Железный крест

18

Батальон занял свои последние позиции на плацдарме. Вторую роту поставили прикрывать западный выход из тоннеля. Все солдаты, за исключением часовых, легли, чтобы хотя бы немного поспать. Остатками роты командовал фельдфебель Шульц. Он сидел возле выхода из тоннеля вместе с Крюгером и Фабером. Их односложная беседа увяла буквально через несколько минут, и теперь они тупо наблюдали за тем, как Крюгер с какой-то патологической придирчивостью рассматривает носки, точнее то, что от них осталось. Неожиданно он выругался и изо всех сил вогнал кулак в огромную дыру, где когда-то располагалась пятка.

— Нет, вы только взгляните!

— Убери от нас свои вонючие носки! — велел ему Шульц, морща нос. — Чем мы тебе можем помочь? Если тебе нужны новые носки, обратись к каптенармусу.

— Каптенармусу? — фыркнул Крюгер. — Может, ты заодно скажешь мне, где можно найти на Восточном фронте каптенармуса? Говорю вам, или пусть мне выдадут новые носки, или я заткну эти им в задницу. Наживаются даже на войне!

— У меня у самого осталась только одна пара, — произнес Фабер и пожал плечами: — Тебе надо было спросить у Фетчера.

— У Фетчера! — Крюгер недовольно махнул рукой. — Ты видел, какую физиономию скорчил он, когда увидел Шнуррбарта? Я думал, он вот-вот разревется. А ведь у нас причин на то было даже побольше, чем у него.

— Где вы его похоронили? — спросил Шульц и выглянул из тоннеля на солнечный октябрьский день.

Крюгер моментально помрачнел.

— Там было несколько деревьев, — произнес он, — примерно в трехстах метрах от тылового обоза. Ну и мы…

Он умолк.

Шульц поковырял пальцами в земле.

— Спасибо Монингеру, что дал вам телегу. Иначе вам ни за что бы не пронести его последнюю пару километров.

Крюгер кивнул в знак согласия. Как только они добрались до батальона, он тотчас отправился к командиру первой роты и попросил у него телегу, на которую потом положили Шнуррбарта. Поскольку Штрански до возвращения Штайнера назначил Шульца временно командиром второй роты, то у Крюгера с Фабером не возникло проблем, чтобы отлучиться на пару часов. И вот теперь несколько минут назад они вернулись и пока что не проронили ни слова о своей экспедиции. Шульц же не стал задавать им лишних вопросов. Вместо этого он завел разговор о новом командире батальона. Эти двое выслушали его в немом изумлении.

— Странно, однако. Так внезапно командиров не меняют, — Крюгер не стал скрывать своего подозрения. — А нового ты уже видел?

— Пока что нет, — ответил Шульц. — Он лишь позвонил и сказал, что будет здесь сегодня утром. Мол, хотел бы лично взглянуть на наши позиции. Штрански просто взял и исчез, словно его тут и не было. Хотел бы я знать, куда.

— Какая разница, — буркнул Крюгер. Он уже утратил всякий интерес к разговору и с мрачным видом рассматривал собственную ногу, голую и грязную.

Шульц закурил.

— Интересно, где сейчас русские?

И он бросил взгляд вперед, туда, где был установлен тяжелый пулемет. Рядом застыл часовой, устремив взгляд через железнодорожную насыпь на запад — там не было никаких признаков жизни.

— Ничего, скоро объявятся, вот увидишь, — произнес Крюгер. — Лично мне куда более интересно, как там Штайнер. Скоро уже десять часов.

— Мне тоже, — согласился Шульц и добавил, понизив голос: — Надеюсь, никто не разболтал про Трибига. Потому что стоит кому-то сказать хотя бы словечко, как на нас обрушатся неприятности.

— Это почему же? — спросил Крюгер, и его апатии как не бывало. Он тотчас стал весь внимание. Когда же Шульц, ничего не ответив, пожал плечами, он наклонился к нему ближе:

— У Трибига перед самой рожей взорвалась русская ручная граната, — произнес он с такой угрозой в голосе, что Шульц даже отпрянул. — Вот и все, и ничего больше. Если же кто-то вякнет что-то еще, то я лично разнесу ему башку. Надеюсь, я понятно выразился.

— Понятно, но только зачем орать? — произнес Шульц, чувствуя себя довольно неловко, и с испуганным видом огляделся по сторонам. Но Крюгера было не так-то легко успокоить. Его физиономия раскраснелась от злости.

— Просто мне так нравится, потому я и ору, а если это кому-то не нравится, то пусть лучше явится ко мне в каске да к тому же не забудет хорошенько ее застегнуть, чтобы потом было во что собирать кости.

Похоже, он был намерен и дальше продолжать в том же духе, но тут ему на плечо положил руку Фабер:

— Никто ничего не станет говорить, а даже если и сболтнет словечко, то мы еще здесь. А тебе лучше попридержать свой пыл.

Крюгер потихоньку остыл и вновь предался созерцанию своих грязных ног. Вывод он сделал следующий — ему было бы неплохо помыться, причем в самое ближайшее время. Поскольку сама эта идея предполагала наличие ванны, то он мысленно перенесся к себе домой, в Кенигсберг, и грустно вздохнул.

— В чем дело? — спросил Шульц.

Крюгер пожал плечами.

— Просто я о чем-то задумался, — уклончиво ответил он и повернулся к Фаберу: — А ты почему притих?

— Я вообще-то молчун, — ответил тот.

Крюгер кивнул:

— Это верно. — Раньше он как-то об этом не задумывался, но лишь теперь понял, что Фабер действительно говорил очень мало. — В этом есть свои плюсы. Когда-то я был знаком с одной девушкой. Так вот, она была такой же тихоней, что и ты.

— Вот бы мне такую жену, — заметил Шульц. — А ты сам почему на ней не женился?

Крюгер ничего не ответил, и его приятели поняли, что расспрашивать дальше бесполезно. Шульц продолжал дымить сигаретой. В тоннеле несколько солдат явно вели соревнование на звание самого громкого храпуна. Часовой у пулемета стоял понурившись — дремал на ногах.

— Черт, — негромко выругался Шульц. Двое других вопросительно посмотрели на него — мол, что такое?

— Да все, — объяснил он, пожимая плечами. Неожиданно ему в голову пришла одна мысль: — А правда, что твой отец русский? — спросил он.

— Ты имеешь в виду меня? — спросил Крюгер.

Шульц кивнул:

— Помнится, мне кто-то говорил, вот только не помню, кто.

Крюгер натянул ботинок. Лицо его потемнело.

— Разве фамилия Крюгер похожа на русскую? — В голосе его слышалась ярость. — Уж если тебе хочется знать, у него было русское подданство, вот и все. К тому же он вот уже пять лет как умер.

— Понятно, — отозвался Шульц и смущенно замолчал. Крюгер же принялся зашнуровывать ботинок.

— А твоя мать? — подал голос Фабер.

— Она давно умерла, — ответил Крюгер, вставая.

С этими словами он пошел прочь, скорбно ссутулившись.

— Черт, — вновь произнес Шульц, выбросил на рельсы окурок и зевнул. Минут пять он сидел мрачнее тучи, затем взял свой автомат и снова зевнул. — Хочу немножко вздремнуть, — сказал он Фаберу. — Разбуди меня, когда будут раздавать Железные кресты.

С этими словами он прошел чуть глубже в тоннель, где вовсю храпели другие солдаты, лег рядом с рельсами, засунул под голову ранец и закрыл глаза. Фабер не сводил с него глаз. Еще дальше в тоннеле темнота казалось чем-то вроде густых чернил, а впереди, не более чем в десятке метров, в горло тоннеля лился солнечный свет, такой ослепительный, что Фабер был вынужден зажмуриться, когда вновь повернул голову к выходу. Какое-то время он сидел неподвижно, но затем решил немного прогуляться, изучить окружающую местность. Он прошел мимо пулеметчика и вышел под открытое небо. Горный хребет, под которым проходил тоннель, поднимался над ним почти вертикально, голый и неприветливый. Примерно где-то посередине склона в небольшом, по пояс, окопчике стояли несколько солдат, глядя на него вниз.

— Как там русские? — крикнул им Фабер.

Один из бойцов рассмеялся:

— Ими здесь даже не пахнет. Готов поспорить на собственную задницу, что они все еще в Новороссийске, хлещут шампанское. А ты куда собрался? В разведку?

— Слишком опасно, — ответил Фабер. Он было хотел добавить еще пару слов, но не успел. Потому что откуда-то сверху донесся громкий крик, и затем кто-то произнес:

— Сюда кто-то идет.

— Русский? — поинтересовался Фабер. Оттуда, где он стоял, ему почти ничего не было видно.

Солдат покачал головой:

— Сомневаюсь, должно быть, кто-то из наших.

Фабер обернулся и бросил взгляд в западном направлении вдоль железнодорожного полотна. Рельсы блестели на солнце, сливаясь вдали в сплошную серебряную ленту, которая, казалось, тянулась до самого неба.

— Он идет справа, — произнес один из тех, что сидели наверху.

Фабер заметил, как тот высунул голову из окопа.

— Со стороны шоссе? — уточнил он, проникаясь еще большей уверенностью в том, что это Штайнер.

— Оттуда.

— Пойду посмотрю, кто это, — произнес Фабер после минутного колебания и взобрался на насыпь. Чтобы добраться до шоссе, ему пришлось пересечь широкое поле, заросшее высокими виноградными лозами, чья густая листва закрывала обзор. Осторожно, чтобы не повредить виноградник, он протиснулся сквозь проволочное заграждение и вышел на дорогу.

Он с первого взгляда понял: навстречу ему, не вынимая изо рта сигареты, идет не кто иной, как Штайнер. Кстати, тот тоже наверняка его увидел, хотя шага так и не прибавил, да и лицо его также не выражало никаких чувств. Разделявший их остаток пути он проделал с равнодушным видом, как будто знал, что товарищ будет поджидать его. Не дойдя пары метров, он остановился и вынул изо рта сигарету.

Фабер посмотрел в ту сторону, откуда только что пришел Штайнер.

— А ведь сюда уже давно могли прийти русские, — произнес он с упреком в голосе.

— Я их видел, — ответил Штайнер. — Я пришел назад тем же путем, потому что не знал, где вы.

— А ты не мог спросить в штабе полка? — удивился Фабер.

— Забыл спросить. К тому же я не доложил о том, что ухожу. Обо мне еще никто не спрашивал?

Его слова встревожили Фабера, и тот вопрошающе посмотрел на него. В Штайнере явно что-то изменилось, хотя Фабер не смог бы с уверенностью сказать, что именно.

— Пока что никто, — осторожно ответил он. — А как тебе удалось перейти линию фронта?

— Понятия не имею, — ответил Штайнер, пожимая плечами. — Да и вообще, что означает здесь линия фронта? Скажи лучше, где Крюгер.

— Пошел вздремнуть минут пять назад.

— Мне нужно с ним срочно поговорить, — сказал Штайнер. — Мне нужно исчезнуть. Отведи меня к нему.

— Что тебе нужно сделать? — воскликнул Фабер, полагая, что ослышался.

— Давай не будем тратить время на разговоры, — раздраженно произнес Штайнер. — Мне нужно уносить ноги, причем чем быстрее, тем лучше. Меня еще никто не искал? — И, заметив растерянность на лице Фабера, добавил: — Я имею в виду из-за Трибига?

— Ничего не понимаю, — честно признался Фабер. — Почему тебя должен кто-то искать?

— Знаешь, иногда ты большой мастер действовать мне на нервы, — огрызнулся Штайнер. — Ради всего святого, прошу тебя, отведи меня к Крюгеру.

— Ну ладно, — согласился Фабер. Они свернули с дороги и зашагали через виноградник, пока наконец не оказались у железнодорожной насыпи. — Мы стоим вон там, — произнес Фабер, указывая на тоннель.

Штайнер кивнул. Им оставалось пройти еще метров тридцать. Они быстрым шагом шли по железнодорожным шпалам.

Штайнер услышал звук приближающегося снаряда за считаные доли секунды до того, как некая чудовищная сила подбросила его в воздух. Окутанный в облако черного дыма, он отлетел в сторону и как щепка упал на землю, лишь раз вскрикнув при этом. Навстречу ему из тоннеля выбежали несколько бойцов. Они подхватили его на руки и бегом бросились назад в укрытие.

Когда Штайнер вновь открыл глаза, то увидел над собой лицо Крюгера.

— Ну, вот и ты, — прошептал он.

— А как же, — ответил Крюгер сдавленным голосом. — А то я уже было испугался, что тебе хана.

Интересно, что это с ним? — подумал Штайнер.

— Чего это ты ревешь? — спросил он.

— Я не реву, — ответил Крюгер, но почему-то отвернулся.

— Еще как ревешь, — произнес Штайнер. — Где это меня прихватило?

Над ним склонилось еще несколько лиц. Этого еще не хватало.

— Уходите, — велел им Штайнер. А затем вспомнил, что Крюгер не ответил на его вопрос, и поспешил изобразить ухмылку: — Скажи, моя задница хотя бы цела?

— Задница-то цела, — вздохнул Крюгер.

Штайнер попытался пошевелить руками, но не смог. Оттого, что он не чувствовал никакой боли, в нем проснулось нетерпение, и он попробовал сесть. Но Крюгер крепко держал его.

— А вот это ты зря. Лежи-ка лучше тихо, — довольно бесцеремонно приказал он Штайнеру. — Сейчас за тобой придут.

— Кто, могильщики? — уточнил Штайнер, чувствуя, как изо рта у него вытекает какая-то жидкость. Он точно знал, что это кровь, и потому подумал: ранение в легкое. А затем он ощутил боль. Она была повсюду — в спине, в груди, в ногах, в мозгу — везде и повсюду. Штайнер застонал и закрыл глаза. Да, не повезло, подумал он.

— Не глупи, — сказал Крюгер. — Сейчас за тобой придут санитары со сборного пункта.

— Опять эта старая песня, — ухмыльнулся Штайнер.

— Я хотел пойти с тобой, — грустно произнес Крюгер, — но Шульц мне не разрешил. Говорит, что я последний фельдфебель, который у них остался.

Какое-то время они молчали. Затем Крюгер посмотрел на часы:

— Прошло уже двадцать минут.

— Двадцать минут после чего?

— После того как тебя ранило. Десять минут ты был без сознания, вот я и подумал, что тебе хана.

Эти слова показались Штайнеру знакомыми. Где же он их уже слышал? Неожиданно его ушей достиг шум, который на мгновение отвлек его от этих мыслей. Казалось, что это кричит человек, чья голова обернута толстым одеялом.

— Фабер, — пробормотал Крюгер.

— А что с Фабером? — спросил Штайнер, но его приятель не ответил. Штайнер посмотрел в его перекошенное гримасой лицо и спросил еще раз, куда более требовательным тоном: — Что с Фабером?

— Кажется, они уже идут сюда, — произнес Крюгер.

Откуда-то из глубин тоннеля раздался топот ног по шпалам, и чей-то голос позвал:

— Где раненые?

— Здесь, — отозвался Крюгер. — Глаза, — шепнул он Штайнеру.

— Как это понять, глаза? — удивился тот.

— Их больше нет.

— Нет?

— Нет, обоих нет.

Штайнер безвольно запрокинул голову. Все, что он видел, — это массивный свод тоннеля над собой. В следующее мгновение он почувствовал, как чьи-то руки его подняли и положили на носилки. Затем над ним снова возникло лицо Крюгера.

— Только без рева, — приказал ему Штайнер.

— А кто здесь ревет? — ответил Крюгер, хлюпая носом.

— Ты теперь тут последний командир, — сказал ему Штайнер. — Ты не должен реветь.

Крюгер послушно кивнул.

— Вы готовы? — раздался чей-то голос.

— Заткнись! — рявкнул Штайнер, повернув голову в его сторону, а потом снова заговорил с Крюгером: — Можешь взять мой автомат. Мне он все равно в ближайшее время не понадобится.

Крюгер кивнул. Санитары с носилками тронулись с места, и он прошел вместе с ними несколько шагов.

— Когда ты вернешься, — сказал он, — можешь снова привезти для меня флакон духов.

В этой части тоннеля было еще довольно светло, и он сумел рассмотреть лицо Штайнера. Неожиданно он остановился на месте как вкопанный и крикнул:

— Да ты сам ревешь!

Но Штайнер ничего ему не ответил. Он отвернулся к стене и думал про себя: эх, старый приятель, мой старый добрый приятель. Даже сквозь закрытые веки он видел, как вокруг него собирается тьма. Неожиданно он ощутил, что его бьет дрожь. Он попытался сжаться в комок, подтянуть к груди ноги и вновь ощутил во рту кровь. Проклятие, мысленно выругался он. Кровь стекала по его губам, а когда он закашлялся, то все тело пронзила такая нестерпимая боль, что он застонал.

— Скоро будем на месте, — раздался над ним голос. — Стисните зубы.

— Хорошо, — прошептал Штайнер.

Когда он открыл глаза, то увидел, какая вокруг тьма. Как в могиле, подумал он. Неожиданно в нем проснулся страх, и он задрожал всем телом. Почему-то у него возникло чувство, что вокруг него всегда будет эта тьма, как и для Фабера, который лишился обоих глаз. О боже, подумал он, ну почему это должен был быть Фабер? Мысль о том, что Фабер ослеп, не укладывалась в голове. На какие-то секунды Штайнер позабыл даже о собственной боли и, широко раскрыв глаза, смотрел туда, где над ним должен был находиться свод тоннеля. Свод тоннеля, а дальше над ним голубое небо. А вот для Фабера неба больше не будет, как не будет для него ни звезд, ни зеленых деревьев. Штайнер почувствовал, что сейчас разрыдается. Он открыл рот и простонал. Боже мой, подумал он, боже мой. Какое-то время он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к жутковатому уханью в груди и спине. Одеяло под ним пропиталось кровью, которая била фонтанами из разорванной плоти.

И чем больше крови вытекало из него, тем легче становилось его тело. Он казался самому себе парящим в воздухе перышком, которое устремляется к свету. Устремляется к свету? Сначала по лицу его скользнул лишь сероватый блик, который медленно начал превращаться в сияющий кристалл, становясь все больше и ослепительнее, пока на него стало невозможно смотреть. Но Штайнер смотрел, не в силах оторвать глаз. Наконец губы его зашевелились, и он прошептал:

— Анна.

Затем он увидел ее лицо. Ее глаза, которые смотрели на него. Увидев ее улыбку, он тоже улыбнулся ей в ответ и произнес:

— Я иду к тебе! Я иду к тебе, Анна!

И его вынесли из тоннеля навстречу солнечному дню.