Женщина из бедного мира

17

Но все эти мелочные переживания забылись уже на следующий день, и у меня остался лишь страх за Конрада. Мне хотелось подойти к нему, все честно рассказать и предупредить его. Однако я никогда не находила для этого подходящего случая. Проснувшись утром, я увидела, что мы оба не в настроении. И мне показалось, что с этого времени Конрад стал ко мне холоднее. Он уже первым не подходил целовать меня, не говорил мне о том, что видел и слышал днем, лишь безразлично отмахивался: ах, мол, так, ничего! А однажды в обед он продержал меня целый час на улице, пришлось бежать за ним, и тогда он отправил меня без обеда на работу, сказав, что будет около шести. Ясно, у него было какое-то дело, которое он не мог откладывать. Но, по-моему, обойтись со мной так было с его стороны большой дерзостью. Когда я сказала, что мне холодно, и это было действительно так — Конрад должен был и сам это заметить, — он сердито ответил:

— Не стоит из-за этого плакаться. Другие мерзнут всю жизнь. Если тебе не нравится среди нас, сама знаешь, где искать лучшего.

Во мне поднялось какое-то остервенение, захотелось больно ударить его. Я не понимала, чем заслужила такое обращение. Я ведь не раз говорила, что ничего «лучшего» не ищу и хочу быть с ним, что бы ни случилось, а теперь он бросил мне такой упрек. Мне показалось, что ему надоело со мной, что я ему в тягость, мешаю его делу. «Ему уже совсем безразлично, — рассуждала я, — когда я целый день голодная, когда я часами мерзну на улице. Сколько я могу вытерпеть такую жизнь? Разве я не делала всего, что он желал, разве не отказалась от всего, что ему не нравилось? Но я замечаю: он уже ничего для меня с радостью не делает; если я даже что-то желаю, он все равно идет, куда ему нужно, и делает по-своему. Ему даже неохота говорить со мной, и он словно стыдится ходить вместе по улице».

Я размышляла так, и мне ни разу не пришло в голову: а правильно ли я понимаю Конрада, не изменился ли он от чего-то другого? Это выяснилось само собой и очень скоро. Все описанные тут «психологические копания» не уменьшили моего страха за Конрада, страх этот со дня на день лишь увеличивался. Говорили о мире, а на самом деле продолжалась кровавая бойня, и не только против «внешнего», но и против «внутреннего врага» — своего трудового народа. Говорили об укреплении демократического строя, а на деле господствовала буржуазная диктатура с ее военно-полевыми судами и военной цензурой, с крайним ограничением всех свобод. И хотя Конрад никакого «открытого бунта» не готовил, он подтачивал основы «существующего порядка» тем, что добивался для «внутреннего врага» этого строя — рабочего класса — лучших жизненных условий и большей свободы, чем согласны были дать господа. Эта деятельность уже сама по себе была тяжелым преступлением, которое не оставалось безнаказанным. И я боялась, что рано или поздно Конрада арестуют и поставят перед военно-полевым судом. Я боялась этого особенно потому, что отлучки Конрада в эти дни стали очень таинственными, и о них он больше мне ничего не говорил. Но и это раскрылось как бы само собой и вскоре.

Помню: было первое воскресенье апреля — весеннее и прелестное, — но не совсем теплое. Я с радостью пошла бы к морю, но пришлось дожидаться Конрада, который все не приходил и не приходил. Стала нервничать, в голове проносились грустные мысли, перед глазами вставали ужасные картины. В шесть часов я снова разогрела кофе (вместо чая я уже второй день варила кофе, он был вкуснее) и села перед окном, чтобы увидеть, когда пойдет Конрад.

Начало смеркаться. Вдруг постучали в дверь, я открыла, но это был не Конрад, а Веэтыусме. Он оказался совершенной противоположностью Кивистику, долговязый, худощавый блондин с мягкими, почти женскими чертами лица и невинными синевато-серыми глазами. Речь его была насыщена образными сравнениями, и он легко ими разбрасывался, как бросают на балу конфетти. Когда он смеялся, обнажались белые, крепкие зубы, и они тоже казались мне женственными. Вообще и внешностью и манерами он ничем не напоминал рьяного революционера.

На мой взгляд, он был добродушным человеком. Скоро у нас завязалась дружеская беседа, и у меня возникло легкое чувство от того, что я говорила с ним свободно и непринужденно. Он даже осторожно польстил мне и между прочим спросил: счастлива ли я, не тоскую ли иногда по лучшей, более легкой и не столь опасной жизни? Я, мол, достойна ее, и добавил, что у меня, мол, нежная и легко ранимая душа.

— Порой я сомневался, — после долгой паузы начал он снова, — верна ли дорога, по которой мы идем сейчас. Частенько мне кажется, что мы напоминаем того неразумного старца, который хотел пробиться самым коротким и быстрым путем через густой лес и стал для этого рубить перед собой деревья. Не полезнее было бы выбраться, используя уже имеющиеся дороги и тропки, хотя они бывают иной раз и кривыми и крутыми? Какое мы имеем право губить жизнеспособные деревья, затаптывать прекрасные ветви, если мы не ведаем, сможем ли вырастить что-нибудь взамен или будет ли это «что-нибудь» лучшим, чем погубленные ценности? Я сомневаюсь, чтобы из семени сосны когда-либо вырос дуб, а из злого человека — добрый ангел. Но если идеалом нашим является, по крайней мере, уничтожение зла на земле, то мы никак не достигнем этого углублением инстинктов, которые стараемся уничтожить. Скорее, мы должны добиваться, чтобы обезвредить носителей этих инстинктов. Чтобы очистить зерно, надо прежде всего отсеять сорняк. Я задумывался: в нашем государстве сейчас работает один недоброго духа человек, который сеет в рабочих семьях беды и слезы, так не лучше ли его передать властям?..

Товарищ Веэтыусме на последних словах повысил голос, я страшно перепугалась и резким движением руки прервала его. Стены нашего дома были тонкими, отсюда любое, чуть громче сказанное слово могло быть услышано соседями, нужно было соблюдать осторожность. К чему жильцам дома знать, что говорилось или делалось в этих стенах? Они и не должны были этого знать, иначе нам здесь не было бы жизни. Хозяйка и без того смотрела косо и грозилась выдать. Разве нужны еще новые свидетели?

И вообще с какой стати Веэтыусме завел этот странный разговор? Разве что хотел пошутить со мной? Или он говорил то, что думал? Но ведь он давнишний большевик и надежный во всем человек, у меня не было причины думать о нем плохое. Какой-то голосок во мне шептал, что в словах Веэтыусме много правды, однако чувства мои протестовали против этого, я не могла примириться с тем, что правильнее выдать кого-либо. Я была ошеломлена, ничего не могла ответить и посчитала за лучшее промолчать. Молчал и Веэтыусме, словно изумленный воздействием своих слов или будто сожалея, что произнес их.

Мы чувствовали неловкость и, когда наконец пришел Конрад, оба облегченно вздохнули. Конрад был заметно взволнован, но прикидывался веселым, смеялся и шутил. Веэтыусме скоро ушел, и Конрад сразу обратился ко мне со словами:

— На тебя возложено задание отнести на тайную явку подпольщиков одно очень важное письмо. Ты придешь туда, спросишь: «Эрика дома?» — и тогда тебя, куда надо, направят. Но так как ты еще неопытная и не умеешь уберечься от возможных «хвостов», то пойдешь туда не прямиком и не одна. На аллее у Карловой церкви на второй скамье к городу тебя будет ждать дама в пестрой шляпке и длинном черном пальто. Ты спросишь ее: «Вы, наверное, сестра Эрики?» — и она проводит тебя.

Муж отыскал в кармане четвертушку тонкой бумаги, исписанной рядами непонятных мне букв и цифр (после букв шли цифры), свернул ее в тонкую трубочку, протянул мне и добавил:

— Запомни, что от твоей удачи зависит многое, быть может, и твое собственное будущее. В настоящее время, когда идет борьба между мужчинами, и женщины не могут «беспристрастно» смотреть со стороны. Время требует действия и твердой позиции.

Я пошла, не обронив ни слова. Я была возбуждена, я гордилась, что мне доверили такое ответственное, такое «фатальное» задание. Но меня охватывал страх, смогу ли я достаточно аккуратно выполнить поручение, миную ли счастливо возможные преграды. Задание это обещало стать чем-то вроде таинственного эпизода в романе, и эта знакомая по девичьим грезам романтика увлекала меня, давала мне удивительно острое и сладостное наслаждение. Все это сильно возбуждало нервы, заставляло сердце гулко стучать. Временами меня охватывал страх, и тогда я судорожно сжимала письмо в левой, одетой в варежку, ладони и подозрительно смотрела на каждого прохожего. Вспомнила Веэтыусме, подумала о странном разговоре, даже засомневалась, а может, Веэтыусме сам предатель. Было такое чувство, будто он сейчас идет где-то рядом. Я обернулась и увидела: он стоял на углу улицы и смотрел мне вслед. Пока я дошла до Карловой аллеи, еще дважды приметила его. Всякий раз я хотела подать ему знак, но он исчезал столь же быстро, как и появлялся. Почему этот человек идет по моему следу, как он мог знать, куда я иду? Но если он это знал, почему он хотел прийти туда по моим следам? Разве не мог он сразу пойти в полицию и выдать? Нет, нет, он не мог быть провокатором, для этого он был слишком душевным и искренним. Все это становилось для меня еще более загадочным, и я уже ничего не понимала, колебалась между страхом и возбуждением; сердце билось так, словно оно собиралось выскочить из груди.

Но все шло хорошо. Дойдя до Карловой аллеи, я на мгновение задержалась, чтобы перевести дух. Внимательно всмотрелась в сгустившуюся уже темноту. Женщина в пестрой шляпке и длинном черном пальто — я узнала ее сразу. И она, видимо, тут же догадалась, что я и есть та, кого она ждала, и спокойными, размеренными шагами пошла ко мне. Теперь она была уже настолько близко, что я могла посмотреть ей в лицо. Насколько я могла разглядеть в темноте, она была красивой, однако краса эта была какой-то суровой, словно нежизненной, без женской обаятельности, отстраняющей и холодной. Некоторое время я ощущала на себе ее острый, изучающий взгляд, и мне стало неловко, что она сразу не поверила, даже стыдно, что она подозревала меня, быть может, как предательницу. Но это ничего. Я хотела показать, что она ошиблась.

Мы свернули с аллеи, но не туда, куда я думала, а пошли в обратном направлении. Под фонарем незнакомая дама остановилась, еще раз внимательно посмотрела на меня и спросила: «Вы ищете сестру Эрики?» Мне только сейчас пришло в голову, что я забыла сказать пароль, и я извинилась. Она оглянулась в сторону аллеи, мне показалось, будто она еще кого-то дожидается, и я тоже обернулась. Из-за деревьев появилась какая-то темная фигура. Носком ботинка человек стал ковырять землю, словно отыскал что-то и хотел убедиться, стоит поднимать найденное или нет. Этот странный человек был Веэтыусме.

Мы пошли дальше. Направились в часть города за железной дорогой, пробирались окольными улицами, сделали несколько кругов, иногда возвращались туда, где проходили. Когда я обращала на это внимание, моя спутница, которая все время молчала, произнесла: «Это так и должно быть. Терпение».

Наконец мы остановились у двухэтажного домика, если не ошибаюсь, на улице Сыя. Внешне этот домик был аккуратным, можно было даже подумать, что в нем живут состоятельные люди, которым ни до какого бунта дела нет. Кругом все спокойно, ни одной подозрительной «фигуры».

Вошли в ворота. Возбуждение усилилось, я так дрожала, что это не осталось незамеченным моей спутницей. Она повернулась ко мне со словами:

— Успокойтесь, это не так страшно. А теперь скорее. Нижний этаж, направо первая дверь. Я буду ждать у ворот соседнего дома. Отдайте письмо «Эрике» и немедленно возвращайтесь. Вы готовы?

— Я иду.

— Когда пойдете обратно, возле меня не останавливайтесь, а сразу проходите дальше и все время идите на несколько шагов впереди. И не разговаривайте со мной! Должны делать вид, что мы совершенно чужие, только прохожие, которые случайно идут друг за другом. Это все.

Я пошла. В голове промелькнули какие-то посторонние мысли, в душе возникли посторонние чувства, но не было времени разобраться в них. Когда открылась дверь, я бросила взгляд: моя спутница смотрела мне вслед.

И вот я стояла лицом к лицу с вождем подполья, вокруг имени которого ходили легенды. Еще с первых дней революции я помнила его мефистофельский профиль с рыжеватой козлиной бородкой, но теперь он, казалось, переродился: линии лица стали резче, весь облик суровее, в глазах появилось еще больше огня, а вокруг рта — саркастической едкости. В этом лице отражались необыкновенная сила и напряжение воли, его оживляла одна лишь мысль: разрушить существующий в мире порядок, уничтожить эту убийственную реальность, которая мешает осуществить великую идею — свободу трудящимся. Мне казалось, будто для этого человека потеряли силу все существующие житейские взаимоотношения, и когда я искала на лице его боязни постоянного преследования, страха перед предательством, то я не нашла и следов их.

Я смотрела на него, и сердце мое готово было остановиться, я чувствовала, как ослабели колени и стало немощным тело. Протянула ему шифровку, он взял ее и произнес с равнодушной усмешкой:

— Вы хорошо выполнили свое поручение. И достойны доверия, оказанного вам. А потому я приготовил для вас небольшой сюрприз. Думаю, что вам не будет неприятно увидеть снова старого друга.

С этими словами он подошел к занавеске, которая отделяла часть комнаты, отодвинул ее, и я увидела поднявшегося Ханнеса Мальтса. Он был тот же, что и прежде, но будто мужественней и старше: в волосах появилась первая седина. Смущенно улыбаясь, он молча протянул мне руку. И в тот момент я не нашла ни одного подходящего слова. Передо мной встало прошлое, сердце наполнилось странным волнением. В глазах зарябило, закружилась голова, я боялась, что потеряю равновесие. Я его совершенно не хотела видеть, а теперь он все же был здесь, и мне это вовсе не было неприятным. Что я должна была делать, о чем говорить?

— Ну, не играйте в сентиментальных влюбленных, — услышала я голос за спиной. — Коротко скажите все, что хотите сказать. И запомни, Ханнес, тебе сегодня же придется начать длинное путешествие. Не стоит размякать.

Я посмотрела на Ханнеса. В его глубоких, сочувственных глазах я увидела отражение своего собственного лица, я знала, что оно навсегда останется там, и, не говоря ни слова, направилась к двери. Щелкнула ручка, я была на улице. Закрывая дверь, я успела заметить удивленных мужчин посреди комнаты. Они смотрели друг на друга, словно удостоверялись, будто спрашивали: что все это значит?

Я осторожно вышла со двора. Оглянулась. Ничего подозрительного. Повсюду одна и та же темень. Только кто-то стоит у ворот соседнего дома: пестрая шляпка, длинное черное пальто. Проходя мимо, я дружелюбно улыбнулась. Сердце мое слегка ныло, и колени подкашивались.

Незнакомая дама проводила меня до железной дороги и затем незаметно исчезла. Вместо нее я потом несколько раз замечала появлявшуюся фигуру Веэтыусме. И только тогда я начала понимать, что к чему.

Конрад встретил меня с тревогой. Когда я все ему подробно рассказала, он облегченно произнес:

— Ты молодцом прошла свою огневую пробу. А теперь я хотел бы из твоих собственных уст услышать, в каких ты находишься отношениях с офицером из отдела сбора информации Убалехтом?

Я испугалась, но тут же собралась с духом и чистосердечно начала исповедоваться. Когда я кончила, Конрад взял меня за голову, посмотрел испытующим взглядом прямо в глаза и спросил:

— И больше тебе нечего добавить?

Я выдержала его взгляд и твердо ответила:

— Это все.

— Проклятые кровавые псы, — сказал он сердито, — даже в семейную жизнь рабочих они суют свой грязный нос, даже там хотят они сеять распутство, измену и погибель. Скажи после этого, что основы хваленого буржуазного порядка не прогнили. У трудового люда одна дорога: скинуть всю эту нечисть. Будь осторожна с этим прохвостом Кустой. Если он все же не оставит тебя в покое, тогда посмотрим.

Я ничего не ответила и начала варить на ужин кофе. Я радовалась, что смогла признаться Конраду в том, что мучило меня. На душе было так легко и чисто, казалось, будто заново родилась. Холодок между нами исчез.