Железный крест

6

Мейер брел по воде, скопившейся на дне окопа, чувствуя, как ему на лицо падают тугие струи дождя. Неожиданно он обо что-то споткнулся и упал. Лейтенант выругался, поднялся на ноги и нащупал препятствие, оказавшееся обломком бревна, застрявшим между стенками траншеи. Несмотря на все его усилия, коряга ни на сантиметр не сдвинулась с места. Мейер в раздражении пнул ее ногой. Затем заметил входное отверстие в левой стенке окопа. Забравшись в него, он понял, что это умело сооруженное пулеметное гнездо, в котором для удобства пулеметчика сделали скамеечку. Выпрямившись, лейтенант стукнулся головой о положенную сверху деревянную балку. Мейер выглянул в широкую амбразуру, однако снаружи было настолько темно, что он ничего не увидел. Тем не менее он вполне уютно чувствовал себя в этом месте, и это ощущение усиливалось бесконечным шелестом дождя. Он со вздохом опустился на скамейку и принялся слушать этот монотонный успокаивающий шум. Лейтенант закрыл глаза. Спустя какое-то время — он точно не знал, прошли минуты или часы, — какой-то посторонний звук вывел его из состояния мечтательного оцепенения. Раздался чей-то голос, и, когда Мейер открыл глаза, ему показалось, что он заметил силуэт, возникший на фоне прямоугольного входа.

— В чем дело? — резко спросил он.

Ответом ему была тишина. Теперь Мейер полностью пришел в себя. Он тут же инстинктивно потянулся за пистолетом и вскочил на ноги. В следующую секунду он услышал голос, несомненно, принадлежавший лейтенанту Гауссеру:

— Какой дьявол забрался в эту милую норку?

Смутившись, Мейер быстро наклонил голову. В следующую секунду ему на помощь пришло чувство юмора.

— Если вы имеете в виду меня, лейтенант Гауссер, — шутливо произнес он, — то я должен потребовать более уважительного тона от сослуживца-офицера.

Снаружи донесся удивленный возглас. Через секунду перед Мейером возникла фигура Гауссера.

— Мейер! — вскричал он. — Как, черт побери, вы забрались в эту пещеру?

— Через вход, герр Гауссер, через вход, так же, как и вы сами. — Теперь они стояли почти рядом, однако не видя в темноте ничего, кроме смутных силуэтов.

— Я, должно быть, заснул, — признался Мейер. — В конце концов, неважно, где провести ночь — в блиндаже или здесь. Но что вас привело сюда в столь поздний час? Я думал, что вы давно уже спите. С кем вы там разговаривали?

— Слишком много вопросов за один раз, — ответил Гауссер. — Давайте по порядку. Я, как и вы, споткнулся о какую-то корягу, лежащую поперек траншеи. Я проверял посты. Я ни с кем не разговаривал, а просто выругался. Слушайте, давайте присядем, вы не возражаете?

— Почему бы нет? — вопросом на вопрос ответил Мейер. Офицеры подошли ближе друг к другу и закурили.

— Мерзкая погода, — проворчал Гауссер.

Мейер согласно кивнул.

— Если дожди затянутся, — сказал он, — то стены блиндажей и траншей обрушатся. Никогда бы не подумал, что сезон дождей может так надолго затянуться.

Они замолчали и выглянули наружу через амбразуру. Гауссер уже оправился от смущения и принялся размышлять о причинах, по которым Мейер появился здесь. Скорее всего, он ждет, когда вернется взвод, сомневаться в этом не приходится, подумал он. Видимо, собрался ждать до рассвета. Да, Мейер достоин восхищения. Должно быть, он очень хорошо относится к своим подчиненным, если готов бодрствовать всю ночь, чтобы дождаться их возвращения. Стоит ли спрашивать об этом самого Мейера? Поскольку Мейер сам ничего не сказал о причине своего беспокойства, то лучше ни о чем его не спрашивать. Немного помолчав, офицеры начали болтать о всяких пустяках, время от времени украдкой поглядывая на часы. Хотя обоим очень хотелось спать, никто не осмелился первым признаться в этом. Однако разговор их вскоре практически сошел на нет. Теперь они отделывались односложными ответами, и их слова были еле слышны за монотонным шумом дождя. Наконец разговор прекратился совсем, и оба замолчали.

Позиции 3-й роты проходили вокруг восточного склона высоты 121,4. Примерно час назад перестал идти дождь. На линии фронта стало тихо. В одной из передовых стрелковых ячеек за пулеметом стоял рядовой Фабер. Он заступил в караул в три часа утра. Это был широкоплечий неразговорчивый парень. Солдатам его взвода всегда казалось, что он говорит веско и к его словам уже больше нечего добавить. Фабер мучительно медленно подбирал слова, а его мысли часто поражали глубиной и загадочностью, подобной спокойной тишине лесных озер в его родных местах. Фабер родился и вырос в Шварцвальде. До войны он был лесорубом, и тропинки, петлявшие в густых хвойных лесах, казались ему столь же привычными и знакомыми, как и морщинки на лице матери. Три года назад, когда его призвали в армию, он надел военную форму без особого восторга. В ту пору ему было двадцать четыре года. С тех пор он постоянно находился в 3-й роте лейтенанта Гауссера и был на хорошем счету у начальства. Его считали надежным уравновешенным солдатом. Сейчас он неподвижно стоял в стрелковой ячейке, доходившей до уровня груди, перед своим пулеметом. Фабер внимательно вглядывался в темноту и прислушивался к доносящимся с разных сторон звукам. Звуки были одними и теми же — негромкое покашливание солдат в соседних стрелковых ячейках, позвякивание металла при перемещении рычага пулемета, чавканье подошв солдатских сапог, когда кто-нибудь проходил по грязному дну траншеи. Фабер воспринимал их лишь дальними уголками сознания. Однако последние пятнадцать минут он чувствовал, что его не оставляет необъяснимая тревога. Сначала он никак не мог понять, что именно вывело его из состояния апатии в самом начале караула и вселило в него медленно возраставшее беспокойство. Ему не сразу стало понятно, что это было вызвано непривычной тишиной, воцарившейся на позициях вражеских войск.

Это было подозрительно, и Фабер понял, что следует быть начеку. Он часто производил выстрелы из ракетницы, а его товарищи, находившиеся в соседних стрелковых ячейках, делали то же самое. Теперь интервалы между выстрелами делались все короче и короче. Но как Фабер ни напрягал зрение, ему не удавалось увидеть ничего такого, что подтвердило бы его подозрения. Каждый раз, когда в воздух взлетала ракета, он зажмуривался, чтобы не так было больно глазам. Когда он в очередной раз зарядил ракетницу, ему в голову пришла мысль поделиться своими подозрениями с командиром взвода. Он уже собрался подойти к ближайшему посту и сообщить о странном затишье на русских позициях, но решил прежде выпустить очередную ракету.

Откуда-то справа неожиданно донесся крик, и, пока ракета летела вверх, Фабер заметил фигуру человека, бегущего по склону. Фигура неожиданно остановилась и подняла руки. Затем до слуха Фабера снова донесся все тот же крик. Кричали по-немецки. Фабер убрал руки от пулемета и с удивлением стал разглядывать русского солдата, находящегося примерно в двадцати метрах от него. Фабер на этот раз повел себя необычно, проявив не свойственную ему энергию. Он торопливо позвал солдата своего взвода, находившегося в соседнем окопе, и, прежде чем ракета успела погаснуть, приказал русскому, кричавшему, что он обер-ефрейтор Штайнер, медленно подойти к траншее, подняв руки. Он прекрасно понимал ту степень риска, которой подвергается, — все это могло быть подстроенной русскими ловушкой. По этой причине он не спускал пальцев с гашетки пулемета и ждал, когда назвавшийся немцем человек подойдет ближе, чтобы, несмотря на темноту, можно было бы проследить за каждым его движением. Затем он приказал ему запрыгнуть в траншею. К Фаберу поспешили солдаты из соседних стрелковых ячеек. Они держали винтовки наготове, чтобы, если понадобится, «тепло» встретить нежданного гостя. Они подозрительно разглядывали незнакомца, тяжело запыхавшегося от быстрого бега и прислонившегося к стенке траншеи. Между тем Фабер выпустил новую ракету, и только после этого, убедившись, что к немецким позициям больше не приближаются никакие другие нежданные гости, он повернулся к товарищам, которые засыпали перебежчика множеством вопросов.

— Успокойтесь! — произнес Фабер, протискиваясь через кольцо солдат к русскому. Какое-то время он молча разглядывал его, затем тихо сказал: — Значит, ты Штайнер.

Незнакомец кивнул. Фабер включил фонарик и осветил его лицо. Оно было заляпано грязью, и узнать, кто это такой, не представлялось возможным.

— Где остальные? — продолжил Фабер.

— Если будешь и дальше тянуть время, — раздраженно ответил человек в русской военной форме, — то ты обеспечишь им бесплатную поездку в Сибирь. Они ждут сигнала — зеленой и белой ракеты, которые нужно выстрелить одну за другой. Поторопитесь, черт побери!

Фабер пришел в замешательство. Он видел Штайнера всего несколько раз. Если этот парень окажется двойником настоящего Штайнера, то заранее оговоренный сигнал приведет к тому, что на позиции немецких войск хлынут целые орды красноармейцев. Остальные солдаты испытывали такое же беспокойство. Они воевали в составе роты всего несколько недель, и когда Фабер спросил их, узнает ли кто-нибудь из них обер-ефрейтора Штайнера, то ему никто не ответил.

Их нерешительность была обоснованной, но в то же время и пагубной, это было понятно Штайнеру. Однако апатия, которую он сейчас испытывал, удерживала его от каких-либо действий. После того как он очутился в траншее на позициях 3-й роты и узнал ее солдат, бешеный всплеск энергии, позволившей ему преодолеть стометровую полосу ничейной земли и взбежать вверх по склону к позициям немецких войск, превратил его в некое подобие фонтана, в котором неожиданно иссякла вода. Ответная реакция не заставила себя ждать — Штайнер почувствовал, что у него слипаются глаза и он медленно погружается в сон. Однако там, в ночи, остается его взвод, который ждет спасения. Он собрал последние остатки сил и объяснил, почему они переоделись во вражескую форму, затем снял со спины скатку и показал свою собственную форму.

— Не будьте ослами, — произнес он с неожиданно вернувшейся к нему энергией. — Если бы здесь был Мейер или еще кто-нибудь из моей роты, то они сказали бы вам, кто я такой. Но сейчас у нас просто нет времени, чтобы ждать, когда они придут. Если бы я был русским…

Неожиданно он осекся. Солдаты не заметили, что, когда он произнес последние слова, Фабер отвернулся и несколько секунд возился со своей ракетницей. Его движения были быстрыми, и, прежде чем кто-то успел остановить его, он выпустил сначала зеленую, а следом за ней и белую ракету.

— Ты с ума сошел? — сердито воскликнул один из солдат. Остальные тревожно посмотрели на Фабера. Тот по-прежнему стоял за своим пулеметом и наблюдал за тем, как ракеты полетели к земле и вскоре погасли.

— Расходитесь по своим постам! — сказал он, обращаясь к солдатам. — Если придется стрелять, то первый выстрел предоставьте мне.

— Тебе нужно было подождать, пока я схожу за фельдфебелем! — запротестовал один из солдат.

— Если этот парень говорит правду, то у нас нет времени, — покачал головой Фабер.

— А если он врет?

Фабер посмотрел на Штайнера и сказал:

— Тогда он первым получит порцию свинца в живот. — Он повернулся к Штайнеру: — Уходи отсюда.

— Куда? — удивился перебежчик.

Фабер указал на бруствер траншеи:

— Садись вон туда. Прямо перед моим пулеметом, в трех шагах от ствола. Когда подойдут твои товарищи, скажешь им входить в траншею по одному и без оружия.

— А если я этого не сделаю? — усмехнулся Штайнер.

— Тогда я начну стрелять, когда появится твой первый товарищ.

Штайнер молча вылез из траншеи и сел в указанном месте. Остальные солдаты 3-й роты вернулись на свои позиции. Штайнер почувствовал, что сидеть на сырой земле чертовски холодно. Устремив взгляд в темноту, он почувствовал, что его охватывает гнев. Однако его раздражение вскоре куда-то испарилось. Ему понравилось благоразумие Фабера, и он усмехнулся, вспомнив, что впервые безропотно подчинился приказу рядового. Парень прав, сказал себе взводный, он хорошо знает свое дело. Только бы у него не сдали нервы в последнюю секунду. Не хотелось бы получить в спину пулеметную очередь, даже если стрелять будет этот прекрасный солдат. Штайнер повернул голову и увидел приземистую фигуру возле пулемета.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Потом скажу, а ты пока помолчи.

Штайнер удивленно поднял брови, затем покачал головой и усмехнулся.

— Да тебе цены нет, — прошептал он. — Ты — настоящая находка.

До рассвета оставался примерно час. Над горами, траншеями, стрелковыми ячейками и всеми складками местности все еще висела ночь. Однако на востоке лик ночи уже понемногу начал желтеть, как кожа умирающего. Над все еще невидимой линией горизонта в небе открылась узкая полоска, через которую сочился желтоватый свет. Штайнер подтянул ноги к туловищу и стал смотреть прямо перед собой. Его взвод может появиться в любую секунду. Внезапно он испытал чувство радостного предвкушения. Теперь уже почти нет никаких оснований для беспокойства. Его крик вполне мог вызвать подозрения у русских. Не следовало исключать и той вероятности, что они могли в свете ракет видеть, как он с поднятыми руками бросился к немецким позициям. Однако абсолютная тишина на той стороне линии фронта явно свидетельствовала о том, что все в порядке. Несколько раз ему казалось, будто он слышит звяканье оружия, однако эти звуки могли доноситься и из немецких окопов. Штайнер снова и снова поглядывал на циферблат своих часов. Казалось невероятным, что прошло лишь четыре минуты с тех пор, как в небо взлетела зеленая ракета. Его беспокойство теперь нарастало с каждой секундой.

Он уже собрался повернуться и что-то сказать, когда солдат за пулеметом что-то прошипел, явно приказывая замолчать. Штайнер удивился острому слуху пулеметчика, потому что сам не сразу услышал какой-то шум впереди. Сначала это было что-то вроде приглушенных шагов, затем он разобрал шумное дыхание и еле различимое постукивание. Темнота впереди него неожиданно ожила. Шум резко прекратился, когда за его спиной взлетела ракета, залившая окружающее пространство белым режущим светом. На склоне, на полпути до немецких позиций, примерно в двадцати метрах от окопов Штайнер увидел свой взвод. Он сразу узнал Крюгера и Шнуррбарта, которые, вытянув шеи, пытались разглядеть местоположение траншей. За спиной взводного прозвучал голос пулеметчика, напомнившего, что нужно сказать. Штайнер поднял руку и приказал своим солдатам бросить оружие и по одному подходить к траншее. Как только погасла ракета, появился Шнуррбарт.

— Что случилось? — задыхаясь, спросил он. — Почему ты здесь сидишь? В чем дело?

Прежде чем Штайнер успел ответить, заговорил Фабер. Услышав голос Шнуррбарта, он отнял руки от гашетки пулемета.

— Ты только не обижайся, — извиняющимся тоном произнес он, — нам нужно было удостовериться, что ты говоришь правду.

Штайнер медленно поднялся с земли и потер занемевшую спину.

— Для этого есть один простой способ, дружище, — ответил он. — Можно было позвонить по телефону во Фрейбург и спросить про меня. Это мой родной город.

Один за другим к Штайнеру начали подходить солдаты его взвода. Всем хотелось пожать ему руку. Из соседних окопов к ним подошли часовые 3-й роты, и вскоре по всей передовой, как лесной пожар, разлетелась весть о благополучном возвращении взвода.

— Сейчас полбутылки шнапса было бы в самый раз, — мечтательно произнес Крюгер. Товарищи из его взвода засмеялись и принялись толкать друг друга локтями.

Штайнер повернулся к Шнуррбарту:

— Все в порядке?

— Да, — ответил тот. — Был, правда, момент, когда мы маленько перетрухнули, потому что нам казалось, что очень долго нет сигнала. Когда в воздух взлетели ракеты, честно тебе скажу — мы помчались со скоростью курьерского поезда.

Шнуррбарт принялся подробно рассказывать о том, как они переходили ничейную землю, однако Штайнер слушал его вполуха. Он вглядывался куда-то вдаль, испытывая странное чувство — ему казалось, будто он потерял что-то такое, что уже нельзя найти снова, но не знал, что именно.

Фабер молча поглядывал на него, затем подошел ближе и сказал:

— Я думаю, что было бы лучше, если бы ты прошел еще десять шагов вперед, прежде чем оглянуться.

— Что ты хочешь этим сказать?

— В детстве я как-то раз заблудился в лесу, — ответил Фабер. — Может быть, тебе известно, что это такое. Как бы то ни было, но утром отец нашел меня. Когда он привел меня домой, то сказал именно эти слова.

Штайнер покачал головой.

— Промолвил ворон, — произнес он и на мгновение замешкался. — Ты не хочешь перейти к нам, я хочу сказать, в мой взвод?

— Пожалуй, я перешел бы. Я подумаю.

— Отлично, — ответил Штайнер. — Я поговорю о тебе с Мейером. — Потянувшись к Фаберу, он взял его за руку и крепко пожал ее. Затем повернулся к своему взводу. — Пошли. Нужно доложиться Мейеру. Наверно, он будет недоволен, когда мы нарушим его сладкий сон.

Взвод зашагал к командному посту роты.

Когда Гауссер проснулся, то не сразу понял, где находится. До его слуха донеслось ровное размеренное дыхание Мейера. Он встряхнул головой. Они оба уснули в пулеметном гнезде вместо того, чтобы вернуться в свои блиндажи. Помимо удивления, вызванного собственным необычным поведением, он также испытал неловкость, когда поймал себя на мысли о том, что не может понять, что же именно разбудило его. Как правило, он безмятежно спал во время сильных артиллерийских обстрелов, и неудобное положение никогда не беспокоило его. Уже должно быть поздно. Он посмотрел на часы. Почти пять утра. Скоро рассветет. Он собрался было разбудить Мейера, но тот спал так крепко, что Гауссер решил не тревожить его.

Он встал и огляделся по сторонам. Неожиданно раздался какой-то шум. Двумя стремительными шагами Гауссер выскочил наружу, и его глаза тут же расширились от удивления. По траншее двигалась какая-то группа людей, которых сопровождали солдаты 3-й роты. Один из них радостно крикнул, подняв руку:

— Они вернулись, герр лейтенант! Обер-ефрейтор Штайнер вернулся!

Гауссер удивленно разглядывал солдат в русской военной форме. Он не мог понять сути происходящего до тех пор, пока один из этих солдат не вскинул в приветствии руку к пилотке. Кстати сказать, приветствие и поза, которую он принял, были преднамеренно небрежны и дерзки. Гауссер молча остановился и вернулся к пулеметному гнезду, где по-прежнему спал лейтенант Мейер. Он бесцеремонно схватил его за руку и поднял на ноги.

— Пошли! — крикнул он ему прямо в ухо. — Пошли, Мейер! К вам пришли гости!

С этими словами он вытащил все еще сонного командира роты наружу, где его ожидали улыбающиеся солдаты. Мейер сердито вырвался и огрызнулся:

— Вы с ума сошли, Гауссер! Какого черта?! — Слова как будто застыли на его губах, когда он увидел солдат в русской форме. Он инстинктивно схватился за кобуру. Гауссер быстро перехватил его руку:

— Спокойно, лейтенант Мейер! Вам, однако, не угодишь. Сначала никак не можете дождаться возвращения вашего, взвода, а теперь, когда Штайнер здесь, вы готовы стрелять в него.

— Штайнер! — выпалил Мейер и недоверчиво потер глаза и встряхнул головой. Штайнер, который также с удивлением разглядывал лейтенанта, неожиданно испытал целую гамму чувств, заставивших его в конечном итоге прикусить нижнюю губу, чтобы не сказать какую-нибудь сентиментальную глупость. Когда Мейер схватил его за руку, крепко сжал и довольно долго не выпускал, он на пару секунд закрыл глаза. Гауссер предпочел деликатно удалиться.

Пронзительный телефонный звонок пробудил гауптмана Штрански из глубокого сна. Неловко вставая на ноги в полной темноте, он наткнулся на стул, на котором лежала его одежда, и опрокинул его на пол.

— Черт побери! — ругнулся он и в сердцах ударил по стулу ногой и больно ушиб большой палец. Телефон продолжал звонить. С искаженным от боли лицом Штрански доковылял до стола, где стоял телефон, и снял трубку. Все еще дрожа от ярости, он грубо назвал звонившему свое имя. Когда он узнал голос Мейера, то ему сразу же захотелось швырнуть телефонную трубку в угол. Однако первые же слова командира роты мгновенно согнали с него остатки сна. Что он такое говорит? Вернулся Штайнер, привел с собой пленного и уничтожил командный пункт противника.

— Это реальный факт? — подозрительно поинтересовался Штрански.

Тон Мейера сразу утратил былую жизнерадостность.

— У меня нет привычки шутить в неподходящих для юмора обстоятельствах, — резко парировал он.

Штрански приказал Мейеру немедленно привести взвод вместе с пленным к его блиндажу и положил трубку. Какое-то время он сидел, погрузившись в раздумья, не зная, что делать дальше. Возвращение взвода означало возникновение целого ряда проблем. Главной из них было его опрометчивое обещание сразу же повысить обер-ефрейтора в чине. Было бы естественно, подумал он, сделать вид, что он просто забыл о разговоре с Мейером на эту тему. Однако лейтенант, несомненно, напомнит ему об обещании. Мысль о безрассудстве Мейера была гауптману даже больше неприятна, чем само повышение. Дело было не в правоте лейтенанта, а в том, что ему, Штрански, придется отплатить за эту правоту производством Штайнера в новый чин. Чем дольше он рассуждал на эту тему, тем больше крепла его неприязнь к командиру роты.

Штрански зажег свечу и оделся. Сейчас он повнимательнее присмотрится к этому типу по фамилии Штайнер. Если командир полка такого высокого мнения о нем, то не будет ничего необычного в том, что он, Штрански, проявит великодушие и присвоит Штайнеру очередное звание. Да, именно так — он сделает его штабс-ефрейтором.

Он едва успел застегнуть поясной ремень, как раздался стук в дверь. Гауптман быстро шагнул к маленькому окошку и выглянул в него. Уже рассвело. На бруствере окопа стояли несколько солдат, но Штрански видел лишь их головы. В холодном утреннем свете их лица казались серыми от усталости.

Выйдя наружу, гауптман увидел сияющее торжеством лицо Мейера и, чтобы сдержаться, прикусил нижнюю губу. Штрански поднялся по ступенькам и молча посмотрел на солдат. Они стояли, касаясь друг друга плечами и высоко подняв головы. Судя по всему, они понимали, что для них настал важный момент. На них все еще была русская форма. Брови гауптмана удивленно взлетели. Когда он обратился за разъяснениями к Мейеру, тот кивнул и улыбнулся:

— Я забыл упомянуть о русской форме, герр гауптман. Понимаете, они…

Штрански остановил его нетерпеливым жестом:

— Я выслушаю ваши объяснения позже. Который из них пленный?

Мейер молча указал на пленного русского, который стоял позади немцев. Тем временем из своих блиндажей вышли офицеры штаба батальона. Когда к ним приблизился Трибиг, Штрански приказал ему:

— Отведите пленного в какой-нибудь блиндаж и приставьте к нему надежную охрану.

Мейер счел своим долгом напомнить о воинском звании пленного.

— Это капитан, герр гауптман.

— В данный момент он просто военнопленный, — холодно отозвался Штрански и снова оглядел солдат в русской форме. — Кто из вас обер-ефрейтор Штайнер?

Взводный шагнул вперед и небрежно козырнул. Штрански разочарованно посмотрел на него. Из того, что он слышал о командире взвода, в его сознании сформировался другой образ Штайнера — довольно смутный, но никоим образом не напоминающий того человека, который сейчас стоял перед ним и смотрел ему в глаза с оскорбительным равнодушием. Штрански почувствовал на себе взгляд лейтенанта Мейера и напрягся.

— Вы повышаетесь в чине до штабс-ефрейтора. Повышение вступает в силу с этого дня! — громко объявил он, посмотрел на лицо Штайнера и снова испытал разочарование. Такое ощущение, будто он разговаривает с деревом. Штайнер не выказывал ни малейшего признака удивления или радости.

Штрански нахмурился и резко повернулся к Мейеру:

— Попрошу вас и штабс-ефрейтора зайти в мой блиндаж!

Когда Штайнер вошел в бункер вслед за обоими офицерами, он почувствовал, что от усталости у него дрожат колени. Несмотря на несколько глотков шнапса, которые взводный сделал в блиндаже Мейера, он все еще дрожал от холода.

Взвод проводил его любопытными взглядами. Наступило хмурое холодное утро. Туман еще не полностью рассеялся, и окружающее пространство казалось зловещим и неприветливым. Шнуррбарт устало потянулся, чувствуя, как клацает зубами от холода.

— Прием, что ли, устроили? — спросил он у Крюгера. — Я же говорил тебе, что, если бы Брандт был здесь… — Он не закончил фразу и неприязненно посмотрел на командирский блиндаж.

— Я с первого взгляда понял, что гауптман — тот еще хорек! — проворчал Крюгер.

Солдаты стояли, сбившись в кучу, и односложно отвечали набежавшим со всех сторон штабным. Их мрачное настроение было вполне объяснимо. Они по-прежнему оставались в грязной мокрой одежде, и главным, о чем они мечтали в эти минуты, был сон. Получив приглашение от связистов, они разбрелись по разным блиндажам и ожидали возвращения Штайнера.

Тем временем новоиспеченный штабс-ефрейтор сидел за столом в блиндаже командира батальона и короткими рублеными предложениями докладывал о событиях нескольких последних дней. Мейер, который уже слышал большую часть рассказа, молчал, тогда как Штрански постоянно прерывал Штайнера, задавая ему массу вопросов. Штайнер сначала отвечал терпеливо, но постепенно стал испытывать нарастающее с каждой секундой раздражение. Он с трудом сохранял глаза открытыми, и Мейер, прекрасно зная о его нынешнем состоянии, решил положить конец разговору, поскольку основные события взводный уже изложил. Когда Штрански поинтересовался, что случилось с оружием, которое раньше было у взвода, лейтенант откашлялся и сказал:

— Может быть, эти подробности стоит обсудить позднее, герр гауптман? Похоже, что штабс-ефрейтор Штайнер слишком утомлен, чтобы так подробно излагать случившееся. Кроме того, снаружи его ждут подчиненные. Они простынут окончательно, потому что их одежда промокла до последней нитки.

Штрански сердито сверкнул глазами. Однако формальных оснований для возражений он найти не смог и поэтому кивнул с лицемерным сочувствием.

— Вам следовало бы раньше напомнить мне об этом, — сказал он. — Но я должен быть выяснить нужные подробности, чтобы точнее составить рапорт для штаба полка.

Гауптман раздавил в пепельнице окурок сигареты и с покровительственной улыбкой повернулся к Штайнеру:

— Я привык допрашивать людей в той форме, которая на вас сейчас одета, а не выслушивать рапорты. Это для меня нечто новое. Отведите ваш взвод в Канское. До полуночи можете спокойно спать. Когда прибудет обоз, ожидаю вас к себе с докладом. Мне еще не все ясно, и я хочу выслушать вас. — Он снова скользнул взглядом по мокрой и грязной форме Штайнера и улыбнулся: — К этому времени постарайтесь снова перевоплотиться в штабс-ефрейтора вермахта. Кстати, русская форма вам к лицу. Вы случайно до войны не были актером?

Мейер вскинул голову, пораженный оскорбительным подтекстом этого бестактного вопроса. На лице Штайнера не дрогнул ни единый мускул.

— До войны не был.

Штрански сложил на груди руки. Ему что-то не понравилось в интонации командира взвода.

— Мне показалось, что вы сделали особый акцент на слове «до», — сказал он.

Штайнер правильно оценил подтекст и пожал плечами:

— Если и сделал, то случайно.

— Неужели? — ответил Штрански. Что-то не нравится мне в нем, подумал он. Похоже, что он считает, что разговаривает с равным. Тот факт, что он осторожно подбирал слова и вышел за те рамки, которые Штрански мысленно установил для чина младшего командира лишь в своем тоне, придавал разговору оскорбительный характер. Штрански решил привести его в чувство.

— У меня возникло ощущение, штабс-ефрейтор, что вы несколько переоцениваете свою значимость, — произнес он.

Посеревшее от усталости лицо Штайнера немного порозовело. Его глаза потемнели, сделавшись почти черными. Однако его голос нисколько не изменился, когда он ответил:

— В данный момент я свободен от любых подобных иллюзий.

Штрански смерил его скорее удивленным, чем возмущенным взглядом. Чуть более холодным тоном, чем прежде, он произнес:

— Насколько я понимаю, вы привыкли говорить то, что думаете, но я тем не менее предложил бы вам правильно оценить то общество, в котором вы сейчас находитесь. Во всяком случае, никогда не забывайте, что от этого общества зависит все в вашей жизни.

— Я вряд ли забуду это, — так же холодно ответил Штайнер. — Хотя я могу добавить, что, по моему мнению, любой человек чаще всего становится тем, во что он верит.

Штрански отодвинул стул назад и встал. Его лицо сделалось желтоватым и немного апатичным. Огоньки свечей на столе трепетали. В блиндаже было темно, несмотря на то что дневной свет проникал в окно и становился с каждой минутой все интенсивнее. Воздух был тяжелым и затхлым.

Штайнеру захотелось побыстрее выйти на свежий воздух. Когда они вместе с Мейером последовали примеру командира и встали, взводный почувствовал, как на него навалилась огромная усталость, и ему пришлось опереться о стол, чтобы не упасть. Штрански взял карты, принесенные Штайнером, и повернулся к лейтенанту:

— Я сообщу в полк, а вы в свою очередь проследите за тем, чтобы пленного сразу же отвели к Кизелю.

После этого он обратился к Штайнеру.

— Можете относиться ко мне как угодно. Но, когда разговариваете со мной, не забывайте, что на вас военная форма. Всегда помните об этом. — Он потянулся к телефонному аппарату, и Штайнер решил, что может считать себя свободным.

Когда они вышли наружу, Мейер положил ему руку на плечо.

— Полезный совет, — произнес он. — Отныне следует помнить, что у нас другой командир батальона. — Штайнер ничего не ответил. По пути они забрали остальных солдат из блиндажей, и Мейер с каждым поздоровался за руку. — Отсыпайтесь, ребята. Я прикажу, чтобы вас на несколько дней полностью освободили от службы. — Он снова повернулся к Штайнеру и объяснил, как добраться до Канского. — Ты будешь там минут через двадцать. Фетчер позаботится о тебе, я ему уже дал приказание. Ну что же, тогда… — Он немного помедлил и, понизив голос, добавил: — Не забывай о том, что я тебе сказал.

Взвод провожал его взглядами, пока он шел к блиндажу, в котором находился пленный. Шнуррбарт дурашливо щелкнул каблуками и произнес:

— Теперь берегитесь, парни. Нашим взводом командует штабс-ефрейтор.

Все рассмеялись, собравшись вокруг Штайнера, и принялись похлопывать его по спине.

— Вот теперь ты настоящий начальник, — угодливо заметил Ансельм. — Теперь, наверное, мы должны обращаться к тебе «герр командир»?

— Заткнись, идиот! — ответил Штайнер с шутливой свирепостью. — Я только что сказал там… — он ткнул большим пальцем назад, в сторону командирского блиндажа, — какая я важная птица.

— А что там случилось? Получил взбучку? — полюбопытствовал Крюгер.

— Пока нет. Все еще впереди, — ответил взводный.

— Ему что-то не понравилось? — спросил Шнуррбарт.

Штайнер пожал плечами.

— Пора идти в деревню, — произнес он вместо ответа. — Хочу поскорее сбросить с себя это мокрое тряпье.

Взвод спустился в овраг и зашагал вперед вдоль берега ручья. Хотя небо оставалось облачным, было похоже, что дождя больше не будет. Настроение солдат немного улучшилось при виде зеленых листьев на кустах, росших возле ручья. Свежая зелень приятно контрастировала с безжизненными голыми горными склонами, по которым они шли до этого. Мыслями солдаты были уже в другом месте — они представляли себе отдых в чистых и сухих домах, до которых было уже рукой подать. Кто-то затянул песню. Голлербах подхватил ее, и через несколько секунд пели все:

Вскоре впереди появились первые дома, скрытые небольшим леском. Минуту спустя взвод окружила толпа других солдат. Они трясли им руки, похлопывали по спине и засыпали кучей вопросов. Наконец сквозь толпу протиснулась грузная фигура фельдфебеля. Это был человек крепкого телосложения с грубыми чертами лица. Было легко представить себе, как он спокойно и размеренно шагает на поле за плугом. Фельдфебель несколько раз пытался что-то сказать, но вид советской формы настолько поразил его, что он не смог вымолвить ни слова. Штайнер усмехнулся. Он всегда ладил с Фетчером. Взводный медленно свел вместе каблуки, карикатурно принял стойку «смирно», поднял руку к пилотке и произнес:

— Смею доложить, герр…

Лицо Фетчера покраснело. Наконец он обрел дар речи, и остальные слова Штайнера потонули в потоке сочных ругательств, которыми разразился фельдфебель.

— Передохни немного, — посоветовал Штайнер, закончив рапорт. — Ты израсходовал двухнедельный запас ругательств. Лучше покажи нам наши апартаменты.

Фетчер еще несколько секунд бормотал что-то себе под нос, но вскоре пришел в себя и быстро отдал необходимые приказы подчиненным разместить взвод по хорошим уютным домам. Штайнера он поселил в своем собственном жилище. Как только взводный шагнул за порог, он тут же сбросил с плеч скатку, которая упала на пол.

— Вас всех ждет горячая еда, новая одежда и паек на два дня, — сообщил Фетчер. — Вы заслужили это. И еще поздравляю тебя с повышением. Давно пора. Ты должен рассказать мне, как вам, черт побери, удалось…

Штайнер шлепнул себя ладонями по ушам.

— Не гони лошадей. Я хочу поесть и выспаться, но прежде всего — вымыться. Вода здесь есть?

— Воды тут на десятерых хватит, — ответил Фетчер. — Есть даже горячая, я об этом позаботился.

— Отлично, ты молодец, — похвалил Штайнер и огляделся по сторонам. По русским стандартам, дом был неплохой — большая печь, под окнами длинная скамья, выкрашенная зеленой краской, и две огромные кровати, на которых могла бы разместиться добрая половина роты.

— Неплохое местечко, верно? Почти как родной дом, — горделиво улыбнулся Фетчер.

— Может, как твой родной дом, — отозвался Штайнер.

— Пойду посмотрю, как разместились твои парни, — сказал фельдфебель. — Кстати, где же ваше оружие?

— Меня только что спрашивал об этом Штрански. Когда начнется летнее наступление, я покажу тебе то место, где мы его бросили.

— Но ты ведь не хочешь сказать, что… — встревожился Фетчер.

— Именно, — ответил Штайнер. — Я попозже расскажу тебе обо всем. А теперь дай мне побыть одному.

Фетчер вышел. Позднее, когда Штайнер появился из кухни вымытый и выбритый, на столе его ждал котелок, до краев наполненный рагу. Взводный сел. Странно, но он больше не испытывал голода, да и его усталость, похоже, смыло горячей водой, которой он щедро обдавал себя. Сейчас он по непонятной причине испытывал какую-то опустошенность и подавленность. С чего бы это? Ведь они наконец вернулись в батальон. Мейер обрадовался их приходу, как ребенок, увидевший рождественскую елку, он, Штайнер, получил повышение в чине и снова стал похож на человека, кожа чистая, свежая; он снова хорошо пахнет. Все вроде бы прекрасно, но… Взводный подпер подбородок кулаками и выглянул в окно, где нежные лучи солнца играли на свежей зеленой листве. Ему вспомнился разговор со Штрански, и он недовольно фыркнул. Ну и придурок!.. Посмотрим, что из этого выйдет. Штрански — единственный из многих командиров батальона, переживший своих предшественников. Но он, Штайнер, переживет и этого чванливого гауптмана. Самовлюбленный осел, вот кто он такой, его нельзя воспринимать всерьез. Чем же кичатся подобные идиоты? Своим благородным происхождением? Так это не их заслуга, а заслуга предков. Деньгами? Они получили их в наследство. Образованием? У них было время получить его. Штайнер рассмеялся и отодвинул в сторону котелок с едой. Затем встал, медленно подошел к окну и выглянул наружу. Мимо проходил Мааг с переброшенной через руку новенькой формой. На его лице было написано презрительное выражение. Штайнер провожал его взглядом до тех пор, пока он не скрылся в соседнем доме. Пустой и нетребовательный парень, с горечью подумал взводный. Они рады, что вернулись обратно в батальон. Теперь они чувствуют себя как дома. Здесь безопасно и есть крыша над головой. Но где же его, Штайнера, дом? Конечно же, не во Фрейбурге, где два последних года его больше никто не ждет. Он прислонился лбом к холодному оконному стеклу и закрыл глаза. Если бы только была жива Анна, подумал он. Анна! Штайнер только сейчас почувствовал, что навсегда лишился ее.

В штабе полка новость о возвращении пропавшего взвода произвела эффект разорвавшейся бомбы. Брандт тут же послал за Кизелем. Кизель редко видел командира в таком приподнятом настроении. Несмотря на ранний час, на столе Брандта стояла бутылка. Командир полка предложил Кизелю выпить с ним рюмку настоящего шварцвальдского киршвассера, как он особо подчеркнул — натурального. Кизель отклонил предложение, поскольку не употреблял алкоголь на пустой желудок.

— Вы настоящий аскет! — заявил Брандт, наполняя свою рюмку. — Ваше здоровье! — добавил он и опустошил ее одним глотком. — Я же говорил вам, что Штайнер непременно пробьется, — сказал полковник. — Какой он все-таки славный парень, Кизель. Будь у нас хотя бы сотня таких, как он, не видать тогда русским ни минуты покоя.

— Вы знаете подробности? — поинтересовался Кизель.

— Знаю! Я заставил Штрански пересказать мне в деталях рапорт Штайнера. Гауптману все это не понравилось. Мое личное мнение — к Штрански следует повнимательнее присмотреться. Я прошу вас не сводить с него глаз, Кизель.

— Я не вполне понимаю? — удивился Кизель.

— Скоро поймете. Помните, что гауптман уже имел некоторые трения со Штайнером, и не забывайте, к какому типу людей относится Штрански. Надеюсь, вы меня понимаете, — добавил Брандт. — У него чертовски длинный язык.

— У кого? У Штрански?

— Не говорите глупостей. У Штайнера, конечно. Так что будьте предельно внимательны. А теперь послушайте, что этот дьявол натворил.

И Брандт начал рассказывать о приключениях взвода, время от времени разражаясь хохотом и при этом постукивая кулаком по столу.

— Знаете, что я собираюсь сделать? — задал он вопрос в заключение.

— Повысить его в чине? — предположил Кизель.

— Его уже повысили — Штрански постарался. Повысил его сразу до штабс-ефрейтора. Хорошо, что он догадался, иначе мне пришлось бы просить его об этом. Нет, я придумал кое-что другое. Хочу отправить Штайнера на две недели в Гурзуф. Что вы на это скажете?

— Он заслужил достойный отдых, — ответил Кизель. Гурзуф был небольшим курортным местечком на южном побережье Крыма. В число обязанностей Кизеля входило распределение мест для военнослужащих полка в тамошнем доме отдыха. Он достал из кармана записную книжку и полистал ее.

— Следующий транспорт уходит через десять дней. Я записываю туда Штайнера, — сообщил он.

— Десять дней! — презрительно рассмеялся Брандт. — Неужели вы серьезно? Штайнер должен отправиться туда как можно скорее — завтра!

— Но ни одного свободного места не осталось! — запротестовал Кизель.

— Вы лучше меня разбираетесь во всяких бюрократических проволочках, поэтому сделайте что-нибудь. Найдите для него место. Вы просто обязаны найти для него свободную комнату, или я лично займусь этим.

Неожиданно Кизель вспомнил про письмо, полученное им с последней почтой. Вынув его из кармана, он сказал:

— Если вы не против, я рискну обратиться к вам с личной просьбой. Я совсем недавно получил письмо от моего шурина, лейтенанта Мерца.

— В чем суть просьбы?

Кизель ответил не сразу. Немного помолчав, он с ироническим смешком сказал:

— Он настаивает на переводе на передовую и более всего хочет оказаться на Восточном фронте. В данный момент он командует ротой лейпцигского гарнизона. Вы же знаете этих молодых офицеров. Они думают, что пропустят что-то очень важное, если надолго застрянут в гарнизоне. Он намерен добиться перевода во что бы то ни стало и будет надоедать мне до тех пор, пока не добьется своего.

Брандт понимающе кивнул:

— Насколько я понимаю, вам хотелось бы, чтобы он оказался поближе к вам.

— Именно. Я бы чувствовал себя намного спокойнее. Можно ли похлопотать относительно его перевода в нашу дивизию?

— Думаю, да, — ответил командир полка и сделал запись в ежедневнике. — Сколько лет вашему родственнику?

— Ему двадцать четыре. Он родом из Виллингена, из Шварцвальда. Его семья владеет там небольшим часовым заводом.

Прежде чем Брандт успел задать какие-либо дополнительные вопросы, раздался стук в дверь и в блиндаж вошел солдат, доложивший о том, что прибыл лейтенант с русским пленным офицером. Брандт кивнул Трибигу, когда тот появился на пороге.

— Можете идти, — распорядился он. — Скажите гауптману Штрански, что я хочу поздравить его с благополучным возвращением взвода, и попросите прислать ко мне штабс-ефрейтора Штайнера. Я жду его в шесть часов. Кстати, вы взяли захваченные у русских карты?

Трибиг положил карты на стол и вышел. На обратном пути он внимательно вгляделся в окружающую местность. С горы, на склоне которой располагался штаб полка, открывался прекрасный вид. За оврагом вздымался изогнутый гребень горы с высотой 121,4. Были также прекрасно видны траншеи и стрелковые ячейки. Каждая складка местности наверняка превосходно просматривается с вражеских позиций, подумал Трибиг и невольно прибавил шаг. Он зашагал чуть медленнее лишь тогда, когда приблизился к оврагу. Последние несколько дней он постоянно думал о своем разговоре со Штрански и пришел к выводу, что поступил глупо, позволив раскусить себя. Однако его нервозность немного улеглась. Его намерение убить Штрански пошло на убыль, утратив былую интенсивность. Теперь ему больше хотелось другого — снова прогуляться в прекрасный весенний день по улицам Кельна. Он решил воздержаться от опрометчивых поступков и постараться осмотрительнее вести себя с Штрански. Возможно, когда-нибудь подвернется удобный момент. Во всяком случае, он будет искать соответствующую возможность.

Когда около пяти часов Штайнер вышел из дома, русская артиллерия начала одиночными выстрелами обстреливать овраг. Взводный решил не идти по главной дороге и направился в обход опасного участка. В результате он появился в расположении штаба полка лишь через час, опоздав на несколько минут. Подойдя к штабным блиндажам, он восхитился умелому выбору места для них. Блиндажи были вырыты частично в склоне, вздымавшемся почти вертикально, так что вражеским орудиям было практически невозможно обрушить на него свою смертоносную мощь. Штайнер спросил дорогу к командирскому блиндажу, который, как оказалось, не имел никаких указателей и был неотличим от других.

Брандт шагнул ему навстречу и энергично пожал руку.

— Вот ты и вернулся! — радостно произнес он. — Ты как всегда не отличаешься пунктуальностью, все такой же. — Командир полка рассмеялся и насильно усадил Штайнера на стул.

Штайнер посмотрел на его улыбающееся лицо и объяснил:

— Путь оказался длиннее, чем я думал, мне пришлось…

— Не надо извиняться, — прервал его Брандт, садясь напротив. — Если бы это беспокоило меня, то я давно потребовал бы от тебя стать другим человеком. — Он снова рассмеялся и встряхнул головой. — То, что ты смог прорваться к нам, прощает все твои проступки. Я даже представить не мог, что тебе удастся вернуться.

— Нам повезло, — ответил Штайнер.

— Если бы дело было в одной только удаче, — тихо произнес Брандт, — то ты не сидел бы сейчас здесь. А теперь расскажи мне, как все было. Постарайся не пропустить ни одной подробности.

Брандт достал пачку сигарет и предложил ее Штайнеру. Тот взял сигарету, прикурил и начал рассказ. Брандт, не перебивая, слушал его. Когда Штайнер дошел до истории с русскими женщинами, командир полка сделал пару записей в своем ежедневнике. После того как взводный закончил, он сказал:

— Ты прекрасно справился со своей задачей, Штайнер. Я давно уже не чувствовал себя так хорошо, как сегодня, — мы с тобой давно знаем друг друга, и я не стесняюсь признаться тебе в этом. Твой рассказ имеет огромную важность. Я собираюсь доложить о твоих приключениях генералу. Надеюсь, что это заставит его кое о чем задуматься. Ты же знаешь, что высокое начальство считает, будто мы здесь отдыхаем, как на курорте. Хочется верить, что оно поймет истинное положение дел, когда я расскажу о том, что ты пережил по пути сюда.

Штайнер молча смотрел на командира полка. Его отношения с Брандтом были хорошими с самого начала, причем ему для этого не пришлось прилагать никаких усилий. После того, что случилось под Студенками, они оба, и начальник и подчиненный, стали чувствовать взаимную симпатию, и Брандт с тех пор постоянно интересовался судьбой Штайнера. Став командиром полка, Брандт предложил Штайнеру взять его в штаб, но тот вежливо попросил разрешения остаться во взводе. Он помнит, какое разочарование вызвал у полковника его отказ. В ответ на вопрос о мотивах такого решения Штайнер сказал о своем желании сохранять солидарность с остальными солдатами. Ему было трудно объяснить Брандту, что он просто не хочет ни от кого зависеть, даже от такого хорошего человека, как его командир. После этого он больше не видел Брандта и с удовольствием узнал о том, что тот не держит на него обиды за отказ. И все же в эти минуты он никак не мог отделаться от ощущения неловкости и с нетерпением ждал, когда полковник отпустит его. Когда Брандт бросил на стол какие-то бумаги и сообщил, что завтра начинается его, Штайнера, двухнедельный отпуск в Крыму, то взводный не смог отреагировать на это так, как надо. Он начал отказываться от заманчивого предложения. Однако, когда стало ясно, что его протест раздражает Брандта, Штайнер был вынужден уступить.

— Как скажете, герр Брандт… Понимаете, мне просто неловко перед товарищами. Каждый солдат моего взвода заслуживает подобного отдыха. Будет некрасиво, если я…

— Насколько я помню, — резко оборвал его Брандт, — тебе было всегда наплевать на мнение окружающих. Ты уезжаешь завтра, и говорить тут больше не о чем. Твой командир роты об этом знает. — Он быстро встал. — Иногда, Штайнер, мне трудно забыть о том, что я твой начальник.

— Я часто думаю о том, почему вы пытаетесь забыть об этом, — ответил Штайнер и встал, испытующе глядя на командира полка. Уголки рта Брандта слегка скривились, когда он пожал на прощание руку Штайнеру.

— Ты самый нахальный человек из всех, кого я когда-нибудь встречал. Если не уедешь завтра, то я заставлю штыками прогнать тебя с фронта.

Он обнял взводного за плечи и проводил до двери. Удивленный теплым приемом, Штайнер зашагал вверх по склону и едва не проскочил мимо офицера, спускавшегося вниз по тропинке. Тот внимательно посмотрел на него. Штайнер узнал в нем полкового адъютанта.

— Значит, это вы Штайнер, — произнес офицер, остановившись. Взводный, чтобы избежать нового конфликта, вытянулся по стойке «смирно» и кивнул. По суровому лицу офицера пробежала легкая улыбка. — Я так и думал, — произнес он. С этими словами офицер зашагал дальше и вскоре скрылся в командирском блиндаже. Штайнер проводил его удивленным взглядом, потом, насвистывая, продолжил путь.

Ему надлежало явиться на командный пункт батальона ровно в восемь. Поскольку артиллерийский обстрел со стороны русских позиций ближе к вечеру прекратился, Штайнер добрался до штаба без приключений. У него оставалось около получаса до назначенной встречи со Штрански, и поэтому он сначала заглянул к Мейеру. Лейтенант тепло встретил его и поздравил с отпуском.

— Я уже доложил об этом гауптману, — сообщил он. — Похоже, что известие не доставило ему радости, однако приказ есть приказ, и даже Штрански не в силах отменить его.

После этого Мейер предложил гостю сигареты и шнапс.

— Две недели отдыха пойдут тебе на пользу. Однако я боюсь, что, когда ты вернешься, тут заварится нехорошая каша.

— Неужели? — удивился Штайнер.

Мейер мрачно кивнул:

— Приготовления русских указывают на то, что назревает крупное наступление. Поскольку мы находимся на этом чертовом выступе, то по нам, скорее всего, крепко ударят. — Снаружи донесся глухой рокот взрывов. — Слышишь? Это бьют по высоте 17,2. Русские каждый день укрепляют свои артиллерийские позиции.

— Да, орудий там до черта, — согласился Штайнер.

Мейер перегнулся через стол и немного подался вперед:

— Я хочу тебе вот что сказать. Будь осторожен со Штрански. Похоже, он здорово невзлюбил тебя. Он наверняка тебе плешь проест из-за оружия, которое ты бросил.

Штайнер небрежно махнул рукой:

— Меня это не волнует. Я уже доложил обо всем полковнику Брандту. Он ни единым словом не упрекнул меня за это.

— Отлично, — с явным облегчением произнес Мейер и посмотрел на часы. — Тебе пора, уже почти восемь.

Штайнер допил свою рюмку и потянулся за пилоткой. Когда они обменивались прощальным рукопожатием, лейтенант сказал:

— Не забывай нас, когда будешь отдыхать.

— Я слишком долго нахожусь в вашей роте, чтобы забыть вас, — отозвался Штайнер.

Снаружи было уже темно. На затянутом облаками небе были видны редкие звезды. Над горой веял легкий ветерок. Штайнер вдохнул полной грудью. Дыхание весны уже вполне чувствовалось. Дома, видимо, все еще остаются последние кучки еще не растаявшего снега среди сосен. Штайнер остановился и с удивлением прислушался к своим мыслям и чувствам. Неужели это тоска по дому? Или тоска по далеким воспоминаниям? Тряхнув головой, он пошел дальше в направлении штаба батальона. При этом он выбрал прямой путь и не стал идти по траншеям.

Когда Штайнер вошел в командирский блиндаж, то увидел гауптмана за столом. Он сидел, склонившись над картой. Подняв голову, Штрански произнес:

— Наконец-то. Садитесь. Вы опоздали на три минуты.

— Сейчас темно, — лаконично пояснил Штайнер, садясь. Штрански достал из кармана портсигар, вытащил сигарету и закурил. Штайнер бесстрастно наблюдал за его действиями. Закурить Штрански не предложил, но даже если бы и предложил, то взводный ни за что не принял бы от него сигареты. Гауптман без всяких прелюдий перешел к делу.

— Я послал за вами для того, чтобы прояснить некоторые непонятные места вашего рапорта, — сказал он. — Главным образом мне хотелось бы еще раз послушать ваш отчет о понесенных вами потерях. Вы ведь потеряли двух солдат, верно?

— Так точно, — коротко ответил Штайнер. Это была тема, которую ему хотелось бы избежать. После того как Шнуррбарт заметил, что им следовало бы скрыть истинное положение вещей хотя бы из-за того, чтобы не огорчать родителей Цолля, все решили придерживаться одной версии случившегося — Цолль пропал без вести. Именно ее Штайнер и изложил при первой встрече со Штрански после возвращения. — Когда мы наткнулись на русских, в лесу было уже темно. Дитц получил две пули в спину, а Цолль куда-то пропал.

— Вы искали его? — спросил Штрански.

Штайнер пожал плечами:

— У нас не было времени. Слишком рискованно отправлять весь взвод на поиски одного человека. Я рад, что нам вообще удалось выбраться оттуда.

— Вам придется написать письменный рапорт, — объявил гауптман. — В таких случаях не должно быть пропавших без вести. Однако давайте на время оставим эту тему. Я не могу понять другое. Что заставило вас бросить свое оружие и взять чужое? Как вам известно, номер оружия заносится в солдатскую книжку, и военнослужащий несет ответственность за вверенное ему имущество вермахта. Вы ведь знаете об этом? — Ответа Штрански ждать не стал и быстро продолжил: — Более того, вы также должны понимать, что качество немецкого оружия значительно выше качества русского и…

Штайнер покачал головой.

Штрански удивленно вскинул брови:

— Что?

— Напротив, — ответил взводный. — Мы считаем, что немецкий автомат не так хорош, как русский. Спросите любого фронтовика, он подтвердит мои слова.

— Это глупость! — оборвал его Штрански. — Оружие, сконструированное нашими инженерами и изготовленное на немецких заводах, по своему качеству лучше любого другого. Вы должны быть благодарны за то прекрасное воинское снаряжение, которое дал вам в руки фатерланд и за которое заплачено неисчислимыми жертвами немецкого народа.

Отвечая, Штайнер не смог удержаться от усмешки:

— Я никогда никого ничего не просил давать мне в руки, — произнес он.

Штрански задохнулся от возмущения:

— В последний раз я прошу вас следить за своими словами! Я не собираюсь затевать с вами дискуссию. Я сказал, что военное снаряжение намного превосходит свой русский аналог, и не желаю…

Следующие слова не достигли сознания Штайнера. Он просто отключил его, не желая ссориться со Штрански. Он как будто окунулся в бездонный океан усталости, наполнявший все его существо, несмотря на часы недавнего отдыха. Голос Штрански доносился до него как будто издалека и казался чем-то вроде надоедливого жужжания мухи. Штайнер посмотрел на собственные руки и сосредоточил внимание на пальцах. Они оставались неподвижными и напряженными. Интересно, почему? Он пошевелил ногами и снова принялся разглядывать руки.

Затем до его слуха снова донесся голос гауптмана, который уже почти взлетел до уровня крика. Штайнер поднял голову и посмотрел на Штрански. Он только сейчас понял, что тот стоит. Лицо его было красным от злости. Глаза, обычно холодные как лед, теперь пылали. Чего это он так? — подумал Штайнер. Нужно пассивное сопротивление, я смогу добиться своего, ничего не предпринимая. Он все еще продолжал думать об этом, когда почувствовал, что его схватили за руку и рывком подняли со стула. Скорее с удивлением, чем с возмущением, Штайнер заглянул в искаженное злобой лицо гауптмана. Затем высвободил руку и потянулся за своим автоматом, висевшим на спинке стула. Не став больше смотреть на Штрански, он направился к двери. Шагнув за порог, в ночь, он увидел звезды, которые как будто обрушились на него. Штайнер на мгновение закрыл глаза. Завтра вечером я буду в Гурзуфе, подумал он.

Он попытался думать о горах, о бесконечно движущемся море и белых пляжах. Затем открыл глаза и огляделся по сторонам. Блиндажи, траншеи, кучи темной земли среди деревьев. Тишина. Погруженный в свои мысли, Штайнер зашагал по тропинке к оврагу и вскоре достиг ручья.

До Канского взводный добрался в девять часов. Войдя в дом Фетчера, он услышал голоса товарищей. Когда он открыл дверь, разговоры стихли. Весь взвод был в сборе. На большом столе стояли бутылки и стаканы. Шнуррбарт указал на свободный стул и сказал:

— Присаживайся!

— Что празднуем? — поинтересовался Штайнер и сел.

Со своего места поднялся Крюгер и хриплым голосом сообщил:

— Фетчер сказал нам, что ты завтра уезжаешь. Поэтому мы решили устроить тебе отвальную. Спасибо Фетчеру, он помог достать выпивку. Я не умею произносить речей, но две недели — большой срок, и парни попросили меня сказать пару слов. — Он осекся, но Штайнер ободряюще кивнул ему. Солдаты улыбнулись. Крюгер недобро посмотрел на них и продолжил: — Как я уже сказал, две недели — большой срок, и мы надеемся, что ты вернешься и всех нас тут застанешь, и я говорю… — Он нахмурился и ущипнул себя за нос. — Черт бы побрал эту войну, но если она нас первыми достанет, мы надеемся, что ты будешь с нами… — Заметив, что улыбки на лицах товарищей сделались еще шире, он начал запинаться: — Я не имел в виду, будто хочу, чтобы ты… то есть я хочу… но все мы… все мы сидим здесь вместе, и если ты с нами и… — Он замолчал, смутившись. Лицо его раскраснелось. Он неожиданно стукнул кулаком по столу и, набычившись, посмотрел на присутствующих: — Я же говорил вам, идиоты, что не умею говорить речей. — Он потянулся за стаканом и одним глотком осушил его, бросив вороватый взгляд на крошечный листок бумаги, который держал на ладони. Это было сделано так неуклюже, что не ускользнуло от внимания солдат.

— На твоем месте я бы снова начал сначала, — невинно предложил Шнуррбарт.

Крюгер свирепо посмотрел на него:

— Ты все на свете знаешь, да?

— Знаю, — кивнул Шнуррбарт. — Ты часто высказываешь подобное предположение.

— Неужели? — перегнулся через стол Крюгер. — Тогда говори сам! — проревел он. — Почему бы не выступить тебе, великому оратору? — Его слова потонули во взрыве громкого хохота. Крюгер опустился на стул и стал разглядывать свой стакан. Штайнер положил руку ему на плечо и встал. В комнате стало тихо.

— Есть вещи, о которых не надо говорить, — начал взводный. — Мы хорошо знаем друг друга, и нам нет смысла разводить тут всякие словеса. То, что эта великая речь не получилась, — Штайнер улыбнулся Крюгеру, — не вина выступавшего. Все дело в теме. Есть много вещей, которые связывают людей, — любовь, уважение, сила привычки и прочее. Но то, что связывает нас, — вещь совсем другого рода. Конечно, это не наша военная форма, она просто свела нас вместе. — Штайнер сделал паузу и посмотрел на лица товарищей. Комнату освещали четыре оплывшие свечи, стоявшие на столе. Он какое-то время не сводил взгляда с их огоньков, затем поднял руку. — Иногда мы это чувствуем. Но если бы мы хотели поговорить об этом, то наши слова прозвучали бы просто глупо. Лучше не произносить их вслух. Если мы хотим показать, как относимся друг к другу, то для этого представится более достойный случай. Давайте просто будем всегда помнить об этом.

Все замолчали, и никто не произнес ни слова после того, как он наклонился к столу, взял бутылку и налил себе вина в рюмку. Однако разговоры за столом снова возобновились. Штайнер отделывался короткими ответами, если к нему кто-нибудь обращался. Он чувствовал, что все пошло как-то не так, но не мог понять, в чем дело. Он задумался, уставившись в пространство. Чем стала его жизнь после того, как это произошло, — неужели она медленно тянется по какому-то бесконечному тоннелю? Неужели он так и будет без устали шагать к далекому скудному свету? Эта мысль зримо возникла в его сознании, и несколько секунд ему казалось: нужно лишь резко открыть глаза, чтобы ясно увидеть, где он находится. Но его глаза оставались открытыми. Штайнер покрутил в руках рюмку, чувствуя, как учащается его дыхание. Ему отчаянно хотелось ясности, которая таится где-то рядом, практически за углом. Наконец, испытывая неудовлетворенность самим собой, он снова опустился на стул. Все это безнадежно, подумал он. Тебе кажется, что ты подбираешься к истине, но она тут же ускользает…

Он повернулся к Профессору, сидевшему справа от него, и сказал:

— Обойдемся сегодня вечером без философии, но один философский вопрос я тебе все-таки хочу задать.

— Давай, не стесняйся! — произнес Дорн. Затем поправил очки и приготовился слушать.

— Чего уж тут стесняться, — усмехнулся Штайнер и, понизив голос, продолжил: — Есть ли что-то такое, что можно сделать, чтобы забыть о чем-то навсегда?

Лицо Дорна приняло мрачное выражение. Он отвел взгляд в сторону и посмотрел на рюмки. Это была часть какого-то дорогого сервиза. Дорн за этот вечер не раз задумывался над тем, как такие дорогие вещи могли оказаться в этом глухом уголке России. Он осторожно взял рюмку за тонкую ножку, допил вино и приблизил ее к свету свечи. Полюбовавшись, снова поставил ее на стол и опять встретился взглядом со Штайнером.

— Ответ на твой вопрос есть, — сказал Дорн. — Живи и оставайся живым, смотри, и пусть тебя видят другие. Существует и кое-что другое, но ты сам все это прекрасно знаешь.

Разговоры за столом возобновились. Солдаты все больше пьянели. Ансельм наполнил свою рюмку и повернулся к Штайнеру:

— Чего хотел от тебя старик?

— Ничего особенного. Я до конца рассказал ему о том, что с нами случилось.

После этого заговорили о Штрански.

— Мы с него глаз не спустим, — заявил Ансельм. — Пока что мы к нему только присматривались, потому что он прибыл к нам всего несколько недель назад. Ничего, мы ему еще подрежем крылышки. Но ты можешь не думать о нем пару недель. Кстати, куда тебя отправляют?

— В Гурзуф, — ответил Штайнер.

Ансельм завистливо вздохнул:

— Там, должно быть, до черта знойных красоток, а?

— Может быть, но мне все равно. Я хочу просто отдохнуть.

Перейдя на любимую тему, взвод при ее обсуждении осушил еще несколько бутылок вина. После этого солдаты снова затянули песню. Когда всеобщее опьянение достигло пика, Штайнер вышел из дома. Он медленно прошелся по темной дороге, жадно вдыхая прохладный ночной воздух. Через несколько секунд он услышал у себя за спиной чьи-то шаги. Обернувшись, взводный узнал Дорна и остановился.

— Я тебе не помешаю? — спросил Профессор.

— Нисколько. — Сдержавшись от грубого ответа, Штайнер засунул руки в карманы. — Чего ты ушел?

— Воздуха захотелось глотнуть.

Они развернулись и зашагали обратно к дому.

— Можно немного посидеть на косогоре, — предложил Штайнер, указывая на пригорок позади избы.

Поднявшись, они примерно на полпути от дома опустились на землю и принялись молча разглядывать темные избы. До их слуха донеслась песня окончательно опьяневших солдат. Штайнер закрыл глаза.

Слушая слова старой солдатской песни, Штайнер почувствовал благотворную усталость, которая нейтрализовала накопившуюся в нем горечь и восстановила былое спокойствие. Нежный ночной воздух пробуждал воспоминания, навевая тоску по дому. Впервые он испытал удовольствие при мысли о предстоящем двухнедельном отпуске в Крыму. Его охватило нетерпение, захотелось поскорее оказаться на берегу моря. Он снова прислушался к песне. Лучше всех звучал приятный тенор Голлербаха:

Песня неожиданно оборвалась. Штайнер и Дорн по-прежнему молчали. В небе сияли звезды, окружающий мир был окутан покрывалом сна. Штайнер посмотрел вниз, и в его голове снова зазвучали слова солдатской песни. Хищные орды нацистов, гунны и варвары — его товарищи.

Когда Дорн неожиданно схватил его за руку, он невольно вздрогнул.

— В чем дело?

Вопрос был излишен. Он уже все понял и быстро втянул голову в плечи. В воздухе раздался пронзительный свист, громкость которого нарастала с каждой секундой. Затем ночная темнота содрогнулась от оглушительного взрыва. На землю полетели осколки разорвавшегося неподалеку снаряда. Два человека, сидевшие на косогоре, даже не пошевелились. Они сидели рядом, не сводя глаз с крытых соломой деревенских домов. Наконец Дорн повернул голову и оглянулся.

— Совсем близко, — негромко заметил он.

Осколки, судя по всему, никому не причинили вреда.

Однако тело Дорна дернулось — ему представилось, как горячий осколок металла впивается в его беззащитную плоть. Он быстро провел рукой по ногам и туловищу.

— Наша вечерня, — произнес Штайнер. Его слова вернули Дорна в реальность. Он встряхнул головой, чтобы избавиться от нервозности.

— К этому невозможно привыкнуть. Ты слышал свист осколков? Жуткий звук.

— Слышать их — не так уж и страшно. Хуже чувствовать их в своем теле. Меня ранило пять раз, но только осколками и никогда — пулей. Каждый раз это были осколки шрапнели, черт бы их побрал.

— Тебе везет, — заметил Дорн.

Штайнер огляделся по сторонам.

— Будет еще несколько ям в ландшафте, — прокомментировал он. — Через месяц эта местность станет похожа на поверхность Луны. Хорошо, что Земля так терпелива.

— Это точно, — кивнул Дорн. — Она действительно терпелива, старая добрая Земля.

— Ты сентиментален, Профессор, — улыбнулся Штайнер.

— Возможно, — согласился Дорн и сжал руками колени. — Возможно, я сентиментален, но для меня Земля — такое же живое существо, как и мы. Мать-Земля терпит нас, прощает нашу неразумность и наши грехи.

— Продолжай, — поддразнил его Штайнер. — Мне нравится эта тема. Терпеливая Земля. — Он на мгновение закрыл глаза. — Правда, временами она теряет терпение, верно?

— Верно, когда мы начинаем слишком погано вести себя, — ответил Дорн, подняв взгляд к звездам. — Она потряхивает своей широкой спиной, и океаны выплескиваются на континенты. Острова уходят под воду, и оживают вулканы.

— Прекрасный образ, — отозвался взводный. — Продолжай.

Прежде чем Дорн продолжил, внизу, среди деревьев, мелькнула широкая полоса света. Кто-то открыл дверь. Штайнер узнал силуэт Шнуррбарта на пороге, который отошел на несколько шагов от избы и огляделся, очевидно, пытаясь отыскать их с Дорном.

— Беспокоятся за нас, — заметил Дорн.

— Я так и думал. — Штайнер встал и крикнул, что они здесь. Шнуррбарт вернулся в дом. Когда дверь закрылась и все погрузилось во тьму, Штайнер снова повернулся к Дорну:

— И что же тогда делают люди?

— Люди? — переспросил Дорн и горько усмехнулся: — Они карабкаются на вершины гор или прячутся в пещерах и в ужасе ждут той минуты, когда старая мать-земля снова успокоится. Затем они возвращаются и героически трудятся, чтобы спасти свои жизни и собственность жертв, чтобы позднее забрать те же жизни и собственность еще более зверским способом.

Штайнер усмехнулся:

— Прекрасно, Профессор, давай дальше. В конце концов, мы единственные существа, которые точно знают, что их ждет.

— Именно. Причем мы гордимся этим. Но земля терпит нашу гордость так же, как терпит наш смех или слезы. Дело не в том, что о ней никто не думает, у нас много других дел поважнее. Мы роем ямы и снова их засыпаем. Строим города и сжигаем их дотла. Создаем жизнь и тут же ее уничтожаем. Мы говорим о Боге и думаем только о самих себе.

Дорн замолчал. Штайнер повернулся к нему и посмотрел так, будто видит его впервые в жизни.

— Я не знал, — медленно произнес он, — что у нас так много общего, Профессор. Но кое-что ты забыл сказать. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — ответил Дорн. — Она терпит нас потому, что подчиняется ясным законам творения так, как мы подчиняемся бессмысленности человеческих законов. Но если бы дело было в другом, то кто смог бы сказать, что такое человеческое и что такое божественное.

— Именно, — подтвердил Штайнер. — Это — наше утешение. — Он импульсивно положил руку на плечо Дорна. — Поговорим еще, когда я вернусь.

— Когда ты вернешься, — эхом повторил Дорн. Внизу, в доме, снова запели. Штайнер начал еле слышно подпевать. Затем он встал и, подав руку Дорну, помог подняться и ему. Они несколько минут постояли молча, глядя на темные силуэты гор.

— Сам по себе человек — это металлолом, — первым нарушил молчание Штайнер.

Дорн кивнул. Пока они спускались вниз, взводный держал руку на его плече и не снимал ее до тех пор, пока они не вошли в дом.

После того как Штайнер вышел из блиндажа, Штрански снова сел за стол. Его лицо раскраснелось от ярости, и каждый раз, вспоминая то, как Штайнер повернулся к нему спиной и вышел наружу, он вскидывал руки к горлу, которое, как ему казалось, болезненно перехватывало от унижения.

Его ярость усилилась еще больше, когда он понял, что не сможет серьезно наказать этого дерзкого типа, не вступив в конфликт с Брандтом. В его голове промелькнула целая череда самых безумных замыслов, которые он тут же отбрасывал, как только начинал серьезно оценивать их. Спустя какое-то время Штрански начал сожалеть о том, что дал волю своим эмоциям. Он закурил и попытался заставить себя мыслить логически. За три года службы в вермахте в чине офицера Штрански часто сталкивался с неповиновением, которое он преодолевал своими обычными методами. Однако эпизод вроде того, который произошел всего несколько минут назад, противоречил тому, что принято в армии. Ему не удалось поставить Штайнера на место так, как ему удавалось с другими людьми. Но теперь уже ничего нельзя поделать. Этот наглец не посмел бы вести себя так, не заручившись поддержкой полковника Брандта. Возможно, он сейчас направляется к командиру полка, которому непременно доложит о случившемся.

Эта мысль разбудила в гауптмане неожиданные подозрения. Допустим, что за всем этим стоит Брандт или Кизель. Он вспомнил слова Трибига о том, что Штайнеру было приказано явиться к командиру полка в шесть часов. Чем дольше Штрански анализировал ситуацию, тем больше он убеждался в том, что инцидент был тщательно спланирован заранее. Возможно, они хотят загнать его в ловушку, чтобы избавиться от него и поставить командиром батальона кого-нибудь другого. Штрански мрачно улыбнулся. Если это так, то они недооценили его и горько пожалеют об этом. Он должен попытаться сделать так, чтобы повернуть их же оружие против них самих. Но нужно придумать как. Прежде всего, он должен как можно больше узнать о Штайнере, о его прошлом. Он сделал запись в блокноте, после чего принялся раздеваться. Задув свечу, Штрански еще долго лежал на койке, засунув руки под голову и вглядываясь во тьму.