Женщина из бедного мира

24

О чем вам еще рассказать?

Тихо и монотонно катились мои дни в доме матери. Я выполняла случайную работу, которую находила с большим трудом, а часто и вовсе оставалась без дела. Как-то все-таки жила и с голоду не умирала. Человек свыкается со всем, и вы, наверное, не можете себе представить, какой крошки хватает бедному, чтобы удержать душу в теле! Вначале я плакала и отчаивалась, но вскоре у меня не стало и слез. Как-то сами собой высохли глаза, лишь тихо ныло сердце, когда я думала о Конраде.

А думала я о нем без конца. И чем больше думала, тем невероятнее казалось мне его убийство. Образ его представлялся мне таким величественным, чистым и прекрасным, что я не могла представить себе его насильственной смерти. По-моему, он не сделал ничего плохого, желал всем только хорошего, и его не смели приговаривать к смертной казни. Я никак не могла поверить, что это произошло на самом деле. И время от времени в душе моей пробуждалась удивительная надежда, что Конрад жив, что он пробрался через границу и в один прекрасный день вернется ко мне. Думая об этом, я словно видела чудесный сон.

Сны и самообман — это, конечно, тоже было, но они сразу же рассеивались, когда я вспоминала действительность. И все же потерю Конрада я перенесла легче, чем думала. Раньше я представляла, что если погибнет Конрад, то не останусь жить и я. Но бесконечные страдания, аресты Конрада и другие муки подготовили меня к последнему удару. И та среда, и которой я вращалась и работала, своим примером показывала мне, что все можно мужественно и твердо перенести. Конрад, Кивистик, Веэтыусме, Кармель, десятки других — каждый что-то давал мне, формируя мой характер и волю к жизни. Самопожертвование во имя большой идеи, которое я видела, приносило мне больше утешения, чем что-либо другое. Мне даже хотелось стать похожей на тех, кто отдал за других свою жизнь. Я даже хотела испытать все, что выпало на долю тех, кто был мне примером.

Помню, когда начались переговоры с Советской Россией, я испытывала какое-то удивительное удовлетворение. Сознание, что Конрад боролся за мир и что теперь кто-то последовал по его стопам, взволновало меня. Это укрепило во мне веру, что Конрад боролся за правое дело, что он не сбился с пути и не сделал ничего дурного. А если его жизнь была правильной, почему тогда его убили? Я чувствовала моральную победу Конрада, его духовное величие в моих глазах все возрастало. Какими жалкими и подлыми были те, кто убил его!

Конрад продолжал жить для меня в идее, за которую он погиб. Он продолжал жить во мне ребенком, которого я носила. Я была счастлива, что он дал мне ребенка. Моя любовь к Конраду теперь передалась ребенку, ставшему для меня всем. Кроме ребенка, у меня не осталось ничего.

В ноябре, когда мы с матерью голодали уже несколько дней, я через связного получила из Петрограда деньги и письмо от Ханнеса Мальтса. Он узнал о несчастье, которое меня постигло, и о моем бедственном положении, и вот поспешил протянуть мне руку.

Письмо Ханнеса растрогало меня, я даже всплакнула. «Он не забыл меня, несмотря на то что я принадлежала другому. Он помогает мне, не спрашивая, что я о нем думаю. Есть еще на свете хорошие люди. Живы любовь, сочувствие, самопожертвование, дружба, все, о чем тоскует душа».

То была настоящая помощь в беде. Мы были обеспечены на какое-то время, и я могла позаботиться о ребенке. Шила для него всякие вещички, испытывая возбуждение, словно в предчувствии какого-то большого счастья. Я была так довольна, когда мне удавалось что-нибудь сделать для ребенка. Я принимала ванны, сколько это было возможно, часто ходила гулять, пробовала заниматься физическим трудом, чтобы облегчить роды. О питании я могла пока не беспокоиться. Я была сердечно благодарна Ханнесу за то, что он выручил меня из беды. И не могла представить, чтоб мой ребенок родился хворым. Хотелось сделать все, лишь бы он был здоровым и крепким.

А между тем в моей жизни возник какой-то провал. Уже несколько месяцев дни уходили тихо и монотонно. Жизнь словно выработала определенный, твердый порядок, который не хотелось нарушать. Хватало и всяких мелких дел, так что времени не оставалось.

Вечерами к нам иногда приходили гости. С тех пор как у нас стало что есть, к нам часто заглядывали Харри и Лидия. Я заметила, что теперь они держались гораздо проще — потому что не чувствовали необходимости помогать нам. Было неприятно чувствовать, что это именно так, и мои отношения с ними по-прежнему оставались холодными.

Гораздо ближе мне была Хильда Мангус. Ее искренняя жизнерадостность и непринужденность словно приносили солнце в мою комнату. Мы пели, свободно говорили обо всем, что было на душе, строили планы на будущее. Хильда неплохо устроилась, работала, но при первой же возможности хотела уехать в Америку. Из разговоров с ней я заключила, что там ее ожидал жених.

Нередко в те вечера, когда у нас бывали гости, я не могла долго заснуть. Сотни дум, сотни переживаний вертелись в голове, и сон не приходил. То одеяло казалось слишком жестким, то куда-то проваливался матрац, а то из-под меня выбивалась простыня. В такие ночи я острее, чем обычно, опять испытывала одиночество. Я болезненно ощущала потерю Конрада.

Спустя несколько дней после своего двадцать первого дня рождения, в декабре, я получила письмо откуда-то из-под Нарвы. В нем сообщалось о том, что в военном госпитале скончался Теодор Веэм. Он умер от ран, полученных в бою. Последним желанием Веэма было, чтобы о его смерти сообщили мне.

У меня никогда не было к нему каких-либо чувств, когда-то я лишь прошла мимо него — и больше ничего. Однако мне было жаль его. Ведь он мог бы жить. Такой молодой.

Невольно возник вопрос: а когда придет моя очередь? Через месяц или через два? Не умру ли я при родах?

Грустно было думать о том, что, может быть, мои глаза никогда не увидят, как растет и живет мой ребенок. Он не узнает материнской любви, дороже которой нет ничего, и будет путаться под ногами у чужих.

Только бы остаться в живых и вернуть здоровье! Я нашла бы работу и сумела бы позаботиться о своем ребенке. Почему я не останусь в живых? Я же не больная и вовсе не какая-нибудь хилая. Выше голову, не надо слез!

В жизни я хлебнула немало горя. И уже не боялась его, как раньше. Я чувствовала, что испытания закалили мой характер. Жизнь, несмотря ни на что, была приятной, и терять ее не хотелось. Особенно теперь, когда я думала о прошлом — о Конраде, или о будущем — о своем ребенке. Эти двое во мне слились теперь в одно.

«Теодор Веэм — да, и он ушел вслед за Конрадом. Но кто из них был прав: Веэм, который убивая, потому что его заставляли убивать, или Конрад, которого убили, потому что он не желал убивать?»

Я знала, что прав был Конрад.