Железный крест

1

Под грохот русских пушек солнце медленно опускалось за бескрайний лес. Точно так же было вчера и позавчера. Точно так же будет завтра и всегда. В блиндаже, собравшись кружком, сидели бойцы. В дальнем углу Шнуррбарт чистил курительную трубку. Обер-ефрейтор Штайнер вытащил из кармана пачку сигарет. Тишину нарушил пронзительный звонок полевого телефона. Штайнер снял трубку. Послушав какое-то время незримого собеседника на другом конце провода, он раздраженно опустил ее на рычаг и выругался. Остальные солдаты с тревогой посмотрели на него.

— Что он сказал? — спросил сидевший за столом Крюгер. Штайнер не ответил. Его осунувшееся лицо было мрачным. Когда он поджимал губы, в уголках рта залегали глубокие морщины, придавая ему суровое выражение. В блиндаже стало тихо. Две зажженные плошки, стоявшие на столе, отбрасывали огромные тени людей на бревенчатые стены землянки. Снаружи хлестнула короткая очередь из немецкого пулемета. Крюгер откашлялся и повторил вопрос:

— Что он сказал?

— Сказал, что вся война бессмысленна.

Остальные удивленно посмотрели на Штайнера.

— Неужели лейтенант Мейер так и сказал?

Штайнер кивнул.

— Почему бы нет? В конце концов, он ведь командир роты и имеет право на личное мнение о войне.

— Конечно, — согласился Дорн по прозвищу Профессор и провел рукой по небритому подбородку. — Но я думаю, что…

— Не думай слишком много, — оборвал его Штайнер.

— Нет, пусть он думает, — возразил Шнуррбарт и, положив ноги на стол, усмехнулся: — Ты не можешь приказать ему не думать. Когда ему в голову вонзится русская пуля, тогда он сам прекратит думать.

Солдаты рассмеялись, и их тени на стенах задергались.

— Полк отзывают с позиций, — безразличным тоном сообщил Штайнер.

Первым на его слова отреагировал Крюгер.

— Почему же ты сразу не сказал? — воскликнул он, вскакивая на ноги. Стремительным движением он сорвал с койки одеяло и принялся торопливо его скатывать. Один за другим весь взвод последовал его примеру.

Сонливое состояние блиндажа сменилось бестолковым оживлением, которое возникает при неожиданном отступлении.

Штайнер по-прежнему сидел на койке. Из уголка его рта свисала сигарета. Повернув голову, он посмотрел на Шнуррбарта — тот продолжал сидеть, положив ноги на стол и сжимая в зубах трубку, не сделав ни малейшей попытки приступить к сборам. Штайнер улыбнулся. Шнуррбарт единственный, кто видел его насквозь. На самом деле его имя было Карл Райзенауэр, но густая щетина на лице, не поддающаяся даже самой острой бритве, снискала ему прозвище Шнуррбарт — Борода.

Затем Штайнер перевел взгляд на остальных солдат. Те были заняты исключительно сборами. Опустившись на колени, Дорн аккуратно скатывал одеяло. Другие уже забрасывали поклажу на плечи.

— Идиоты! — пробормотал Штайнер.

— Почему? — ухмыльнулся Шнуррбарт. — Если бы я плохо знал тебя, то тоже принялся собирать вещички.

— Все равно они идиоты, — мрачно ответил Штайнер. Те из солдат, которые уже собрали свои пожитки, заметили, что Шнуррбарт и Штайнер даже не сдвинулись с места. Дорн посмотрел сначала на одного, затем на другого. На его худощавом лице застыло недоуменное выражение. Очки придавали ему какой-то несуразный вид.

— Он снова задумался, — прокомментировал Шнуррбарт. Другие уловили странность возникшей ситуации и недобро посмотрели на Штайнера. В блиндаже повисла зловещая тишина. Откуда-то издалека донеслись разрывы артиллерийских снарядов и стаккато пулеметных очередей.

Наконец Крюгер пошевелился и медленно приблизился к Штайнеру.

— Что за игру ты затеял? — процедил он сквозь зубы.

Штайнер удивленно посмотрел на него.

— Это не я, а ты что-то затеял, — ответил он. — Я не говорил вам собираться.

— Ты сказал, что роты отзывают, — упрекнул его Дорн.

— Я ничего такого не говорил, — стоял на своем Штайнер.

— Нет, говорил! — вспыхнул Крюгер. — У нас есть уши.

— Поросячьи уши, — поправил его Штайнер. — Я сказал, что отзывают другие роты.

— Чушь! — зло бросил Крюгер. Неожиданно он сбросил на землю свернутое в трубку одеяло с плеч и шагнул к койкам, стоявшим возле стены землянки. Затем рухнул спиной на ближнюю, вытянулся во весь рост и закинул сцепленные руки за голову. Штайнер усмехнулся и повернулся к остальным:

— Батальон отходит через двадцать минут. Мы, то есть наш взвод, остаемся в арьергарде.

Кровь отхлынула от лиц солдат. Керн опустился на табурет и пробормотал:

— Вот же дерьмо!

Дитц схватился за горло.

— Эти идиоты совсем с ума посходили! — проговорил он дрожащим голосом.

— Идиоты всегда сходят с ума, — подтвердил Штайнер.

Он встал, вытащил из кармана карту и, развернув, разложил ее на столе.

— Боевая обстановка следующая, — пояснил он. — Сегодня ночью наша дивизия отходит на новые позиции к востоку от Крымской. Завтра вечером она переместится на постоянные позиции западнее города. Каждый батальон оставляет по взводу в арьергарде. Оперативным планом предусмотрено, что мы остаемся здесь до завтра, до пяти утра. Недавно стало известно, что русские почувствовали недоброе и в каком-то месте выступили за пределы оставленных нами позиций…

— Ты хочешь сказать, что они могут занять Крымскую раньше нас? — спросил Крюгер.

Штайнер пожал плечами:

— Очень может быть. Но нам-то что, приказ есть приказ.

— Неужели мы просидим здесь до утра? — испуганно поинтересовался Дорн.

— Нет, не до утра. Но часа два нам придется удерживать эти позиции. Может, даже три часа, — усмехнулся Штайнер. — Иначе мы можем попасть в Крымскую раньше всего батальона.

Лица солдат побледнели еще больше. Рыжеволосый Мааг делано рассмеялся.

— Но ведь так не пойдет, верно? — спросил он.

Цолль с силой ударил кулаком по столу.

— Это настоящий идиотизм. Я требую объяснений. Это так неразумно!..

Под тяжелым спокойным взглядом Штайнера он замолчал, так и не закончив фразу. Затем нервно дернул на себя желтый шелковый платок, которым была обмотана его шея.

— Твои требования никого не интересуют, — холодно произнес Штайнер. — Если бы мне нужен был твой совет, то я спросил бы тебя. Тебе следует знать, что новобранец, говорящий о разумности, все равно что еврей, который кричит «Хайль Гитлер!».

Крюгер, довольный ответом Штайнера, одобрительно хлопнул себя по ляжке. Остальные улыбнулись. Цолль не пользовался симпатией солдат. Он вечно мутил воду и слыл главным бузотером во взводе. Штайнер заметил, что Цолль сжал кулаки в бессильной злости. Происходящее вызывало у Штайнера отвращение. Он выпрямился, поправил ремень и повернулся к Шнуррбарту:

— Вам бы лучше прилечь, парни, и поспать, пока не поступил новый приказ. Кто знает, когда нам еще выдастся возможность нормально поспать. Выставляй караул — Маага, Дитца и Профессора. После это настанет время выступать.

Все мрачными взглядами проследили за тем, как он надел пилотку, забросил на плечо автомат Томпсона и направился к выходу.

Шнуррбарт невольно шагнул вперед.

— Куда ты собрался?

— На разведку, — коротко ответил Штайнер. В следующую секунду за ним закрылась дверь блиндажа.

Во взводе было одиннадцать солдат. Слишком мало для того, чтобы оборонять коварную лесистую местность. Утром русские непременно воспользуются численным перевесом и ударят в болезненную точку противника. Ансельм был не в силах заставить себя думать о том, что в таком случае произойдет. Часовая задержка при отступлении, пожалуй, не была бы столь убийственной. Даже двухчасовая. Но продержаться на позициях до утра! Это настоящее самоубийство, подумал Ансельм.

Один из солдат сел рядом с ним. Посмотрев на него, Ансельм понял, что это Керн.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил он. Керн пожал плечами:

— Что тут скажешь? Дерьмо наше дело. Дерьмовее не бывает. Эти скоты не успокоятся, пока не укокошат нас.

Ансельм с отвращением отнесся к этому высказыванию. Он с первого взгляда невзлюбил Керна, чьи вульгарные манеры вызывали раздражение у многих во взводе.

— Если ты только это и можешь сказать, — с нескрываемой враждебностью произнес Ансельм, — то лучше оставь свое мнение при себе.

Керн ответил ему злобным взглядом.

— Если тебе не нравится, что я говорю, то и не спрашивай меня, — прорычал он и просунул большой палец за воротник на затылке и оттянул его. У него были огромные волосатые руки. Ансельм внимательно рассмотрел его плоское уродливое лицо, низкий лоб и густую гриву волос. Слава богу, что я не похож на этого типа, подумал он и провел ладонью по собственному юному лицу.

О Керне он знал не слишком много, поскольку тот попал в их роту всего пару недель назад, будучи переведен в нее из хлебопекарной роты. Впрочем, ни у кого во взводе его прошлое особого интереса не вызывало. Возможной причиной подобного перевода было какое-нибудь дисциплинарное наказание. Точно знали одно — на гражданке он владел небольшой гостиницей, Керн упоминал об этом при каждом удобном случае. Когда он говорил о бесчисленных бутылках вина, которые хранились у него в погребе, все слушали его с восхищением. Он намекал на то, что гостиничка приносит ему приличный доход, и Ансельм испытывал неприязнь всякий раз, когда слышал хвастливые речи пекаря. Он мрачно наблюдал за тем, как Керн толстыми неловкими пальцами скручивал сигарету, и половина табака при этом высыпалась на пол. Неловкость этого неприятного человека заново наполнила Ансельма жгучей неприязнью.

Остальные сидели за столом. Крюгер достал из кармана колоду карт и предложил:

— Сыграем? Ложиться спать уже нет никакого смысла.

После этих слов он потер нос и нахмурился. Вид у него в эти минуты был мрачнее обычного. Наблюдая за ним, Ансельм вспомнил, что Крюгер — пруссак и происходит откуда-то из-под Кенигсберга. Ходили слухи, что его отец был русским, потому что Крюгер говорил по-русски, но никогда ничего не рассказывал о своей семье.

Профессор сидел рядом с ним. Он отличался покладистым характером, и с ним всегда можно было поладить. Ансельму нравилась его спокойная и правильная речь. Он часто задавался вопросом, почему Дорн так и не стал офицером. Крюгер как-то сказал, что Профессор просто не хочет добиваться офицерского чина. По мнению Ансельма, это было глупо и абсолютно непрактично.

Еще одним человеком, сидевшим за столом, был Дитц, судетский немец, самый молодой солдат во взводе. Штайнер придумал ему прозвище Малыш. По мнению Крюгера, Дитц был самым настоящим мечтателем. Ансельм внимательно разглядывал всю компанию, как будто это каким-то образом могло приободрить его. Мысль о том, что им придется покинуть уже обжитый блиндаж, навевала мрачные предчувствия. Он тяжело вздохнул и произнес:

— Скверно.

— Что скверно? — спросил Крюгер.

— Нам придется оставить это место.

— А я-то думал, что ты давно привык к переездам.

— Я никогда не привыкну к ним, — горячо отозвался Ансельм. — Мы целую неделю обустраивали блиндаж, черт бы всех побрал.

— Аминь! — ответил Крюгер и шлепнул козырем по столу с такой силой, что погасла одна из коптилок.

— Смотри, что делаешь, идиот! — рявкнул Керн.

— Сам идиот! — парировал Крюгер. Его глаза злобно сузились. Несколько секунд Керн и Крюгер смотрели друг на друга в упор, напоминая бойцовых петухов. Керн не выдержал первым и бросил карты на стол.

— Я по горло сыт этой херней! — проворчал он.

Крюгер самодовольно ухмыльнулся и произнес:

— Да ты просто сдрейфил, парень!

Керн поспешил сложить на груди руки, как будто размышляя, стоит ли пускать их в дело и схватить насмешника за горло, но ограничился язвительной улыбкой:

— Если ты думаешь, что я сдрейфил, то просто не знаешь меня, вот и все!

— С какой стати мне тебя знать? — подзадоривал его Крюгер. — Ты у нас тут всего две недели.

Лицо Керна вспыхнуло.

— Тебе-то самому вроде бы нечем хвастать, — сердито заявил он. — Две недели на передовой засчитываются за два года. Когда понюхаешь пороху и знаешь свое дело, единственное, что тебе нужно, — это удача.

Крюгер повернулся к остальным:

— Слыхали?

— Не глухие, — ответил Ансельм. — Он не может отличить русского от немца, но считает себя старым воякой.

Керн снова посмотрел на дверь.

— Интересно, чем там занимается Штайнер?

Шнуррбарт зевнул и повернулся к Крюгеру.

— Можешь сходить и поискать его, — предложил он. — Наша рота, наверное, уже давно ушла.

— Почему я?

— Потому что ты самый надежный из всех нас.

Крюгер встал и потянулся за своим автоматом. Выражение лица Шнуррбарта ему не понравилось. Он снова опустился на табурет.

— Я не нянька ему. Штайнер сам может позаботиться о себе.

— Это точно, — согласился Шнуррбарт и встал. — Если бы он зависел только от тебя, то его можно было бы только пожалеть.

Не дождавшись ответа Крюгера, он вышел из блиндажа.

Перед дверью он остановился. Немецкие позиции проходили по местности, густо поросшей лесами, и в этот час было настолько темно, что Шнуррбарт не мог разглядеть даже ближних деревьев. Поэтому он пошел по траншее. Вскоре он нашел Маага, который поинтересовался, когда его сменит следующий караульный.

— Через десять минут, — ответил Шнуррбарт. — Штайнер был здесь?

— Он пошел вон туда.

Шнуррбарт попытался вглядеться в расплывчатое белое пятно лица Маага.

— Туда?

— Конечно. В сторону русских позиций, — ответил Мааг, — посмотреть, что там происходит.

— Один?

— Естественно. Как всегда. Что в этом особенного?

— Вот идиот! — воскликнул Шнуррбарт. Ему следовало проследить за Штайнером раньше.

Лес пах прелой листвой, талым снегом и раскисшей почвой. Лес был полон ночных шорохов. Шнуррбарт устремил взгляд в темноту.

— Он не сказал, как долго пробудет там?

— С какой стати? Все будет зависеть от русских.

Шнуррбарт кивнул. Если бы только знать, что теперь делать, подумал он.

Какое-то время оба молчали. Когда долго стоишь молча, влажность ночного леса как будто окутывает тебя морозной свежестью.

Шнуррбарт сделал несколько шагов дальше по траншее, затем вернулся к Маагу, испытывая всевозрастающую неловкость.

— Возвращайся к остальным и скажи, чтобы готовились к отходу, — сказал он. — Мы подождем еще десять минут. Если к этому времени Штайнер не вернется, мы отправимся на его поиски.

С этими словами Шнуррбарт встал за пулемет, а Мааг выбрался из траншеи и поспешил в направлении блиндажа. Какое-то время Шнуррбарт задумчиво разглядывал бруствер окопа. Его мысли снова и снова возвращались к Штайнеру. Наверное, глупо беспокоиться за него. Он усмехнулся, представив себе, что Штайнер сидит в каком-нибудь брошенном русскими блиндаже и читает книгу, которую постоянно носит с собой. С тех пор как Шнуррбарт познакомился с ним, тот никогда не расстается с «Избранным» Эйхендорфа, неизменно храня книжку в кармане. Он читает ее в самой необычной обстановке. Причем перечитывает, наверно, в сотый раз. Странно, потому что любовь к чтению не соответствует его облику.

Шнуррбарт вспомнил, как бесцеремонно Штайнер вел себя с ним в самом начале их знакомства, прежде чем небрежные и едва ли не враждебные отношения превратились в дружбу. Это изменение произошло полтора года назад. Батальон тогда удерживал позиции к югу от Краматорской, на бескрайних заснеженных равнинах России…

Снег шел несколько дней подряд, переходя временами в нескончаемую метель. Они сидели в блиндаже и грелись возле печки, вырезанной из металлического бочонка. Был поздний вечер. Остальные солдаты уже спали. Штайнер читал, Шнуррбарт поджаривал хлеб на раскаленном боку печки. Неожиданно Штайнер отложил книгу и спросил:

— В шахматы играешь?

— Более или менее, — ответил Шнуррбарт. Штайнер вытащил из ранца походные шахматы и расставил на доске фигурки. Игра началась. После первых же ходов Шнуррбарт понял, что его противник — настоящий шахматист высокого класса. Игра закончилась через полчаса. Вторую партию Шнуррбарт тоже проиграл. Прозевав королеву, он сердито смахнул фигурки с доски. Штайнер бесстрастно закурил.

— Плохо, что ты лишился королевы, — заметил он.

Они сидели молча, слушая, как завывает вьюга, наметая снег сквозь щели в стене и двери. Шнуррбарт достал трубку и набил ее табаком. Раскурив ее, он посмотрел на Штайнера и сказал:

— Я не из любопытных, но все-таки… — Он помедлил, обдумывая, как бы лучше сформулировать вопрос. Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Наконец, сделав над собой усилие, он заставил себя договорить: — Я хотел спросить, была ли у тебя девушка.

Черты лица Штайнера как будто окаменели. Его глаза недовольно сузились, и Шнуррбарт поспешил извиниться.

— Я не хотел наступать на больную мозоль, — сказал он, уже пожалев о том, что, видимо, задал неподходящий вопрос. Штайнер и раньше давал понять, что на подобные темы говорить он не любит. Но, в конце концов, они воюют вместе уже более трех лет. Что плохого в подобном невинном вопросе? Шнуррбарт раздраженно принялся выколачивать трубку о ножку стола, после чего торопливо засунул ее в карман. Если Штайнер не хочет разговаривать, никто из него ничего не будет клещами вытягивать, подумал он и зевнул.

— Пожалуй, немного вздремну, — пробормотал он. — Я чертовски устал.

На этот раз Штайнер смягчился.

— Погоди! — произнес он и быстро оглянулся на спящих солдат. Затем положил руку на стол и подался вперед: — У меня была девушка, но она умерла.

Последовавшая за этим признанием тишина прерывалась лишь воем вьюги и порывами ветра, обрушивавшимися на дверь. Казалось, будто в нее стучит чья-то сильная рука. Вот, оказывается, как, подумал Шнуррбарт, пытаясь сохранить на лице выражение бесстрастной вежливости. Он привалился спиной к стене, скрестил ноги и спокойно встретил испытующий взгляд Штайнера.

— Могу представить себе, каково чувствовать такое, — осторожно произнес он и замолчал.

Снова стало тихо. Затем где-то рядом разорвался артиллерийский снаряд. Стены блиндажа содрогнулись от взрыва. Кто-то из спящих солдат простонал и пробормотал что-то неразборчивое. Шнуррбарт бросил взгляд на дверь. На полу возле порога нанесло полоску снега.

— Нет конца этому проклятому снегу, — пробормотал он. Штайнер ничего не ответил, и, наконец, Шнуррбарт снова повернулся к нему и спросил: — Как ее звали?

— Анна.

Шнуррбарт кивнул:

— Хорошее имя. Что с ней случилось?

— Она трагически погибла, — коротко ответил Штайнер, и его собеседнику показалось, что больше ничего он не узнает. Шнуррбарт почесал затылок, думая о том, как бы перевести разговор на другую, более подходящую тему. Но Штайнер и на этот раз опередил его. Указав на дверь, он сказал:

— Погода была такая, как сейчас. Мы вдвоем часто ходили в горы. Когда мы поднимались к вершине, неожиданно разразилась снежная буря. Она поскользнулась и… — Он замолчал, устремив взгляд на мерцающий огонек свечи. Пауза снова затянулась. Шнуррбарт втянул голову в плечи и заговорил:

— Ужасно. Когда это случилось?

— В тридцать восьмом. Незадолго до начала войны.

— Пять лет назад. Мне кажется, что это было очень давно.

— Может быть, для тебя это было давно, — отозвался Штайнер и покачал головой. — Для меня это было как будто вчера. Вчера, и сегодня, и всегда. — Прядь черных волос упала ему на лоб. Он смахнул ее нетерпеливым движением. — Понимаешь, это была моя вина, только моя. Я отпустил ее, вот эти руки, которые ты видишь, отпустили ее. Когда ты пережил такое, то никогда уже об этом не забудешь.

Его лицо неожиданно сморщилось, как будто в него плеснули кислотой. Лучше было бы мне не затевать этот разговор, подумал Шнуррбарт. Испытывая почти физически неловкость, он полез в карман за трубкой и тут же набил ее. В печке потрескивали поленья и стреляли головешки. Спустя какое-то время молчание показалось ему почти осязаемым. Он оперся локтями о стол, откашлялся и, наконец, заговорил:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Для тебя это адские муки. Но нельзя всю жизнь терзаться чувством вины.

Штайнер медленно поднял голову и внимательно посмотрел на Шнуррбарта.

— Всю жизнь? — спросил он и повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Затем издал короткий смешок: — Нет, не всю жизнь. Я думаю, что все прекратится, когда я снова встречу ее.

— Встретишь ее? — недоуменно переспросил Шнуррбарт.

— Конечно. Можешь считать меня сумасшедшим, но я точно скажу тебе, что когда-нибудь встречусь с ней снова. Если я все еще здесь, то и она тоже должна быть здесь. Когда война закончится, наши пути обязательно где-нибудь пересекутся.

— Этого придется подождать, — заметил Шнуррбарт.

Штайнер кивнул:

— Каждый ждет до тех пор, пока есть надежда.

После этих слов оба замолчали. Паузу первым нарушил Шнуррбарт:

— Допустим, что ты все-таки не встретишь ее. Что тогда?

— Что тогда? — переспросил Штайнер.

— Я имею в виду, что ты будешь делать, если все-таки не встретишь ее?

Штайнер сделал небрежный жест.

— Если я переживу войну, то обязательно встречу ее. Если же погибну… — Он встал, подошел к крошечному окошку и выглянул наружу.

Шнуррбарт вынул трубку изо рта и принялся задумчиво разглядывать собственные сапоги. Подняв голову, он заметил, что Штайнер насмешливо посматривает на него.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

Шнуррбарт почувствовал, что тот нарывается на ссору.

— Так, о разном, — ответил он и пожал плечами.

— Перестань, лучше не думай, — пренебрежительно посоветовал ему Штайнер. — Все равно ничего не поймешь.

— Почему это?

— Не поймешь, и все, — с непредсказуемой злостью проговорил Штайнер. — Вам, олухам, не понять этого.

— Послушай!.. — начал Шнуррбарт, но Штайнер резко оборвал его:

— Вы — олухи, вы не можете представить себе, что такое женщина и что она может значить. Для вас женщина — это лишь создание, с которым можно перепихнуться. — Голос его принял угрожающие обертоны, и несколько разбуженных им солдат приподнялись на своих койках. Они сонно посмотрели на тех, кто потревожил их покой. Кто-то пробормотал:

— Успокойтесь, черт вас побери! Дайте поспать!

Штайнер резко отделился от стены и сделал четыре больших шага к койке проснувшегося.

— Заткнись, идиот! — прорычал он. — Вам только спать да жрать!.. — Он не договорил и, посмотрев на заспанные лица солдат, вернулся обратно.

Когда он направился к двери, Шнуррбарт схватил его за руку.

— Если тебе нравится верить в подобные вещи, то пожалуйста, тебя никто не отговаривает! — понизив голос, произнес он. — Но ты несправедлив к своим же товарищам.

Штайнер смерил его тяжелым взглядом и неожиданно спросил:

— А к тебе? К тебе я тоже несправедлив? — Он развернулся и вышел из блиндажа.

Вспоминая этот эпизод, Шнуррбарт каждый раз испытывал смешанное чувство неловкости и удовлетворения. Он укрепился во мнении, что неверное слово, сказанное вовремя, может сделать любые будущие отношения со Штайнером невыносимыми. Как бы то ни было, но они все-таки сблизились. Не настолько, как ему хотелось бы, потому что Штайнер больше никогда не допускал вспышек гнева. Во взводе никто не мог похвастаться тем, что пользовался его доверием и выслушивал откровенные признания. Штайнер дал понять всем, что не желает ни с кем сближаться и не имеет ни перед кем никаких обязательств. Он ни с кем не делился своими мыслями, даже в таких ситуациях, как эта, когда он, никому ничего не сообщив, отправился в разведку, результат которой может быть совершенно непредсказуемым.

Эта мысль вернула Шнуррбарта из мира грез на землю. Вздохнув, он посмотрел вперед, на бруствер окопа. Ночь была темная. Казалось, будто окружающий мир обсыпан густым слоем печной сажи. Он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Оказывается, воспоминания отняли у него более двадцати минут. Шнуррбарт торопливо вылез из траншеи, несколько секунд постоял, прислушиваясь, затем направился к блиндажу.

Из темноты неожиданно выросла какая-то фигура, устремившаяся прямо к нему. Он узнал Голлербаха.

— О Штайнере что-нибудь известно? — поинтересовался Шнуррбарт.

— Нет, ничего. Одному дьяволу известно, где он.

— Скверно, — проворчал Шнуррбарт. — Вечно он затевает игру в прятки. Мог бы взять с собой кого-нибудь из наших.

Голлербах пожал плечами:

— Ты же его знаешь.

Хотя Шнуррбарт не маленького роста, Голлербах все равно был выше. Он стоял с непокрытой головой, и его светлые, почти белые волосы были хорошо заметны в темноте. Вместе с Крюгером он был во взводе одним из немногих «стариков». Это был уравновешенный, легкий в общении солдат. Отличался он тем, что в каждый привоз почты ему всегда доставалось письмо от его девушки. Однако за последнюю неделю почту в батальон не привозили, и Шнуррбарту вспомнились недавние слухи о масштабном окружении, в которое попала вся кавказская армия. Хотя он не слишком доверял подобным разговорам, ему было ясно, что такую перспективу не следует исключать. Их еще ждет множество неприятных сюрпризов. Жаль, что Штайнера здесь нет, подумал он, но вслух сказал следующее:

— Он упрям, как осел.

— После того как он вернулся из отпуска, у него все время скверное настроение, — заметил Голлербах. — Хотел бы я знать, что с ним там случилось.

— Я бы тоже. — Последние месяцы Шнуррбарт думал об этом почти постоянно.

— Во всяком случае, — продолжил Голлербах, — он, должно быть, малость побрыкался, иначе его не понизили бы в звании с фельдфебеля до рядового и на четыре месяца не перевели в штрафной батальон.

Шнуррбарт задумчиво почесал живот. Ему не особенно хотелось углубляться в разговор на эту тему. Во взводе кое-что слышали о Штайнере, однако причины его разжалования в рядовые до сих пор оставались загадкой.

— Все гораздо проще, чем ты думаешь, — ответил он бесцеремонным тоном. — Наверняка сболтнул лишнее и поплатился за это.

— Верно, вполне может быть, — согласился Голлербах. Шнуррбарт мысленно подсчитал месяцы. Штайнер вернулся в роту ровно полгода назад. Его ранило в боях под Изюмом, и он получил отпуск по ранению. Дома, по всей видимости, случилось нечто такое, о чем он отказывается рассказывать. Во всяком случае, произошедшее привело к тому, что его перевели в 500-й штрафной батальон. Пробыв там четыре месяца, он получил чин фельдфебеля и полгода назад снова объявился в своей старой роте, еще более замкнутый, чем прежде. Шнуррбарт вспомнил, как на все вопросы он лишь равнодушно пожимал плечами. Вскоре всем это надоело, и расспросы прекратились. Во всяком случае, безумный ритм событий последних недель мешал ему сосредоточиться на настоящем. Отступление от Туапсе на нынешние позиции уже больше нельзя было назвать «гибким сокращением линии обороны». Это, скорее, походило на начало конца. Думая об этом и о Штайнере, Шнуррбарт вздохнул.

— Пожалуй, нам придется искать его, — сказал он.

— Я тоже так думаю. Но где же его найдешь в такой темноте? Да и русские никуда не делись, они совсем близко.

Шнуррбарт был вынужден согласиться с этими доводами. Он подхватил патронную ленту, вставил ее в приемное отверстие и сказал:

— Почему бы тебе не вернуться в блиндаж? Там немного согреешься. А я пока останусь здесь и понаблюдаю за местностью. Если что-то случится, ты знаешь, где я.

Голлербах кивнул и устало зашагал к блиндажу.

Теперь спала уже большая часть солдат. Один лишь Дорн все так же сидел за столом. Поскольку ему через час предстояло сменить в карауле Дитца, уже не имело смысла ложиться спать на такое короткое время. Кроме того, его вот уже несколько дней подряд мучили сильные желудочные спазмы, от которых он никак не мог уснуть. Вероятно, они были вызваны скудным рационом питания.

Он бросил взгляд на скромную обстановку блиндажа и вздохнул. Две недели они вкалывали до седьмого пота — вырыли землянку, привезли лес из ближних деревень, плотничали, устроили лежаки; короче, сделали все мыслимое для того, чтобы обустроить свое жилище. Теперь же приходится оставлять то, что досталось таким тяжелым трудом. С одной стороны, нет ничего особенного в таком жилище — обычная землянка. Но для всех них, привыкших к тяготам солдатской жизни, это было нечто большее. В этой необычной стране бескрайних просторов блиндаж казался им подобием родного дома, и как к родному дому они успели привязаться к такому непритязательному жилищу.

Теперь им приходится сниматься с места и отправляться в новый неизведанный край, часть этой огромной страны, к которой еще предстоит привыкнуть. Какие опасности ждут их впереди? В сообщении Штайнера не было ничего утешительного. Кто знает, где они проведут следующую ночь?

Дорн вздохнул и посмотрел на часы. Пора заступать в караул. Он встал, надел каску, взял винтовку и вышел наружу. Подняв голову, увидел, что идет дождь, и тут же ощутил капли влаги на своем лице. Затем осторожно поднялся по скользким ступенькам. Его очки тотчас запотели. Он снял их и попытался привыкнуть к темноте. В нескольких шагах от входа он наткнулся на Дитца, который стоял, прислонившись к стволу дерева.

— Уже пришел? — спросил Дитц.

— Пора, — ответил Дорн.

Дитц приблизился к нему на шаг и, стуча зубами, произнес:

— Паршивая погода.

Затем поправил на плече ремень винтовки и зябко передернулся.

— Замечательное времечко для ночного караула, — сыронизировал он. — Ты представь себе, каково было бы совершать тридцатикилометровый марш-бросок в такую погоду по болотам.

— Да уж, ничего хорошего, — согласился Дорн.

— Хотя бы дождь поскорее прекратился, — посетовал Дитц, пытаясь разглядеть выражение лица собеседника.

Затем оба замолчали, вглядываясь в темноту. Дождь шел не переставая. С деревьев постоянно капали крупные капли и громко шлепались о палую листву. Дорн натянул на голову поверх каски плащ-палатку и прислонился к дереву.

— Ладно, не бери близко к сердцу, — посоветовал Дитц и, дружески хлопнув Дорна по плечу, скрылся в блиндаже. Прошло несколько минут. Темнота, похоже, сделалась еще гуще. Откуда-то из леса донеслось уханье совы. От порыва ветра содрогнулись деревья, и слетевшие с листьев капли как град забарабанили по плащ-палатке. Дорн сдвинул каску на затылок и, напрягая зрение, попытался вглядеться в ближнюю стену леса. Его бинокль находился в кармане. В такую погоду от него мало пользы.

«Что же могло так задержать Штайнера?» — подумал он.

Желудочные спазмы усилились. Дорн прижал кулак к животу и задержал дыхание. На несколько секунд боль ослабла, однако когда он убрал кулак, она вернулась с удвоенной мощью. Дорн согнулся пополам и, когда почувствовал облегчение, присел на корточки. Стало немного лучше. Он оперся подбородком на сжатую в кулак руку и ощутил небритую кожу лица. Оно было влажным и липким. Мерзость, с отвращением подумал он. Все мерзко — тело, нижнее белье, короче, все. В следующее мгновение Дорн оперся обеими руками о бедра и опустил голову. Винтовка соскользнула вниз и оказалась у него между ног. До его слуха снова и снова доносились какие-то странные звуки, но он был в таком подавленном состоянии, что не обратил на них внимания. У него возникло такое ощущение, будто его главный страх, который уже давно не покидал его и, как ему представлялось, стал неотъемлемой частью его естества, отделил его от окружающего мира плотной завесой тупого равнодушия.

Его голова опускалась все ниже и ниже. Губы разжались, и Дорн почувствовал, как слюна потекла по подбородку. Подобное состояние принесло ему злобное тупое удовлетворение, позволив полностью расслабиться, забыть обо всем. Я именно такой, подумал он. Если бы Мария могла увидеть меня в эту минуту. Мысль о жене мгновенно оживила его. Он поднял голову и закрыл рот. Мария, подумал он, Мария, Бетти, Юрген. Юрген в этом году пойдет в школу. Дорн резко встряхнул головой, удивляясь тому, как быстро летит время. Затем попытался представить себе, как жена каждое утро отводит Юргена в школу. Он радостно улыбнулся, и улыбка задержалась на его губах, даже когда ему вспомнилось нечто не слишком приятное. У него есть Бетти, дочка, она на два года моложе Юргена, серьезная спокойная девочка, очень похожая на Марию. Она довольно болезненная и не похожа на других детей своего возраста. Врачи говорили, что Бетти нужно отправить на несколько месяцев в санаторий, куда-нибудь в сельскую местность. Если бы только не было войны. Не может же она продолжаться вечно, вот только знать бы, когда она закончится.

Он все еще думал о семье, когда чья-то рука больно схватила его за плечо и рывком подняла на ноги. Парализованный страхом, не до конца понимая, что происходит, он впился глазами в лицо Штайнера.

— Экзистенциальная философия, Профессор, — холодно произнес Штайнер, — предполагает существование. Ты не сможешь существовать далее, если будешь спать на посту. Бери винтовку!

Высвободившись от его хватки, Дорн нагнулся за лежащей на земле винтовкой. Выпрямившись, он увидел, что Штайнер прислушивается к шороху леса.

— Ты можешь нести караул сидя, но не смеешь при этом спать, — сказал он, повернувшись к Дорну.

С этими словами Штайнер направился к блиндажу и скрылся в нем. Через несколько минут он вышел из него, неся одеяла и плащ-палатки. Разложив их на земле, он накинул на плечи плащ-палатку и сел возле ствола дерева.

— Садись рядом! — приказал он Дорну. — Ночью лучше всего вести обзор снизу.

Дорн молча подчинился. Он уже очнулся от временного забытья и теперь испытывал чувство вины. Дорн не знал, стоит ли признаться Штайнеру в том, что его мучают желудочные спазмы. Однако, как ни странно, боль куда-то исчезла. Несколько минут они сидели молча. Затем Дорн спросил:

— Ты ходил к шоссе?

— Да.

— Ну и что, как там дела?

— Прекрасно, — усмехнулся Штайнер.

Дорн посмотрел на него встревоженным взглядом:

— Что ты хочешь этим сказать? Видел русских?

— Конечно, видел. Пехота, танки, грузовики, целая армия.

На лице Дорна появилось испуганное выражение:

— На шоссе?

— Не в воздухе же.

— О господи! — пробормотал Дорн и почувствовал, что его ноги от страха наливаются свинцом. Мокрая военная форма показалась ему тяжелой, как рыцарские доспехи. Штайнер подтянул колени к груди и зажал между ними автомат.

— Что же в этом удивительного? — презрительно произнес он. — Это было вполне предсказуемо. Я ведь предупреждал вас, разве не так?

— Предупреждал, — согласился Дорн и сдвинул каску на затылок. — Значит, по шоссе нам уже не пройти?

— Я думаю, что русские вряд ли нам разрешат это сделать. Но нам в любом случае нужно пересечь шоссе.

— Но ты сам только что сказал, что русские…

— Нам придется подождать, когда движение на шоссе утихнет. Завтра утром на шоссе будет пусто.

— Но на это не стоит рассчитывать. Неужели никак нельзя обойти шоссе?

— Тогда придется проделать путь в два раза больше обычного. Если русские придут в Крымскую раньше нас, то мы погибли.

Спокойный тон Штайнера привел Дорна в паническое состояние. Он вытер тыльной стороной ладони лицо и, запинаясь, проговорил:

— Так что нам тогда делать?

Штайнер презрительно фыркнул:

— Ты слышал, что я сказал, нужно пересечь шоссе.

— А если нас увидят русские?

— Тогда мы похлопаем в ладоши и поприветствуем их.

Дорн закрыл глаза, прежде чем почувствовал, как на него нахлынула волна животного страха. Он представил себе, как него надвигаются колонны русских солдат, наставляя на него свои автоматы. Может быть, нам стоит бежать отсюда прямо сейчас, — подумал он. В этот час так темно, что русские не увидят нас. Эта мысль на какой-то миг придала ему уверенности.

— Почему ты хочешь ждать до утра? — спросил он Штайнера. — Было бы безопаснее уйти ночью, под покровом темноты.

— Я думал об этом. Не забывай, что мы находимся в незнакомой местности. Кроме того, если мы в темноте случайно наткнемся на русских, то можем перестрелять друг друга. Я долго думал и решил — мы перейдем шоссе перед самым рассветом. Мы должны видеть, куда идем.

Дорн устало пожал плечами:

— Как скажешь.

К тому времени, когда Шнуррбарт отправился на поиски Голлербаха и вернулся в блиндаж, оставшиеся солдаты уже сидели за столом. Среди них был и Штайнер. Даже не взглянув на него, Шнуррбарт почувствовал, что тот насмешливо улыбается. Он подошел к койке и сел на нее.

— Я слышал, что ты тут беспокоился на мой счет, — произнес Штайнер. Сарказм в его голосе вызвал у Шнуррбарта негодование. Негодяй, думал он, дрожа от ярости, подонок! Почувствовав себя болезненно униженным, он решил в будущем вести себя более сдержанно и принялся набивать трубку. Штайнер не сводил с него глаз. На его лице было написано выражение плохо скрываемого самодовольства. Немного помолчав, он повернулся к столу и разгладил лежащую на нем развернутую карту. Затем сделал знак солдатам, приглашая их подойти ближе.

— Далеко ли до Крымской? — поинтересовался Мааг, вытягивая шею и стараясь получше рассмотреть карту.

— Километров тридцать с небольшим. Если пойдем другой дорогой, то все восемьдесят.

— Значит, такой дорогой мы не пойдем, — заметил Крюгер.

Штайнер снова посмотрел на карту.

— Путь проходит по пустынной местности. По крайней мере, если судить по этой карте. Вот здесь протекает река. Местность сильно заболочена. Возникает большой вопрос: сумеем ли мы пройти по ней?

— Тогда пойдем по дороге, — предложил Крюгер.

— Конечно, — кивнул Керн. — По дороге идти лучше. К завтрашнему вечеру мы легко пройдем восемьдесят километров. Батальон тоже, наверно, уже прошел по ней.

— Не совсем так, — поправил его Штайнер. — Во-первых, батальон не шел пешком, а ехал на грузовиках. Во-вторых, я не уверен, что мы сможем беспрепятственно передвигаться по дороге.

— Почему? — спросил Керн, не сводя взгляда с карты.

Какое-то мгновение Штайнер пристально смотрел в его встревоженное лицо, затем встал и сказал:

— Русские блокируют шоссе. Это означает, что нам придется идти по лесам, но, прежде чем мы дойдем до них, нам все равно придется перейти шоссе.

С этими словами он закинул на плечо автомат и, подойдя к двери, открыл ее.

— Пошли! Всем держать короткую дистанцию, не рассредоточиваться! Идти тихо и не разговаривать!

Один за другим солдаты начали выходить наружу. Когда из бункера вышел последний, Штайнер ударом ноги опрокинул печку. Горячие угли рассыпались по всему полу.

Он вышел из блиндажа и закрыл за собой дверь. Солдаты ждали его в нескольких метрах от входа. Штайнер прошел вперед, и взвод пошел вслед за ним в направлении леса. Во время марша никто ничего не говорил. Шли молча. Через двадцать минут лес заметно поредел, а еще через пять кончился совсем. Когда взвод вышел на открытое поле, в лицо солдатам ударил холодный ветер с дождем. Пройдя всего несколько метров, все почувствовали, как на сапоги налипают тяжелые комья грязи. Идти при этом было тяжело, потому что движение немало затрудняли пулеметы и ящики с патронами. Каждый шаг по вязкой земле давался с большим трудом. Крюгер шагал следом за Голлербахом, неся на плече пулемет. Один раз он поскользнулся и упал. Поднявшись на ноги, Крюгер вытер с рук грязь. Эта паршивая война, подумал он. К нему подошел Шнуррбарт.

— Пошли! — сказал он. Дальше они пошли рядом и вскоре наткнулись на Голлербаха.

— Вот что бывает, когда спишь на ходу, — шепнул Голлербах, перебрасывая винтовку на другое плечо. Крюгер ткнул его кулаком в спину:

— Молчи. Эх, хотел бы я знать сейчас, сколько нам еще идти. Это чертово поле, похоже, никогда не кончится.

— Нам идти еще километров сорок пять, — ответил Голлербах и неожиданно остановился.

Крюгер ускорил шаг, догоняя кучку солдат, шагавших впереди него.

— Что, черт возьми, случилось?

Ему никто не ответил. Откуда-то спереди, из темноты, донесся гул моторов и скрип осей тяжело нагруженных машин. Иногда, заглушаемые порывами ветра, слышались человеческие голоса.

— Русские! — прошептал Голлербах.

— Целая армия, — запинаясь, пробормотал Керн и дрожащими пальцами потянулся за сигаретами. Когда он чиркнул спичкой, перед ним неожиданно вырос Штайнер, занесший руку для удара. Раздался сильный шлепок, вслед за которым полетел целый сноп искр от раздавленной сигареты. Керн издал сдавленный стон и прижал обе руки к обожженному рту. Все произошло так быстро, что остальные все поняли только после того, как Штайнер сделал шаг назад и поднял свой автомат.

— Идиот! — в его голосе слышалась еле сдерживаемая ярость. Солдаты вопрошающе посмотрели на него. Керн все так же прижимал руки ко рту. — Тебя расстрелять мало!

Резко развернувшись, Штайнер снова зашагал вперед. Остальные молча двинулись вслед за ним. Следующие сто метров поля взвод шел в прежнем направлении. Вскоре равнина сменилась небольшой возвышенностью. Звуки впереди сделались более отчетливыми. Был даже слышен топот ног, обутых в подкованные сапоги. Однако из-за темноты разглядеть что-то на расстоянии десяти шагов было невозможно. Они, по всей видимости, находились примерно в пятидесяти метрах от шоссе, когда Штайнер приказал взводу остановиться. Затем он подозвал к себе Голлербаха и Шнуррбарта:

— Пойдете со мной. Остальные ждут здесь.

Низко пригибаясь к земле, они тут же растворились в темноте.

Остальные солдаты присели на корточки, вслушиваясь в звуки, доносящиеся со стороны шоссе. Сонливость с них как рукой сняло. Крюгер посмотрел на часы. Четыре утра. Дождь прекратился. Лучше бы он лил, как из ведра, подумал он. Повернувшись к сидевшему рядом с ним Дитцу, он сказал:

— Нам ни за что не перейти на ту сторону.

Дитц пожал плечами и посмотрел на Керна, который продолжал прижимать ладонь к губам.

— Он не должен был ударять его, — прошептал Дитц.

— Черт побери! — отозвался Крюгер и сплюнул.

— Что значит черт побери? — возразил Дитц. — Ему не следовало делать это. — От возмущения он с трудом подбирал слова. — Что же будет дальше, если каждый ефрейтор начнет бить нас по лицу?

Крюгер рукавом вытер мокрое лицо.

— Чего ты так заводишься? — проворчал он. — Уймись ты, ради бога! Забудь о том, что случилось. Сейчас есть вещи поважнее.

Дитц обиженно замолчал и принялся разглядывать свои грязные руки. И все-таки это неправильно, думал он. Выговор — это нормально, наряд вне очереди — тоже в порядке вещей. Но вбить человеку в лицо зажженную сигарету — это уже никуда не годится. Чем больше он думал о случившемся, тем больше его охватывало негодование. Лично к нему Штайнер относился вполне достойно, но в любой момент он может повести себя так, как повел с Керном. Такое может произойти с любым из них. Хотя, конечно, он никогда не допустил бы подобную промашку и не стал зажигать огонь в темноте. В конце концов, он же солдат, фронтовик, а не какой-нибудь там необстрелянный новобранец. Придя к такому выводу, Дитц более точно сформулировал свою мысль.

— Если что-то неправильно на низшем уровне, то оно неправильно вообще по своей сути, — произнес он. — Вот поэтому я и считаю, что это никакой не пустяк. Тебе не кажется, что если высшие чины в ставке фюрера начнут бить друг друга по морде, то мы быстро испытаем на себе последствия таких безобразий? Нужно, чтобы во всем был порядок, вот что я тебе скажу. Порядок и дисциплина снизу доверху и, наоборот, снизу доверху — только так и не иначе, вот что я тебе скажу. — Он произнес эти слова с максимальной убежденностью.

Крюгер усмехнулся:

— Это одно и то же.

Дитц не сразу его понял, однако поспешил поправиться:

— Я просто оговорился, — раздраженно произнес он. — Ты понял, что имею в виду: снизу доверху и сверху донизу. В ставке фюрера…

— Ты особо не напрягайся, парень, — оборвал его Крюгер. — В ставке фюрера шампанским полощут горло. Если бы мы были там, то нам пришлось бы полоскать горло мочой. — Он ладонью вытер губы и продолжил: — Да, мы почувствовали бы на себе последствия того, что они начали бы бить друг друга по морде. — Эта мысль, видимо, позабавила его, и он усмехнулся: — Может, так там когда-нибудь и будет, но не раньше, чем мы все тут окажемся в беде. Знаешь, какое сейчас самое главное дело? — Он приблизил свое лицо к лицу Дитца. — Самое главное — поскорее выбраться отсюда. А знаешь почему? Я скажу тебе. — Он ткнул пальцем в грудь Дитцу. Тот отпрянул назад. — Я скажу тебе, — повторил Крюгер. — Отсюда нужно поскорее выбраться для того, чтобы побыстрее оказаться в новом подобном дерьме. Ныряем из одного дерьма в другое. Так продолжается вот уже три года. Так будет и дальше до тех пор, пока мы не угодим в такое большое и глубокое дерьмо, что из него нам уже не выбраться. — Закончив фразу, Крюгер не на шутку разъярился, заведя себя собственными высказываниями.

Дитц был потрясен словами товарища. Он повернулся к Дорну, который внимательно прислушивался к их разговору.

— Что скажешь, Профессор?

Дорн делано нахмурился.

— Трудно тут что-то сказать, — ответил он. — Нужно свериться с моими книгами.

Стоявшие рядом солдаты заулыбались и снова начали вслушиваться в звуки, доносившиеся со стороны шоссе. Стало заметно светлее. Окружающая местность постепенно приобретала более или менее зримые очертания. Поле впереди них круто поднималось вверх, и вдали, на фоне серого неба, виднелись вершины далеких гор.

— Где же, черт его побери, это проклятое шоссе? — прошептал Цолль.

Крюгер пожал плечами:

— Должно быть, где-то там, в низине. Когда подойдем ближе, то увидим.

Солдаты подняли головы. Звуки, доносившиеся со стороны шоссе, стихли.

Все вскочили на ноги и устремили взгляды вперед.

— Кто-то идет, — хрипло прошептал Дитц.

Из темноты появилась какая-то фигура. Увидев солдат, она бегом устремилась к ним.

— Это Голлербах, — прошептал Цолль. В следующее мгновение Голлербах остановился и взмахнул рукой.

— Пошли! — произнес Крюгер. Все подхватили винтовки и побежали вперед, вверх по склону. Голлербах постоял еще секунду, затем повернулся к товарищам спиной. Когда они, задыхаясь от быстрого бега, достигли вершины холма, то увидели в предрассветной мгле пустую ленту шоссе. Сбежав вниз, они пересекли разрыхленную колдобинами грунтовую дорогу и устремились на ее другую сторону к кромке леса, туда, где высились далекие горы. Там их уже ждали Штайнер и Шнуррбарт. Через несколько секунд солдаты оказались в чаще леса. Здесь они остановились, чтобы перевести дыхание. К этому времени рассвело настолько, что можно было ясно видеть окружающую местность. Когда бойцы посмотрели на Штайнера, то увидели в его глазах торжествующий блеск.

Крюгер предостерегающе поднял руку. Все одновременно повернули головы в сторону дороги, откуда снова донесся рокот автомобильных моторов. Теперь, когда они перебрались на ту сторону, это уже не волновало их. Напряжение последних часов уступило место спокойствию. Солдаты заулыбались, радостно хлопая друг друга по плечу.

— Дело сделано! — хвастливо произнес кто-то.

— Точная работа! — прокомментировал Голлербах и, вытащив сигарету, закурил.

Шнуррбарт огляделся по сторонам.

— Что это за горы? — спросил он.

— Обычные холмы без названия, — ответил Штайнер. — Нам придется перейти их. На другой стороне начинаются болота. — Повернувшись к взводу, он скомандовал: — Приготовиться!

Солдаты подняли брошенное на землю оружие. Керн немного отстал от других. Время от времени он потирал обожженное место и бросал на Штайнера злобные взгляды.

— Не принимай близко к сердцу! — шепнул ему Дитц. Керн не снизошел до ответа.

Взвод снова отправился в путь. Какое-то время шли по упругой, поросшей мхом лесной почве. Вскоре склон сделался круче и начался трудный подъем в гору. Каждый метр давался с немалым трудом. Взгляды солдат были устремлены к невидимой пока вершине горы, которая должна находиться где-то вверху над кронами деревьев. Веселое настроение уступило место горькому унынию. С губ бойцов все чаще срывались проклятия.

— Нужно устроить привал, — задыхаясь, проговорил Дитц. Он остановился и вытер пот со лба. Шедший за ним Крюгер тоже остановился.

— В чем дело, Малыш? Бензин закончился?

— Они должны приказать нам сделать привал, — жалобно повторил Дитц. Он совершенно выбился из сил. Крюгер нахмурился:

— Если ты сейчас не можешь идти, то что с тобой будет дальше? — Он перевесил автомат на левое плечо. — Давай мне свои подсумки.

Дитц благодарно вздохнул. Когда Крюгер взял его подсумки с обоймами, он немного ослабил ремень.

— У меня шов в боку, — извиняющимся тоном пояснил он.

— Ничего, скоро привыкнешь, — заверил его Крюгер, отлично зная, что говорит неправду. — Пошли, а то останешься тут один.

Действительно, остальные уже сильно оторвались от них. После того как еще несколько человек заявили, что нуждаются в отдыхе, Штайнер приказал сделать привал. К этому времени день уже был в самом разгаре. Лес был наполнен громким пением птиц. Солдаты устало распростерлись на земле.

— Чертовы горы! — выругался Цолль. — Наверно, до вершины уже недолго идти.

— Недолго, — согласился Штайнер. — Вам не составит труда пройти еще несколько метров.

Мааг зевнул, перекатился на бок, чтобы повернуться к Штайнеру, и спросил:

— Зачем тогда спешить? Мы и так скоро будем там.

— Все зависит от того, куда ты направляешься, — недовольным тоном ответил фельдфебель.

— Мы идем туда, куда ты нас ведешь, — не сдавался Мааг.

— Если это так, то нельзя терять времени.

— Мы к вечеру легко преодолеем эти тридцать километров, — уверенно заявил Мааг. Он был ужасно рад отдыху и не собирался вставать ближайшие десять минут.

Штайнер презрительно посмотрел на него.

— Было бы отлично, если бы нам предстояло идти всего тридцать километров. Но если батальон не сможет удержать позиции в том месте, куда мы должны прийти, то нам придется отмахать еще километров двадцать с лишним.

— Куда же батальон может переместиться в таком случае? — вступил в разговор Крюгер.

— Я вам об этом вчера говорил, — коротко ответил Штайнер.

Шнуррбарт перекатился на живот и пояснил:

— На запад от Крымской. — Повернувшись к Штайнеру, он спросил: — Ты знаешь, какие позиции он должен там занять?

— Знаю.

— Тогда все в порядке, — успокоился Крюгер.

Штайнер бросил на него неприязненный взгляд. Похоже, что никто из них не понимает, с чем им предстоит столкнуться в самое ближайшее время. Впрочем, пусть лучше не понимают, подумал он. Более всего его сейчас тревожило другое — река, которая, судя по карте, под углом пересекала лес. Вряд ли в такой глуши был построен мост. Если возникнет необходимость, то придется валить деревья, подумал он. Без нужных инструментов это будет тяжелая и долгая работа. Чем скорее они форсируют реку, тем лучше.

— Встаем! Пора идти! — громко произнес он.

Солдаты с неудовольствием посмотрели на него.

— Неужели нельзя полежать еще несколько минут? — пробормотал Цолль.

Штайнер встал и подошел к Цоллю.

— Послушай меня, — с плохо сдерживаемой яростью произнес он, — ты начинаешь действовать мне на нервы. Будет лучше, если ты станешь привлекать к себе меньше внимания.

Цолль приподнялся на локте и увидел, что ствол автомата Штайнера направлен ему прямо в лоб.

— Убери эту штуку! — взвизгнул он.

— Я тебя понял, — констатировал Штайнер и, отвернувшись, зашагал вверх по склону. Солдаты встали, стряхнули мокрые листья с формы и направились вслед за ним. Через десять минут взвод достиг выступа горы. Здесь полог леса был уже не таким густым, как раньше. Все с удивлением отметили, что на небе нет ни единого облачка. Верхушки деревьев блестели в розовом свете восходящего солнца, которое все еще было скрыто стеной леса. Штайнер свернул направо, держась гребня горы, проходившего в северном и южном направлениях. Он ускорил шаг. Взвод остался позади, растянувшись цепочкой.

Цолль остановился, чтобы дождаться Керна, который вскоре приблизился к нему. На его лице застыло недовольное выражение. Они замыкали цепь и какое-то время молча шли рядом, сгибаясь под тяжестью поклажи. По грязным лицам струйками стекал липкий пот. Возле губ Керна все еще были видны следы ожога, которые он часто старался облизнуть языком. При этом его лицо искажалось гримасой боли.

— Я бы не стерпел такое, — заметил Цолль.

— Кто бы говорил! — отозвался Керн.

Его былая ярость постепенно сходила на нет. Конечно, он повел себя как идиот, когда закурил. Поступил как зеленый новичок. Мысль об этом вызывала у него большую неприязнь, чем удар в лицо. Однако тяжелое восхождение успокоило его. Им действительно повезло. Русские могли заметить огонек его сигареты. Керна передернуло. Нет, им на самом деле повезло, так что нечего тут злиться. Если бы не боль от ожога, то случившееся можно было бы быстро выбросить из головы. Он снова провел языком по губам.

— У тебя случайно нет мази от ожогов? — спросил он у Цолля.

— Я что тебе, аптекарь? — буркнул в ответ тот.

— Пожалуй, что нет, — усмехнулся Керн. Цолль не нравился ему в той же степени, что и всем остальным. Внешность Цолля была такой же неприятной, как и его манеры. В его лице было что-то хитроватое, а глаза казались огромными за толстыми линзами очков в роговой оправе.

Они еще какое-то время шли молча.

— Интересно, куда это черт ведет нас? — проговорил Цолль.

Керн старался не смотреть на него, устремив взгляд вперед, пытаясь разглядеть спину идущего впереди солдата. Цепь сильно растянулась, дистанция между бойцами увеличивалась все больше и больше. Штайнер пропал из вида — похоже, ушел далеко вперед.

— Там что-то непонятное, — заметил Керн.

— Где?

— Там, над деревьями.

Цолль вытянул шею.

— Да где же, черт побери? — спросил он.

— Наверное, это столб электропередачи.

Керн и Цолль ускорили шаг и вскоре увидели опоры огромной башни, возвышавшейся в чаще леса. Чуть дальше они заметили просеку. Там стояли солдаты, собравшиеся вокруг Штайнера. Все смотрели в одном и том же направлении. Когда Керн и Цолль подошли к ним, их глаза расширились от удивления. Внизу простирался длинный горный склон. В просеке, возвышаясь над деревьями, тянулся ряд металлических столбов, расположенных на равном расстоянии друг от друга. На западе, сколько хватал глаз, прямо до гряды гор на горизонте простиралось бескрайнее зеленое море леса. Нигде не было видно ни малейших следов человеческой деятельности. От этого величественного пейзажа захватывало дух.

— Настоящее море. Зеленое море, — восхищенно пробормотал Керн.

Все были тронуты этим восхитительным зрелищем.

— Есть у кого-нибудь фотоаппарат? — поинтересовался Крюгер.

— Смотрите! — неожиданно вскрикнул Ансельм. — Вон там город! Смотрите! Вон там, слева от горы с острой вершиной!

— Верно, — подхватил Крюгер и повернулся к Штайнеру: — Ты видишь?

— Вижу, — спокойно ответил тот. — Это. Крымская. Именно туда мы и направляемся.

Солдаты, испытывая смешанные чувства, принялись разглядывать крыши домов у подножия далеких гор, похожие на контуры сделанного карандашом наброска. Крюгера это увлекло настолько, что он на время забыл обо всем остальном. Опомнившись, он вздохнул и произнес:

— Жаль, что мы еще не скоро будем там. Туда еще топать и топать.

— Ничего, дойдем, — проговорил Дитц и доверчиво посмотрел на Штайнера.

Тот коротко кивнул:

— Вечером мы будет там и соединимся с остальными.

— Остальными, — повторил Крюгер. — Странно это — знать, что наш батальон уже находится там, вдали.

— Верно, — согласился Шнуррбарт. Погрузившись в раздумья, он вытащил из кармана трубку и принялся набивать ее. Когда Штайнер сел рядом с ним и сложил на коленях руки, он смерил его удивленным взглядом: — Что такое? Мы не идем дальше?

— У нас есть несколько минут, — ответил Штайнер. Его нетерпение неожиданно куда-то испарилось. Как здорово было бы остаться здесь навсегда, до самого конца войны. Никто не станет их искать в этом Богом забытом уголке. Однако он вспомнил, что у них совсем не осталось еды. Никуда не денешься, с горечью подумал он и только сейчас понял, насколько привычными для него стали подобные чувства. Каждый раз, когда после долгих часов восхождения он оказывался на вершине горы и любовался открывавшимся сверху видом, то всегда испытывал тот же самый восторг от величия природы. Однако он понимал, что возвращение в привычный мир равнин отравляет удовольствие от восхитительного горного одиночества. Напряжение, которое заставляло его карабкаться все выше и выше к вершине, резко спадало, и в душе не оставалось ничего, кроме тупого осознания банальных тягот размеренного существования, от которого невозможно избавиться. Штайнер закурил и посмотрел на солдат, сидевших на земле и попыхивавших сигаретами.

Взгляд Шнуррбарта был прикован к зеленому лесному морю внизу. Западная сторона леса уже купалась в лучах еще не видимого солнца. Туман, висящий над кронами деревьев, слегка подрагивал и прямо на глазах медленно таял. Далекие красноватые горы приобретали новую окраску, становясь чуть голубоватыми. Настроение, в котором он сейчас пребывал, встревожило Шнуррбарта. Опасное это настроение, подумал он. Оно медленно проникало в кровь, и от него было уже не отделаться. Успеху такое настроение не содействует. От него еще более тяжелой кажется эта проклятая война, да и все вокруг. Пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, он сосредоточил внимание на винтовке, лежавшей у его ног. Он шумно откашлялся и повернулся к Крюгеру:

— Странно как-то, правда? — спросил он.

Пруссак почесал кончик носа.

— Если я посижу здесь еще немного, то не смогу встать, — признался он. Неожиданно его внимание привлек Дитц, задумчиво, с открытым ртом смотревший на небо. — Что с тобой? — спросил он его. — Ангелов, что ли, увидел?

Дитц предостерегающе поднял руку.

— Тихо! — сказал он и закрыл глаза.

— Да он совсем спятил! — торжествующе заявил Крюгер.

Дитц яростно затряс головой.

— Не двигайся! — прошептал он. — Неужели ты их не слышишь?

Крюгер подозрительно посмотрел на него:

— Кого их? Ангелов?

— Не болтай чушь, ты не можешь их не слышать. Колокола! — Дитц повернулся к остальным: — Слышите их? Вон там! Их отлично слышно!

Весь взвод посмотрел на Дитца.

— Что ты там такое слышишь? — спросил Керн.

— Колокола, — ответил за Дитца Шнуррбарт. — Малыш слышит колокола, колокола в самом сердце этой заповедной глуши.

— Помолчи! — произнес Крюгер и, встав, приложил лодочкой ладони к ушам. В следующее мгновение он пожал плечами: — Я ничего не слышу. Он просто пытается разыграть нас.

— Я тоже ничего не слышу, — признался Керн.

На Дитца устремились тяжелые возмущенные взгляды солдат.

— Тебе что-то мерещится, парень! — проворчал Цолль.

Дитц беззащитно поднял плечи:

— Клянусь вам, что я слышал колокола. Я не мог ошибиться.

— Можно запросто поверить в то, чего нет, — сказал Крюгер, испытывая жалость к пареньку, получившему во взводе прозвище Малыш. Он повернулся к стоявшему позади него Дорну: — Что скажешь, Профессор?

Дорн ответил не сразу. Поправив очки, он смерил Дитца внимательным взглядом и серьезным тоном ответил:

— Это называется галлюцинациями.

— Что? Как ты сказал? — спросил Крюгер. — Что это значит?

— То, что твои чувства подводят тебя, — коротко ответил Дорн.

Установилась тишина. Крюгер встряхнул головой:

— Никогда не слышал этого слова. Ну и дела.

Дитц повернулся к Штайнеру:

— А ты слышал их?

Штайнер прищурился и вытащил сигарету.

— Колокола? — спросил он. — Конечно, слышал.

— Вот! — радостно воскликнул Дитц. Остальные бросили на Штайнера возмущенные взгляды.

— Вполне в его духе, — шепнул Крюгер, повернувшись к Шнуррбарту.

Тот ничего не ответил. Он уже давно заметил, что Штайнер тайно симпатизирует Дитцу, который всегда терялся в обществе других солдат. Дело было не в том, что Штайнер покровительствовал юноше, делая поблажки при назначении караула или переноске снаряжения. Его отношение к Дитцу пробивалась порой в почти отеческом тоне, с которым он обращался к юному уроженцу Судет. Это было еще до того, как он стал занимать сторону Дитца в его ссорах с остальными солдатами взвода. Шнуррбарт испытал нечто вроде ревности, когда ему вспомнились случаи, свидетелем которым он был. Поведение Штайнера снова вызвало у него неудовольствие. Конечно, никаких колоколов не было, сказал он себе. Колокола в чаще леса в далекой России! Это просто смехотворно. Шнуррбарт в раздражении потянулся за трубкой, думая о том, стоит перейти на другую тему или нет. Но Дитц опередил его и заговорил первым. Может быть, он действительно слышал что-то. Если бы Штайнер не поддержал его, сказав, что тоже слышал колокола, Дитц, видимо, признался бы в том, что ошибся и колокольный звон ему лишь показался. Возможно, что Штайнеру тоже это показалось. Шнуррбарт повернулся к фельдфебелю:

— Ты на самом деле их слышал?

Штайнер нахмурился:

— Конечно. Я же достаточно громко это сказал, разве не так?

— Верно, — испуганно пробормотал Дитц. Он перевел взгляд на Ансельма, который, поджав губы, смотрел куда-то в пространство. Остальные тоже были не в духе. Юношу теперь окружала стена враждебных лиц, от которых исходила молчаливая угроза. Он почувствовал, что товарищей следует как-то успокоить, но не знал, как лучше сделать это и при этом не оскорбить Штайнера. Дитц слабо улыбнулся и, повернувшись к Крюгеру, сказал: — И все-таки это странно.

— Ничего странного в этом нет, — резко оборвал его Штайнер. — Что странного в том, что колокола звонят в воскресенье утром?

Все удивленно посмотрели на него. Неожиданно Крюгер громко хлопнул себя по ляжке.

— Конечно! — громко воскликнул он. — Сегодня же воскресенье! Точно. Я даже не подумал об этом.

— Ну вот, дошло до тебя, — с облегчением произнес Шнуррбарт. — Почему бы колоколам не звонить в воскресенье утром?

Настроение солдат моментально изменилось. Они закивали головами и обменялись довольными взглядами.

— Воскресенье! — вздохнул Мааг. — Будь я в этот час дома, то спал бы сном праведника.

— А потом проснулся бы и попил кофе с пирогом, — мечтательно добавил Пастернак.

— Хватит! Прекращай! — возмутился Крюгер. — К чему держать воду во рту, когда в моем мочевом пузыре все равно места больше?

— Хорошо сказано! — усмехнулся Шнуррбарт и, сняв каску, почесал голову.

Пастернак не унимался, продолжая упиваться ностальгическими воспоминаниями. Его длинное голодное лицо сморщилось радостной улыбкой.

— Мне кажется, что любой имеет право поговорить о пирогах, — продолжил он.

В его голосе прозвучал явный вызов, и Крюгер резко повернулся к нему.

— Ты имеешь право говорить и о дерьме, — раздраженно заявил он.

Пастернак тряхнул головой:

— Почему ты все время болтаешь всякие гадости?

— Гадости? — удивленно уставился на него Крюгер.

— Именно гадости, — энергично повторил Пастернак. На его усталое лицо снова вернулось привычное меланхолическое выражение. Прядь светлых волос упала на его усыпанный прыщами лоб.

— Послушай, да кто тут говорит гадости, я, что ли? — усмехнулся Крюгер.

— Не надо ссориться, ведь сегодня воскресенье, — вмешался Дитц.

— Можешь что тебе угодно делать со своим воскресеньем, — зло бросил Крюгер. — Какое нам, военным, дело до воскресенья, да еще здесь? — Он провел рукой по своему небритому лицу. — Это ты называешь воскресеньем? — Неожиданно разъярившись, он рывком распахнул мундир и вытащил из-под него часть грязной нижней рубахи. — Мы стали похожи на свиней! — рявкнул он. — Эти негодяи вынуждают нас разгуливать в таком омерзительном виде!

Шнуррбарт улыбнулся. Даже в лучшие дни пруссак не казался ему образцом чистоплотности. И все-таки Крюгер прав, подумал он, мы уже целый месяц не меняли нижнее белье. При мысли об этом у Шнуррбарта зачесалось все тело от поясницы до затылка. Проклятые вши, мелькнула в его голове мысль. Он на какой-то миг попытался представить себе, каково будет когда-нибудь встать под горячий душ и немилосердно оттереть спину жесткой мочалкой. Шнуррбарт едва не застонал от удовольствия. Вздохнув, он почесал большим пальцем затылок, где зудело сильнее всего.

Тем временем Крюгер заправил рубаху и застегнул мундир. Затем бросил взгляд на бесстрастное лицо Штайнера, который, похоже, прислушивался к разговору Дитца с остальными солдатами.

— Нам идти более тридцати километров, — напомнил взводный. — Если судить по карте, тут много болот. Кроме того, где-то неподалеку, прямо у нас на пути, протекает река. Надеюсь, что вы все понимаете, что нам предстоит. Ждать никого не станем. Тот, кто не выдержит и свалится, останется позади.

С этими словами Штайнер повернулся и зашагал вверх по склону. Все посмотрели ему вслед, после чего встали, забросили на плечи винтовки и ранцы и тоже двинулись вперед. Все старались идти ровно посредине просеки и смотрели себе под ноги, чтобы не поскользнуться в мокрой траве. Дорн замыкал строй. Ночью у него, наконец, прекратился понос, и он радовался этому. Он продолжал думать о галлюцинации Дитца. В конце концов, в этот час действительно где-то могли звонить колокола. Правда, далеко отсюда, в нескольких тысячах километров от этого леса. Возможно, колокола, которые они слышали, донеслись до них от руин Германии, навеянные волнами тоски. Они звонили по немецким солдатам, ведущим в эти дни отчаянные кровавые бои. Обреченные на проигрыш бои, подумал он. И самое скверное — то, что ты понимаешь это.