Жизнь на волоске

ВОИНЫ МАТЕРИ-БОЛГАРИИ

Георгий Карауланов — член Центрального Комитета Болгарской коммунистической партии и секретарь Национального совета болгарских профессиональных союзов. Он прославленный строитель первых пятилеток, Герой Социалистического Труда. Помню его со времени давнего войскового учения на некогда пустынном морском берегу неподалеку от Бургаса, там, где ныне широко раскинулся красивый курортный комплекс «Солнечный берег».

Георгий Карауланов — интересный и красноречивый собеседник, и потому я полностью сохраняю подлинность его рассказа об армии, о мужестве и риске.

— Всего за несколько дней до призыва в армию я женился. А в то время служба в некоторых родах войск длилась довольно долго — например, в авиации и на флоте служить приходилось по четыре года. Ну а я, естественно, мечтал о самой краткой, самой непродолжительной службе. Навсегда запомнилось мне, как председатель призывной комиссии после окончания медицинского осмотра, прежде чем вписать в мой формуляр «Годен к военной службе», поинтересовался у меня, в каких войсках я хотел бы служить. Впоследствии я не раз горько сожалел об упущенной в тот момент возможности. Но тогда словно какой-то внутренний голос подсказал мне: «Уж если довелось стать солдатом, то служи там, куда пошлют, иначе выкажешь себя форменным ломакой, а не настоящим мужчиной». Так что я оставил комиссии решать, куда меня направить, хотя мне и хотелось крикнуть во все горло: «Очень прошу, определите мне пусть самую трудную, но самую короткую службу!» Мужская честь заставила меня промолчать, и в результате призывная комиссия записала меня на флот, а у матросов, как известно, служба была самой долгой.

Еще до призыва в армию мне довелось услышать немало «страшных» историй о солдатской службе от разного рода бывалых людей. Но все эти рассказы не породили во мне ни малейшего предубеждения. Я знал, что, как и всякому здоровому человеку, и мне рано или поздно предстоит надеть солдатский мундир. Хотя, конечно, надолго покинуть дом почти сразу после женитьбы было нелегко.

А вот как прошел мой последний день на гражданке. Я тогда работал в Димитровграде. Курьер принес мне повестку прямо на мое рабочее место всего за три часа до отхода поезда в мой родной город Грудово, где мне надлежало явиться на сборный пункт. Уже оттуда мы должны были на следующее утро выехать в Варну. Новость о моем призыве в армию облетела всю нашу строительную бригаду. Разное пришлось мне услышать при прощании. Одни советовали служить тихо, не высовываться, поменьше крутиться возле начальства, другие обещали навещать жену, третьи шутили о солдатских харчах. Но времени у меня было в обрез. Распрощался я с милыми димитровградскими приятелями, ну а о том, как с женой простился, лучше не говорить. Всю последнюю ночь не сомкнул глаз — думал то о прошлом, то о будущем, что ждало меня впереди. Ровно в восемь утра был на сборном пункте. Офицер проверил нас по списку, затем все мы уселись в автобус и поехали. В дороге я с интересом наблюдал за своими земляками. Из их разговоров, из вопросов, которые они задавали офицеру, я понял, что во время моей жизни в Димитровграде у меня сформировались другие представления и понятия о жизни. Мне показалось, что течение времени в моем родном крае как бы замедлилось и это отразилось на мне и моих сверстниках. Лейтенант Тодор Велев (так звали офицера, который нас сопровождал) был молод, смуглолиц, носил аккуратные усики. Он не ломаясь, с удовольствием пробовал вино, которым угощали его новобранцы. На их наивные вопросы отвечал шутливо, на серьезные — серьезно. Я был, наверное, самым мрачным и неразговорчивым в автобусе. Тосковал о жене, о друзьях, о Димитровграде. В какой-то момент лейтенант спросил, почему я не остриг волосы. Я объяснил ему, что не имел ни времени, ни возможности. Велев все понял, ничего не сказал.

Первый день моей солдатской службы начался позже, когда прямо у ворот части нас встретил мичман Гаев. Он приказал нам поставить наши чемоданы в одну кучу и построиться. Когда мы замерли перед ним, мичман представился. Дважды повторил, что он старшина роты. Затем заявил, что разного рода ловкачей терпеть не может, особенно таких — тут он указал на меня, — которые никак не могут расстаться со своими лохмами, а всех остальных, видимо, дурачками считают. И раньше мне доводилось много выслушивать по поводу моего чуба и «плутоватой» физиономии, так что я не удивился, когда мичман именно мне приказал хорошо вымыть баню и лично доложить ему, когда закончу. Мне было ясно, что я уже попался ему «на мушку» и что служба для меня будет нелегкой. Но должен справедливости ради отметить, что в дальнейшем мичман не раз ставил меня в пример, и мы оба, может быть, всю жизнь будем хранить добрую память друг о друге.

В то время меня, как и теперь, сильно волновали вопросы мира и безопасности на нашей планете. Ведь мне выпало служить в самый разгар «холодной войны». Важность и значимость стратегических целей и ближайших задач, которые ставила партия, определяли и высокую активность всего народа. Разумеется, армия не оставалась в стороне. Воинская дисциплина вначале нелегко давалась многим из нас. Некоторые ребята из нашей роты с трудом переносили физические нагрузки и особенно холод. Зима 1953/54 года была лютой и продолжительной, но наши командиры были строги и взыскательны к тем, кто проявлял слабость или нерадивость. Служба давалась мне легко, может быть, потому, что я с тринадцати лет самостоятельно добывал хлеб тяжелым физическим трудом, а к капризам природы привык.

Профессия строителя, ставшая моей судьбой, тоже мало подходила для белоручек и маменькиных сынков. На флоте мне нравились интенсивные комплексы утренней зарядки и общее внимание к физической закалке. Не мог я примириться лишь с запретом читать после вечерней поверки. Не всегда удовлетворяли меня сухие и неинтересные, а иногда и некомпетентные беседы на политические темы. Не нравились некоторые немелодичные и довольно бессодержательные солдатские песни, от частого пения которых воротило с души (хочется верить, что сейчас в этом отношении произошли перемены). Если, однако, попытаться коротко ответить на вопрос, что мне больше нравилось в армии, я бы ответил — порядок и чистота.

Как большинство людей всю жизнь помнят своего первого учителя, так бывшим солдатам никогда не забыть своих первых командиров. Первым моим взводным командиром был лейтенант Тодор Велев, тот самый, который ехал вместе с нами в автобусе со сборного пункта в моем родном Грудово. Лейтенант Велев своим внешним видом, поведением, четкими и лаконичными командами полностью отвечал моему представлению о кадровом офицере, хотя временами мне почему-то казалось, что он как бы лишь исполняет ату роль. Иногда, особенно в минуты отдыха, я замечал его задумчивый взгляд, грусть и лиричность во всем облике. В такие минуты он напоминал мне известного болгарского поэта Димчо Дебялянова, павшего на фронте в 1916 году. В дальнейшем мне довелось близко узнать мичмана Биню Русева, капитан-лейтенанта Христо Чернева, капитана 2 ранга Мачева… Это были такие командиры, за которыми боец и с голыми руками пойдет в атаку.

В то время у нас часто показывали советские кинофильмы, в том числе и на военную тематику. Именно благодаря им у меня создалось представление, каким должен быть офицер-политработник. Должен сказать, что представление это сохранилось в неизменном виде и сейчас. К сожалению, мне не довелось служить с таким заместителем командира по политической части, хотя я убежден, что они должны быть именно такими и в нашей армии они есть, лишь по воле случая никто из них в мою часть не попал. Я далек от намерения осуждать здесь кого-либо, но тем не менее глубоко убежден, что не каждый может быть офицером-политработником. И кандидатов на эти должности надо подбирать заботливо, потому что работать им предстоит с людьми.

На флоте у меня было много добрых друзей. Не буду здесь перечислять всех, но о самых дорогих окажу. Начну с Неделчо Митева, рулевого. Мы с ним размещались на корабле в самом тесном носовом кубрике. Митев был человек скромный. Моряк, а бранного слова произнести не мог. Иногда он прятал мои сигареты и выдавал их по одной, когда мне нечего было курить. Ну, а если ему в руки попадало письмо от моей жены, то мне, чтобы получить его, приходилось сделать стойку на руках… Стоян Ковчезлиев, мой земляк, был боцманом и корабельным коком. Он так щедро угостил меня однажды пирожными, что я объелся ими и до сих пор не могу их видеть. Именно благодаря Стояну меня как-то раз включили в группу моряков, отправлявшихся на экскурсию в Димитровград, там мне удалось встретиться с женой, по которой я очень тосковал… Никола Тутурилов — рулевой, немного флегматичный, еще более смуглый, чем я сам. Он был единственным из нас, кто никогда не страдал морской болезнью. Мы о еде даже думать не могли при сильном волнении, а он с удовольствием уплетал и наши порции да еще посмеивался: «Дорогие морские волки, если вы не способны удержать пищу в своих желудках, то вам вообще лучше попоститься»… Ваньо Перчемлиев, моторист, светлая душа, ни в чем не сомневался, все принимал за чистую монету. Его единственный недостаток — крайне небрежное отношение к своему внешнему виду. Он так и не смог расстаться с морем и плавает на рыболовецком траулере… Данчо Бычвара, сигнальщик. Однажды мы целую ночь проболтались в открытом море из-за того, что он неправильно принял сигнал. Когда Данчо отправлялся в краткосрочный отпуск домой, мы подложили ему в чемодан четыре булыжника, которые благополучно добрались до его родного села Лозарево в Карнобатском округе. Другой мог бы смертельно обидеться за такой розыгрыш, однако Данчо прислал нам телеграмму, благодаря нас в ней от имени своего отца за камни, которые тот собирался использовать в качестве груза при квашении капусты… Среди моих приятелей был и смышленый лохматый пес Ганди, живой талисман нашего отряда. Я нередко брал его с собой в городской отпуск…

Спрашиваю Георгия Карауланова о его наиболее сильных переживаниях в период военной службы. Его рассказ привожу дословно.

— В 1952, 1954 и 1955 годах, — говорит он, — для ускоренного развития отдельных отраслей народного хозяйства правительство республики распространило облигации займа, по существу, обратилось к народу за помощью. Это мероприятие встретило активную поддержку трудящихся. Едва ли человек, живущий в условиях капитализма, мог понять истоки того энтузиазма, с которым люди подписывались на заем. Но наш народ знал, что собранные средства помогут строительству того счастливого будущего, к которому вела страну Болгарская коммунистическая партия. Вот в связи с этими облигациями мне пришлось пережить одно незабываемое событие.

Наша матросская служба весной 1955 года шла нормально. Но как-то раз рано утром зловеще завыли корабельные сирены. Через считанные секунды я был на своем боевом посту в машинном отделении. Снаружи было еще темно, все небо затянули черные тучи. Запах талого снега смешивался с запахом морской воды и водорослей.

Мы получили приказ привести корабль в полную боевую готовность. Моряки из минно-торпедного отделения и артиллеристы зарядили торпедные аппараты и корабельные орудия. Вскоре вода и масло в двигателе достигли необходимой температуры. Корабль был готов выйти в море. Мы, трое мотористов, чувствовали, что это не простая учебная тревога. Но разобраться в происходящем было трудно, тем более что рев двигателей мешал нам слышать, что происходило на палубе.

Вскоре корабль отвалил от причала и, стремительно набирая скорость, устремился к выходу из гавани. Тех мгновений мне не забыть никогда. У меня было чувство, что в этот раз нам придется делом и собственной кровью доказать верность родине и партии. И я был готов к любым испытаниям. Других, более сильных переживаний у меня не было не только за все время службы на флоте, но и за всю мою последующую жизнь.

Однако плавание наше продолжалось недолго. Через несколько минут корабль сбавил ход, а затем вообще застопорил машины. На палубе над нами слышался топот ног. Я был старшим в машинном отделении и приказал погасить свет и открыть иллюминаторы. Хотелось разобраться, где мы находимся и что происходит. Уже достаточно рассвело, и мы увидели рядом с кораблем покачивающуюся на волнах шлюпку с тремя моряками. Они разговаривали с кем-то на палубе, кого мы не видели. Когда лодка отплыла, я попросил у командира разрешения подняться на мостик. Через несколько секунд я уже знал, какая задача поставлена перед нами. Несколько кораблей нашего отряда должны были собрать провокационные листовки, разбросанные вражескими самолетами. Большая часть этих листовок упала прямо в море рядом с городским пляжем и портом. Как я тогда понял, по этому же поводу было поднято по тревоге и сухопутное подразделение. Необходимо было собрать все листовки до того, как проснется город. По своему внешнему виду листовки походили на распространяемые государством облигации, ну а текст был самый что ни на есть гнусный и злой. В нем утверждалось, что каждый лев, данный коммунистам, потерян для людей навсегда. В общем, враг преследовал цель подорвать доверие народа к партии и сорвать распространение облигаций народнохозяйственного займа. Но и эта провокация врага не дала никаких результатов. Подобной дешевкой нельзя было обмануть наших людей.

Георгию Карауланову памятны и различные рискованные ситуации из его строительной практики.

— Единственная в то время печь на цементном заводе «Вулкан», — рассказывает он, — была остановлена для ремонта. Требовалось по крайней мере двадцать дней для того, чтобы печь остыла до температуры, при которой в ней могли бы работать люди. Сам ремонт занял бы еще дней десять. Делалось все возможное, чтобы печь поскорее вновь начала давать такой нужный стране цемент. Вот почему несколько человек день и ночь обливали холодной водой снаружи металлический кожух печи, а два мощных вентилятора гнали внутрь ее холодный воздух. Мы давно уже приготовили все необходимое для ремонта, и вот как-то утром наш бригадир появился вместе с заводским врачом. Тут же было устроено что-то вроде митинга. В те времена ораторы любили приводить необычные сравнения в своих выступлениях. Так, обычный кирпич был не просто кирпичом, а пулей, выпущенной по империализму, мешок с цементом был не просто мешком с цементом, а бомбой, брошенной в поджигателей войны. Вот и наш бригадир, запинаясь и путаясь, начал свое слово с подобных штампов. Но, когда перешел к делу, стал необычно серьезным. Он объяснил, что работать придется в опасных и тяжелых условиях, и потому нужны добровольцы. Чтобы наглядно продемонстрировать, что нас ждет, бригадир бросил в жерло печи какую-то тряпку. Материал тут же почернел и через считанные секунды вспыхнул ярким пламенем. Тем не менее добровольцы нашлись, по существу, вся бригада изъявила готовность работать. Врач каждому из нас измерил пульс и давление, долго и тщательно прослушивал сердце и легкие и наконец остановил выбор на пятерых из нас. И вот мы начали готовиться к жарким объятиям раскаленного чудовища. В те не слишком богатые времена во всей нашей бригаде только у Милю имелись наручные часы. Кто-то его напугал, что при работе с электросваркой часы могут испортиться, и он старательно замотал кисть руки длинным бинтом. Надевая огнеупорную робу, Милю не снял бинт. Пробыв, однако, в печи минуты две, он принялся громко стонать от нестерпимой боли. Пока он выбирался наружу, снимал рукавицу и засучивал рукав, бинт успел сгореть прямо у него на руке. Так нас, добровольцев, осталось лишь четверо. В печи мы работали по двое. За нами через люк внимательно наблюдали те, кто оставался снаружи. Не были забыты и страховочные канаты. Не могу похвалиться, что, когда наступала моя очередь, я без всякого страха забирался в печь. Напротив, самые тревожные мысли охватывали меня. Но отступать было поздно. От высокой температуры ныло сердце, непереносимый жар мешал дышать. Как сейчас помню, в те минуты я думал о матери. Как она, бедная, переживет, если со мной что случится? Корил себя, что редко пишу ей. Выбравшись в очередной раз из печи, попросил врача (а он постоянно дежурил возле нас) принести мне конверт и лист бумаги. В другом случае он, скорее всего, поднял бы меня на смех, но тогда опасность для нашей жизни была столь реальной, что он без лишних слов исполнил мою просьбу.

…Расскажу об одном эпизоде, — переключается на другую тему Георгий Карауланов, — связанном со строительством железнодорожного моста через Марицу. Мост этот имел для нашей страны большое экономическое, стратегическое и, если хотите, политическое значение. Согласно плану первый поезд по нему должен был пройти в сентябре, однако монтаж конструкций начался с большим опозданием — едва в мае. Однажды меня вызвали в управление нашей строительной организации, чтобы сообщить, что эта труднейшая, но ответственная задача возлагается на мою бригаду. Стоял я в секретариате, курил и ждал, когда меня вызовут. А в то время в кабинете начальника шел яростный спор. Отчетливо слышались те или иные раздраженные реплики. Знакомый голос уверенно говорил, что я и моя бригада согласны взяться за это дело и обещаем выдержать сроки. Кто-то в запальчивости выругался по моему адресу и предложил возложить всю ответственность на меня, мол, Звезда Героя наверняка спасет меня от тюрьмы, если монтируемый по предложенной опасной технологии мост рухнет в реку. Тут уж я не выдержал и без приглашения ворвался в кабинет. До сих пор благодарю бога, что сумел сдержаться тогда и не надавал по физиономии тому типу. А мост мы все же построили, и поезд прошел по нему в установленный день.

Были в моей службе на флоте и трагические события, о которых я до сих пор не могу вспоминать без муки, — говорит Георгий Карауланов. — Я тогда уже седьмой месяц носил матросскую форму. Плавал на рейдовом катере помощником моториста. Во время одного из учений наш катер должен был использоваться для высадки десанта. Приняли мы тогда на борт взвод морских пехотинцев. Дело происходило в июне. Несколько дней дул сильный ветер, затем он утих, однако на море установилась мертвая зыбь. Трое суток корабли с десантом провели в открытом море. Наши морские пехотинцы все это время тяжело страдали от морской болезни. За все три дня никто из них даже крошки хлеба не держал во рту. Перед самой высадкой мы долго лежали в дрейфе, а в таких случаях для человека, непривычного к морю, качка становится настоящим кошмаром.

Наша пехота была не в самом лучшем состоянии, когда ей пришлось продемонстрировать свою выучку. Песчаные дюны, к которым устремились десантные суда, сегодня стали пляжем знаменитого курорта «Солнечный берег». По команде флагмана корабли прикрытия начали интенсивно обстреливать берег, чтобы подавить огневые точки «противника». Рейдовым катерам предстояло доставить на берег ударные отряды морской пехоты. Основной десант, танки, орудия и прочая боевая техника шли к берегу на десантных баржах.

Было совсем светло, когда катер ткнулся носом в песчаное дно в нескольких метрах от берега. Десантники начали прыгать за борт, вода доходила им почти до пояса. По тому, как суетились некоторые из них, можно было понять, что они побаиваются моря. Когда первые десять человек покинули катер, его нос вновь оказался на плаву. Ветер, дувший с берега, начал постепенно относить катер на глубину. Когда последние десантники вместе со своим командиром покинули его, они оказались уже по горло в воде. Некоторые из них, обессиленные трехдневной болтанкой, сразу были сбиты с ног прибойной волной и начали тонуть.

Тут же на воду была спущена спасательная лодка. Многие моряки бросились за борт и вплавь устремились на помощь тонущим. И все же двоих десантников спасти не удалось.

Когда мы строили Димитровград, в результате несчастных случаев погибли несколько наших рабочих. Каждое такое происшествие переживалось нами очень тяжело, и все же труднее всего мне пришлось, когда шло расследование причин гибели тех двух десантников. Следователь упорно ставил каверзные вопросы, сам характер которых как бы подталкивал к ответам, которые могли быть истолкованы не в нашу пользу. Он, например, все время пытался добиться от меня, не получал ли я команду дать задний ход. Но я не позволял сбить себя с толку и каждый раз слово в слово повторял, как все было на самом деле. О тех невеселых событиях я и до сих пор не люблю вспоминать.

…Убежден, что точно так же, как люди отличаются друг от друга внешним видом, так они разнятся и своими способностями. Что касается меня, то все, на что я был способен, я проявил на строительных площадках нашей социалистической родины: при строительстве Димитровграда и сооружении ТЭЦ «Марица-изток» и Кремиковского металлургического комбината. Службу на флоте я также нес честно и добросовестно: успешно закончил школу корабельных механиков, был награжден знаком «Отличник боевой и политической подготовки», не раз получал благодарности командования, повышения в воинском звании. Несмотря на понятные трудности, служба на военно-морском корабле овеяна для меня ореолом романтики. Не раз, когда я оставался один, воображение рисовало мне самые фантастические морские приключения.

Годы, отданные флоту, стали для меня временем физического и нравственного становления, закалки воли и испытания характера. Хочу подчеркнуть, что для моего поколения в те годы была характерна высокая активность в строительстве нового общества. Служба моя совпала с периодом коллективизации сельского хозяйства, с общим экономическим подъемом страны и крайним обострением «холодной войны» на международной арене. То было еще довольно бедное, но бурное время, когда мы могли ответить далеко не на все вопросы, но зато энтузиазма в каждом из нас хватало на двоих.

Воинская школа, присущие ей строгий порядок и дисциплина самым благотворным образом сказывались на моем характере и деловых качествах и нашли в дальнейшем свое выражение в высоких производственных результатах строительной бригады, которой я руководил долгие годы.

В 1956 году, в период службы на флоте, я стал кандидатом в члены БКП. Должен сказать, что я никогда не мыслил себя вне рядов партии, потому что все члены моей семьи, и в первую очередь мой отец, участник Сентябрьского восстания 1923 года, были убежденными коммунистами. До конца своих дней я буду гордиться, что для меня самого, для моего отца, для моих братьев и сестер Болгарская коммунистическая партия была тем знаменем, под которым мы бескорыстно сражались за светлые коммунистические идеалы свободы, равенства и братства. День, когда меня принимали в партию, навсегда остался самым дорогим и волнующим воспоминанием моей молодости. Все последующие годы я стремился делами оправдать доверие товарищей и никогда не забывал, что нет счастья больше, но и нет ответственности выше, чем быть членом партии коммунистов.

И еще об одном хочу сказать — жизнь человека не такая уж долгая, чтобы можно было легко и быстро забыть все, что было пережито за время военной службы. Уверен, что четыре года, отданные мною флоту, во многом предопределили всю мою последующую жизнь. Часто ловлю себя на том, что, рассказывая детям о матросской службе, становлюсь слишком пристрастным и начинаю идеализировать прошлое. О том, насколько глубоко укоренились во мне некоторые требования флотского уклада жизни, можно судить по чисто физическому беспокойству, которое вызывает у меня небрежно заправленная постель. Может быть, это звучит смешно, но однажды я, несмотря на усталость, не смог заснуть в гостинице, где ночевал один в двухместном номере, из-за того, что вторая кровать была застелена неряшливо. И вот я среди ночи встал, привел ее в порядок и лишь после этого погрузился в сон.

Воинская служба нелегка, но все ее трудности и испытания стократно компенсируются тем благотворным влиянием, которое она оказывает на юношей, вставших в ряды защитников завоеваний социализма. Высокая и гордая честь быть воином матери-Болгарии окрыляет молодые души и сердца.