал их, если вдруг вернётся домой.

Потом Мелисса захотела молока, много молока. Они позвонили вниз и попросили официанта принести им три литровые бутылки.

Лёжа в объятиях Стива, Мелисса рассказывала:

— Дня через два после моего возвращения из Нью-Йорка Маккейб подарил мне чек на две тысячи долларов и билет на самолёт в Мехико. Мне давно хотелось туда поехать, и он этим воспользовался. Не дал мне даже подумать. Посадил в самолёт — и всё. Раньше я так хотела поехать в Мексику, и он меня не отпускал, а тут вдруг сразу всё устроил. Потом-то я догадалась, что он, должно быть, узнал о нашей встрече на рождество. Вероятно, он заставил Рандольфа рассказать ему всё. В Мехико я стала заниматься у Менендеса, но через две недели он сказал, что это бесполезно и не стоит попусту тратить время, потому что я никуда не гожусь. Мне было ужасно обидно. Даже видеть никого не хотелось. И я поехала в Акапулько. Когда-то, очень давно, Маккейб возил меня туда. Я помнила, как мы утром и вечером ходили на пляж. Помнила солнце, светившее нам целый день, помнила тишину, чистый пляж, высокие скалы, прозрачную голубовато-зелёную воду. Но на этот раз всё там выглядело иначе. Полным-полно туристов, неоновые рекламы, киоски с открытками и скверными глиняными изделиями.

Мелисса повернулась лицом к Стиву.

— А хорошо нам вместе, правда?

— Да.

— Ты хотел этого?

— Да.

— Я тоже. Выпей молока.

— Не хочется.

— Выпей. Тебе полезно.

— Не могу.

— Почему? Ты в такие минуты не можешь есть и пить?

— Да.

— Так просто. «Да» или «нет». Пожалуй, тебе надо побольше говорить. Теперь, милый, сильные молчаливые герои уже вышли из моды. Гарри Купер поседел, а Хемингуэй живёт на Кубе или где-то ещё и толстеет. Теперь и героям разрешается разговаривать.

Стив нахмурился.

— Нет, нет, я не дразню тебя. Я на самом деле думаю, что это старомодно. Герой — это Фрэнк Мерривелл, или какие-нибудь чемпионы, или пузатые мужчины, которые, навесив на себя медали, устраивают парады Четвёртого июля *. Или сын, возвратившийся домой в третьем акте пьесы, чтобы выкупить закладную. Таков наш герой. Но иногда мне кажется, что герои должны быть пригодны не только для истории, но и для жизни... Хотя нет, это не моё собственное мнение. Об этом я слышала от Менендеса. Он говорил: «Когда я собираюсь писать картину, то сначала ищу героя». Он иногда бывает поэтом, этот Менендес. Вот что он ещё сказал: «Героями нашего поколения могут быть только люди из народа». Я даже записала. Этот человек умеет заставить задуматься. Он не говорил, кто именно его герои, только, пожалуй, они не похожи на моих. Для меня герой — это сильный человек. И цельный. Такого сейчас редко встретишь. Теперь все какие-то растерянные, вроде меня. Теперь мало кто уверен в себе. А ты играешь так уверенно. Ты победитель. Ты не сердись, я не смеюсь над тобой; дух захватывает, когда смотришь, как ты играешь. Это очень красивое зрелище.

Не глядя на Мелиссу, Стив спросил:

— Куда ты едешь теперь?

— Никуда. Остаюсь дома. Но что буду делать — понятия не имею. Иногда думаешь, что у тебя что-нибудь должно хорошо получиться, а потом вдруг окажется, что ты бездарна, и тогда не знаешь, за что бы взяться ещё.

Она села и потянулась. Стив видел очертания её тела. Когда она подняла руки, груди у неё стали совсем маленькими. У Стива перехватило дыхание от жалости и любви к ней.

— В Мехико я купила замечательную пластинку, — продолжала Мелисса. — Фламенко. Что-то вроде блюзов на испанский манер, с налётом цыганщины. Душу выматывает, чувствуешь себя так, словно тебя кнутом бьют. Иногда я даже не могу дослушать до конца.

— И со мной так бывает, когда слушаю музыку, — сказал Стив. — Она действует на меня... физически. У Клейхорна есть пластинка «Боже, блажен, кто жаждет». Слушаешь — и кажется, будто паришь высоко над землёй. Такое чувство, словно ты вдруг вырвался на волю. Странно, ведь песня эта церковная, очень религиозная и возвышенная. А я, когда слушаю, испытываю то же, что на футбольном поле, когда прорываюсь к линии ворот, — чувство освобождения. Свободы.

Мелисса пристально посмотрела на него и сказала:

— Только не настоящей свободы, правда? Я хочу сказать, что в футболе, как и в жизни, ты всё время стремишься вырваться на свободу и, когда наконец достигаешь этого, приходится возвращаться обратно и начинать всё сначала.

— Нет, это не одно и то же. В футболе всё по-другому.

— Правда? — Мелисса взглянула на него. — Я люблю Рахманинова. Я знаю, что это сентиментальное ребячество, но мне так нравится его музыка. Кип говорит, что это ступень развития, через которую все проходят. Ведь все увлекаются Томасом Вулфом и читают «Пророка» или раздумывают над проблемами мироздания.

— Кто такой Кип?

— Никто. Один знакомый.

Мелисса отвернулась, но тут же снова посмотрела на Стива. Лицо её было бледно. Она глядела невидящими глазами, потом уткнулась подбородком в свои колени и сказала приглушённым голосом:

— Он был очень славный, и я... влюбилась в него, когда училась в школе. Однажды мы уехали с ним на уик-энд, а Маккейб узнал об этом. Плохого между нами ничего не произошло... Я была совсем девчонкой, а Маккейб изобразил всё так ужасно...

Её голос прервался, плечи начали вздрагивать.

— Я чертовски устала от этого Маккейба, — сквозь слёзы сказала Мелисса. — Он мешает мне жить!

Стив нежно обнял её и попытался утешить. Всё ещё вздрагивая, Мелисса положила голову ему на плечо. Потом вдруг сразу успокоилась.

— Я какая-то беспомощная. Мне обязательно нужна чья-нибудь поддержка. А Маккейб всегда рядом. Однажды я уехала из дому и поступила на работу в Вашингтоне, — продолжала Мелисса. — Продавала чулки в универмаге. Но ничего из этого не вышло. Я не могла вынести одиночества и через месяц вернулась домой. Наверно, я безвольный человек. Он всегда говорит мне об этом. — Мелисса с безнадёжным видом пожала плечами. — Мне всегда нужно, чтобы кто-нибудь был рядом.

— Но не обязательно Маккейб, — ответил Стив.

— А всегда именно он со мной.

— Теперь это уже не так.

Она подняла голову и слабо улыбнулась:

— Мой герой приехал выкупить закладную?

Стив усмехнулся:

— Совершенно верно.

— Да, мы могли бы чудесно жить вместе, — вдруг сказала Мелисса. — Я ведь не всегда такая несчастная и растерянная. Я была лучше. Вот мы сейчас пили молоко, и я думала, что никогда ещё, с самого детства мне не было так хорошо. Тебя радуют простые вещи. Вот это мне в тебе и нравится. Мой отец был такой же. Как он умел наслаждаться жизнью! Пойдёт утром гулять и возвращается довольный и весёлый. Съест персик, и ему приятно. Он умел ценить простые вещи. Боже милостивый, как мне хочется снова испытать радость жизни! Радоваться простым вещам. С тобой это можно, правда? Ну, конечно, можно. Ты знаешь, что такое радость. Когда ты на футбольном поле, ты бываешь счастлив.

Стив недовольно поджал губы.

— Дело не только в футболе.

— Не обижайся, футбол — это символ.

Мелисса долго молчала.

— Я чувствую себя старой. Старше, чем холмы за городом. Такой старой и измученной, что уже не надеюсь помолодеть когда-нибудь. Я противна самой себе. — Мелисса села. — Стив... — позвала она тоненьким голоском испуганного ребёнка. — А мы могли бы пожениться?

Наступило долгое молчание. С каждой секундой оно словно отдаляло их друг от друга. Стив ждал, что ещё скажет Мелисса. Жениться? Он никогда не думал о браке. С детства он привык относиться к браку как к чему-то таинственному, непонятному, что касается только людей намного старше его, взрослых.

— Люди женятся и в нашем возрасте, — сказала Мелисса.

— Конечно.

Мелисса опять повернулась к нему. Стив заметил у неё на переносице нежный светлый пушок.

— Ты меня любишь? — спросила она.

— Да.

— Но ты ни разу мне этого не сказал.

— Я как-то не думал об этом, не умею я говорить о любви.

«Жениться, — повторил про себя Стив, а потом подумал: — Если жениться, то придётся бросить университет».

— Я могла бы переехать в Женеву. Многие женятся, ещё не окончив университет.

— А жить на что? Я получаю шестьдесят долларов в месяц.

— У меня осталась тысяча долларов из тех денег, что Маккейб дал мне, когда отправлял в Мексику, и несколько облигаций — их можно продать. Этого нам хватит, пока ты будешь учиться.

— Думаешь, я допущу, чтобы ты меня содержала?

— Конечно, нет. Но ведь это только пока ты учишься... У меня есть деньги, и они мне не нужны.

— А что скажет Маккейб?

— Я уже в таком возрасте, что могу не спрашивать его согласия. — Голос Мелиссы зазвучал решительно. — Плевать мне, что скажет Маккейб.

Стив задумался. Он не знал, как ответить Мелиссе. Нет, нет, не может он жениться. Даже представить себе этого не может. Брак — дело далёкого будущего. Ещё много лет пройдёт, прежде чем он женится.

Мелисса растерянно глядела на него.

— Да нет, глупости, — вяло сказала она. — Я просто так болтаю, извини меня. — Она улыбнулась. — Я уеду домой, а уик-энды будем проводить вместе. Может быть, изредка смогу выбираться и в будни.

— Хорошо, — сказал Стив.

— Я буду приезжать, чтобы побыть немного с тобой. Это не помешает твоей игре?

— Нет. Я хочу, чтобы ты приезжала.

Мелисса встала с постели. Устало и равнодушно она попросила:

— Помоги мне справиться с этими пуговицами.