Женщина из бедного мира

25

В начале февраля, в ту самую ночь, когда с Советской Россией подписали мирный договор, у меня родился сын. Светловолосый и синеглазый, крошечный, спокойный мальчуган. «Отец твой погиб за мир, под звездою мира родился ты сам, — думала я утром, беря его на руки. — Найдешь ли ты мир в жизни? Пусть это будет так, пусть ты принесешь мир всем, с кем придется тебе столкнуться на своем коротком или долгом пути!»

Я плакала от счастья и боли. Нет Конрада… Хотелось, чтобы он был рядом, смотрел на своего сына, который весь в него.

Однако Конрада нет в живых, а ребенок тут, на моих руках. Ребенок был тем, кто наследовал мою любовь, которая раньше принадлежала Конраду. Ребенок был мне дороже всего, он так завладел моими чувствами, что вскоре я будто забыла, что у него нет отца. Малейшее его движение — то, что он дышит, кричит, смотрит, — казалось мне чудом. Он был для меня откровением, я склонялась над ним, широко раскрыв глаза.

Теперь к нам заходило много гостей, они не давали мне замыкаться в себе. Побывали у нас и Милла с Антсом, которого очень заинтересовал мой маленький сынишка. Я обрадовалась их приезду. С ними мне всегда было легко и свободно.

Как-то случайно в очередной свой приезд в Тарту к нам заглянула Элли Ала. Она мне почему-то больше не нравилась так, как раньше: в ее поведении было что-то неискреннее, наигранное. Сказала, что собирается выйти замуж за какого-то богатого и образованного хуторянина. Завидовала, что у меня такой красивый ребенок. Рассказывала и об Ээве Хейдок, которая ведет по-прежнему легкую жизнь, бросается деньгами, не интересуясь, каково их добывать мужу. «Наверное, иногда и казенные деньги прихватывают, — закончила Элли. — Добром это не кончится!»

Я была счастлива и спокойна, у меня был ребенок, который заменил мне все остальное. Какое мне было дело до кутежей Ээвы, до богатого замужества Элли, до жадности к деньгам Харри и Лидии, если у меня имелся свой маленький мир, который был мне дорог? Из всех, кто бывал у нас в гостях, больше всего мне нравилась Милла. В ней я видела идеал хозяйки и матери. Ведь я и сама простая женщина и не умею ценить «сложные натуры из высшего общества».

Когда ребенку исполнилось шесть недель, мы окрестили его, дали ему имя отца: Конрад. На крестинах в гостях у нас были Харри и Лидия, Хильда, Милла с Михкелем. Хильда подарила мне цветок гиацинта. Харри — серебряный рубль, его я обещала сохранить: пусть он будет сыну на счастье! Гости были в хорошем настроении, лишь Михкель время от времени погружался в глубокое раздумье. Мне казалось, что ему неловко разговаривать со мной. Видимо, он раздумывал о Конраде.

У меня невольно навертывались на глаза слезы, когда я вспоминала о Конраде. Гости разошлись, сразу стало одиноко и пусто. Горе и нужда снова стали заглядывать к нам. В последнее время у нас было много непредвиденных расходов, и вот деньги кончились. Я не знала, что будет завтра со мной и ребенком.

Но на душе все же было спокойно, что окрестили ребенка: одной заботой меньше. «Пусть он растет и тянется, как эта высокая сосна, которую мать окатила водой из купели».

Наступила чудесная весна. Воздух был ясным и теплым, и свежий ветер приносил в открытое окно запахи первого цветения. В саду на груше заливался скворец, а в небесной шири заблудившийся над городом жаворонок, не переставая, рассыпал свои трели. С радостными лицами проходили по улице люди, дружески улыбаясь друг другу.

И в моем сердце поселилась удивительная, неведомая раньше радость. Я чувствовала себя так легко и свободно, словно освободилась от какого-то большого мучительного горя. Вместе с зимней одеждой с моих плеч свалилось все то, что меня обременяло зимой.

Сыну моему исполнилось три месяца. Он был таким милым ребенком, что я не могла и представить себе, как бы я жила без него. Он уже улыбался, он уже лепетал что-то или плакал от недовольства, когда его оставляли одного. Всякое пустячное дело, связанное с ним, с его жизнью, обретало глубокое значение, будто тайнопись, которую знаю только я. Через него я познала великую и сокровенную мысль своей жизни, через него я увидела совсем в другом свете все, что вокруг меня жило и двигалось.

В эти дни мне пришло важное письмо — из России, от Ханнеса. Меня звали туда, и я знала, что поеду. Я знала, что не люблю Ханнеса Мальтса, что никогда не стану его женой. Но я считала его другом, с помощью которого снова надеялась войти в жизнь, чтобы растить своего ребенка и обеспечить ему будущее. Ребенок сейчас был для меня всем, только ради него я хотела жить, работать, подниматься выше. Я знала, что пока у меня есть ребенок, я не погибну, найду в себе силы перенести все трудности. И как видите, я не ошиблась.

Какая-то странная сила тянула меня в Советскую Россию. Оставаться здесь дольше — здесь, где у меня было больше страданий, чем радости, я не хотела. Здесь у меня отняли Конрада, отняли мое счастье, здесь у меня не было никого, к кому я могла бы обратиться в беде. Здесь мне было нечего делать, здесь моему ребенку и мне грозили нужда и голод. А там был Ханнес; с его помощью я могла многого добиться. Мне казалось, что там окончатся все мои страдания и горести. Мне казалось, что там меня ожидает свершение всех моих чаяний, душевный покой, счастье.

Знала, что поеду. Я взяла ребенка на руки и вынесла его в сад под цветущую яблоню. Под ней я часами мечтала с ним.

Время от времени ветерок бросал на лицо ребенка осыпающиеся лепестки, и сам он казался мне таким же розовым и нежным, как лепесток. И солнце, светившее сквозь листву, мягко отбрасывало лучистые отблески ему на волосы, венцом обрамлявшие его высокий лоб.

Эльва, 1930