Журналист: Назад в СССР

Глава 19 Десять цифр Надежды

В то утро Володя не сумел забежать в больницу проведать Надю. Как на грех, на него свалилось раннее интервью, на которое нужно было добираться в противоположный конец города. В довершение ко всему человек, материал о котором срочно требовался редакции, с утра задерживался, и Сотников проторчал у дверей его кабинета до обеда, поминутно чертыхаясь про себя и лихорадочно поглядывая на часы.

Наконец человек пришел, извинился, поскольку задержка произошла не по его вине, и у него тоже есть вышестоящее начальство, которое, как известно, никогда не опаздывает, а только задерживается. Тем не менее, интервью вышло путаным, нервным; вопросы, несмотря на заранее подготовленный план, выглядели какими-то несуразными, и к тому же человек предпочитал говорить о своем, а не отвечать на прямые вопросы журналиста.

В результате Володя провел несколько часов, сидя в редакции и занимаясь расшифровкой записи с венгерского катушечного магнитофончика «Reporter», которым он всегда одалживался у знакомых на радио, отдариваясь потом маленькими аудиоинтервью, специально смонтированными для них из основного материала. Закончив работу и передав рукопись для перепечатки в машбюро, он помчался в больницу. Как раз завершился тихий час, и они до вечера просидели с Надей, болтая обо всем и строя планы на будущее. Правда, болтал и строил планы один Володя, а Надя его слушала, изредка прикрывая глаза и словно улетая куда-то из этой палаты, уже давно опостылевшей им обоим. А накануне ухода Надя взяла с тумбочки маленький блокнотик с металлической спиралью, отрывной и потому специально купленный Володей, чтобы она могла писать на отдельных листах всякие записочки для него.

Она и в этот раз вырвала из блокнота листочек и протянула его Сотникову. Он взглянул на него и увидел длинное число. Или цифры. Их было десять.

— Помню, я спросил ее: что это такое? Что означает это число? А она ответила: «Сбереги этот листочек. Может быть, когда-нибудь эти цифры помогут тебе меня найти».

Тогда я совершенно не понял, что она имела в виду. Собственно говоря, я не понимаю этого и сегодня. Но тогда, как сейчас помню, я принялся ее расспрашивать, требовать объяснений, что она имеет в виду, и причем здесь какие-то дурацкие цифры. Ну, или числа… Сам понимаешь, друг мой Александр, когда слышишь от любимой такие вещи, такие, понимаешь, заявочки, это встревожит кого угодно. Но она опять отделалась шуточками, какими-то неясными полунамеками, и я понял, что она, по всей видимости, продолжает играть в эту нашу старую забаву — насчет отъезда в мир прекрасного Будущего. И знаешь, это меня вдруг встревожило. Очень сильно встревожило. Мне вдруг показалось, что сейчас она говорит о будущем на полном серьезе, будто и сама в это верит. Я, грешным делом, даже подумал, уж не повредилась ли она головой, когда мы упали с этого проклятого моста. Вдруг это начинает сказываться только сейчас, а до этого шиза у нее просто медленно прогрессировала?

Проведя столько времени в больнице, дежуря возле ее палаты, я наслушался столько всякого от больных, медсестер и сиделок, что уже ничему бы не удивился. Поэтому я спрятал этот листочек в карман, клятвенно заверив Надю, что буду бережно хранить его как зеницу ока, а цифры выучу наизусть, чтоб от зубов отскакивало. Она рассмеялась, я поддержал, и мы как-то плавно перешли на другую тему разговора. Перед уходом мы попрощались как всегда, и я обещал заскочить поутру, а по дороге непременно выучить эти ее волшебные цифры.

Она тепло улыбнулась мне и помахала рукой. Надя так делала часто при наших расставаниях, но даже этот жест впоследствии мне показался странным и каким-то… символическим что ли. Как знак последнего прощания.

Потому что больше я ее уже не увидел. Никогда.

Сотников подвинул мне стакан, налил «рябиновки», а потом плеснул и себе. Все это время я изумленно смотрел на него во все глаза, но он только махнул рукой.

— Считай, что я уже не за рулем. Синицын просил машину на вечер, ему сегодня предстоит важная поездка. Оставлю ему тут. У него есть доверенность и ключи.

И поскольку удивление в моих глазах все еще не угасло, пояснил:

— Машина моя личная, но для нужд агентства сотрудники могут ей пользоваться. В особых и исключительных случаях.

В этом месте нашего разговора я мысленно поставил галочку, насчет важной, а также «особой и исключительной» поездки куда-то фотокорреспондента Олега. Надо будет подумать об этом при случае.

Тоста не было, и мы чокнулись молча. Сотников выпил одним глотком и налил себе еще, я же с удовольствием потягивал, смакуя, настойку, сладкую, густую и слегка пряную от характерной натуральной рябиновой горчинки.

— Помню, уже потом, когда я окончательно осознал, что больше не увижу мою Надежду никогда, я однажды ночью напился вот этой самой «Рябины на коньяке» — проговорил Сотников и горько усмехнулся. — Тогда напился, а ныне вот пью, пью, а напиться все никак не могу.

— Ну, и не надо, — заключил я, сочувственно глядя на шефа. — А что же все-таки случилось тогда, Владимир Аркадьевич, на следующий день?

— Ничего, — пожал тот плечами. — Для всего остального мира, в глобальном смысле, не произошло ровным счетом ничего особенного. А вот для меня… Она исчезла. Просто исчезла из палаты. Будто растворилась в воздухе. Именно это я и подумал, когда утром пришел в ее больницу.

Ни в палату, ни даже в коридор отделения, где в основном содержались лежачие больные, его тогда не пустили. Там работала милиция, и еще Володя заметил человека в штатском, по виду либо из КГБ, либо из прокуратуры. Сотников поначалу даже не понял, что произошло. А когда ему разъяснила знакомая сердобольная медсестра, не поверил услышанному. Потому что этого не могло быть. Могло случиться с кем угодно, но только не с ними, не с его Надеждой.

Уже потом, когда его допрашивал следователь, в голове у юноши более-менее сложились разрозненные паззлы этой странной картины. Вечером к Надежде приходила санитарка, потом ушла, и всю ночь Надежда, по-видимому, провела в палате, где лежала одна уже второй день.

Поутру зашла медсестра делать дежурный укол и мерять давление, и обнаружила ее постель пустой. Не было Надежды ни в палате, ни в коридоре, ни в туалете. Собственно говоря, она и не могла там оказаться никоим образом: за все время пребывания в этой больнице больная только и научилась, что садиться в постели, опираясь на руки и спинку кровати, обложенную подушками. О том, чтобы встать и сделать хоть один шаг, не могло быть и речи; все лечащие девушку больничные врачи хором отрицали такую возможность. При этом завотделением еще и туманно намекала следователю, что в последние дни состояние этой пациентки заметно ухудшилось; очевидно, болезнь ее начала прогрессировать, и перспективы у пропавшей были безрадостные.

Весь первый день, когда пропала Надя, Сотников пребывал как в тумане: куда-то бегал, с кем-то разговаривал, безуспешно пытался вытрясти из милиционеров хоть крупинку сведений о том, что же произошло в действительности, и куда могла деваться Надя. Сотников был абсолютно уверен, что ее похитили, поскольку покинуть больницу своим ходом Надя никак не могла. Он требовал встречи со следователем, чтобы обратить внимание следствия на это важное обстоятельство, хотя при этом понимал, что он говорит об очевидных вещах, но пока никто не может ему сказать о его возлюбленной ничего определенного.

На следующий день, сидя в кабинете следователя, Сотников честно и обстоятельно рассказал ему все подробности и детали своего последнего разговора с Надеждой в больничной палате. В том числе и о странных цифрах, которые, согласно сухой букве протокола, «передала ему лично из рук в руки пропавшая девушка». Правда, накануне, бессонной ночью, Володе хватило ума переписать эти цифры на другой листок, тоже блокнотный, но в его блокноте не было круглой металлической спиральки, он не был отрывным. И потому Володя в разговоре со следователем очень боялся, что тот поймает его на подмене, поскольку все личные вещи из Надиной палаты, включая блокнот, были конфискованы в качестве вещдоков преступления, непонятного пока что никому. Но к величайшему удивлению Володи следователь не обратил никакого внимания на отличие фактуры этого листка от блокнота пропавшей. Просто забрал у него листок и сунул в папку, присовокупив тем самым к делу. Похоже, он вообще не придал большого значения ни этому листочку, ни написанным на нем цифрам, решил Володя и, как очень скоро оказалось, не ошибся.

Пропавшая Надежда больше нигде не объявилась, а следствие по ее делу быстро «спустили на тормозах». Оббивать пороги было бесполезно, и вот тогда-то Сотников и напился. Он пил стакан за стаканом, а перед ним на столе лежал маленький блокнотный листочек с десятью цифрами. Всё, что осталось в его жизни от Любви.

Наутро, проспавшись и протрезвившись, Сотников вспомнил о фотографиях Нади, которые никак не мог найти в последние дни. Он тотчас устроил сам себе ужасающий шмон, перевернул всю квартиру вверх дном, но так и не нашел ни одного ее фото. Как будто она каким-то образом побывала тут, отыскала свои фотографии и зачем-то унесла их с собой. Именно тогда Сотников с запоздалым и горьким прозрением понял, что у него не осталось после любимой ни одной ее вещицы, украшения или безделушки, которая бы напоминала ему о том, что эта девушка действительно когда-то была в его жизни.

— Я понял, что окончательно утратил Надежду. И в прямом, и в переносном смысле, — задумчиво произнес Сотников. — А эти десять странных цифр — по сути все, что мне осталось в память о ней. И вот тогда, стажер, мне в голову пришла одна странная, необычная и пока что и мне самому не до конца ясная идейка. А поскольку вся моя жизнь в те дни превратилась в мрачную пучину отчаяния и безнадеги, в которую я медленно погружался, как в трясину, я ухватился за эту идейку, как утопающий хватает спасательный круг. Но никто мне тогда этого круга не бросил, и мне пришлось самому, как барону Мюнхгаузену, вытаскивать себя из болота за волосы. Ты помнишь эту историю, стажер?

— Конечно, — кивнул я. — И в ней на самом деле нет ничего такого уж удивительного. «Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать!»

Сотников озадаченно уставился на меня, после чего с хмельным видом погрозил мне пальцем.

— Ты опять удивляешь меня, свет мой Ляксандра! Ты просто напичкан цитатами, и при этом всякий раз извлекаешь их из своего…

Тем же пальцем он указал на мой лоб.

— … причём удивительно к месту!

Я скромно потупился, втайне потешаясь над шефом.

— Молодца, молодца, мой юный друг… — одобрительно произнес Сотников, вновь прикладываясь к стакану. — Опять убеждаюсь, что не случайно тогда, в приемной комиссии, обратил на тебя внимание и отправил на репортаж. Всё-таки есть у нас, старых ветеранов, чутье на талантливое молодое поколение.

«Давай-давай, бухти про себя, хвастайся…» — думал я, кротко кивая его дифирамбам. И вдруг в эту минуту у меня в голове словно нажали невидимую кнопку: раздалось несколько аккордов, а затем я вдруг услышал, словно наяву, неповторимый голос Эдмунда Шклярского из моего любимого всю жизнь «Пикника»:

«Ого! А ведь верно: внутренний голос мне редко изменяет, пусть порой и распевает на разные чужие голоса. Вот и теперь он предупреждает: осторожней с этим Сотниковым, он не так прост, каким хочет казаться. Даже когда абсолютно искренен, вот как сейчас…»

— Да ладно, шеф, — с абсолютно естественным смущением попросил я. — Вы лучше дальше расскажите, что за идея вам пришла в голову.

— Идея? — переспросил Сотников, словно на мгновение упустил нить разговора. — Ах, да. Вот она, эта идея.

Он сунул руку в нагрудный карман пиджака и показал мне черную корочку своего агентского удостоверения.

— Вот она, эта идея. А Пэ Пэ эЛ!

Однажды задумав это, журналист Сотников все последующие годы решительно и непреклонно шел к своей цели. Наверное, если бы Надежда просто умерла или погибла бы как-то иначе, он постарался бы найти в себе силы пережить это без всяких последствий для своей будущей карьеры. Но теперь Сотников решил даже свою карьеру подчинить той цели, которая отныне появилась в его жизни. Отныне это был его вечный огонь, и с каждым годом он разгорался в душе Сотникова все ярче и горячее.

Если пропала его любовь, рассуждал обезумевший от горя юноша, почему бы ему не попытаться найти другие? Не для себя, а для других? Ведь каждый человек, бесследно исчезнувший на свете, был для кого-то любимым, родным, другом, наконец. А разве отыскать их — не благородное дело и не достойнейшее занятие для журналиста, каким хотел видеть себя Сотников? Умелого опытного, настойчивого и неукротимого профессионала?

Эта идея зрела в нем годами, пока он набирался опыта и профессионального мастерства. Со временем Володя стал, как он называл это для себя, «осваивать смежные профессии» и работать «журналистом-многостаночником». Он активно сотрудничал с МВД, писал статьи о работе следователей, делал репортажи из зала суда, освещал криминальную хронику, и все это время остро интересовался делами, связанными с пропажей и исчезновениями людей. Идея создания некоей организации, которая бы специализировалась на поисках пропавших людей, но не подменяла бы собой уголовный розыск, действуя на совсем иных принципах работы, все более занимала мысли Сотникова. Со временем появились и сочувствующие этой идее, и советчики, и даже будущие соратники. Так случайная встреча и последующая беседа с популярным писателем, корифеем детективного жанра Владленом Вороновым прояснила для Сотникова принципы и структуру организации такой группы поисковиков. Он понял, что нужно создавать что-то наподобие агентства, и обратился за советом и помощью к давнему приятелю еще по университету.

Макс Воротынов окончил юрфак, родители помогли ему определиться в главное ведомство страны, а затем существенно продвинули сына по служебной лестнице. При этом, несмотря на разницу профессий, и Володя, и Максим сохранили верность своей крепкой студенческой дружбе и периодически оказывали друг другу посильные услуги по работе.

Старому другу сама идея Воротынова в принципе пришлась по вкусу. Но, едва заслышав от Сотникова слово «агентство», Максим Юрьевич долго и совершенно искренне хохотал, после чего, вволю отсмеявшись, ознакомил приятеля с содержанием статьи 153 УК РСФСР под недвусмысленным названием «Частнопредпринимательская деятельность и коммерческое посредничество». Она, в свою очередь, сулила совершенно недвусмысленные сроки наказания незадачливым частным предпринимателям. Тут уж Сотников рассердился. Как опытный журналист, он прекрасно знал эту ситуацию, а от старого друга он ожидал совета, как эту ситуацию аккуратно обойти.

Воротынов обещал подумать и посоветоваться со знающими людьми. В результате не сразу, но, заручившись поддержкой влиятельных лиц и высоких чинов, через три месяца приятели совместно выработали во всех деталях остроумную схему создания некоей общественной организации наподобие тогдашних военно-патриотических движений на предприятиях и в вузах типа «Красные следопыты», «Поиск» и «Снежный десант». Согласно воротыновско-сотниковской схеме аналогичное общественное движение организовывалось под эгидой областного комсомола и городской газеты «Пульс», в которой Владимир Аркадьевич в те поры дослужился до должности завотделом. В число основных задач, стоявших перед этим движением, Сотников аккуратно вставил «поиск ветеранов войны, неизвестных героев и лиц, пропавших в результате военных действий, природных катаклизмов и обстоятельств неизвестной стихийной силы».

С последним пунктом обстоятельств помог Воротынов. Он по своим каналам раздобыл выписку из одного стандартного постановления о прекращении давнишнего уголовного дела в связи со смертью каких-то туристов на Северном Урале в Свердловской области в первые февральские дни 1959 года. В копии документа значилось:

«Учитывая отсутствие на трупах наружных телесных повреждений и признаков борьбы, наличие всех ценностей группы, а также принимая во внимание заключение судебно-медицинской экспертизы о причинах смерти туристов, следует считать, что причиной гибели туристов явилась стихийная сила, преодолеть которую туристы были не в состоянии».

— Понимаешь, Вовка? — улыбаясь как сытый кот, сказал тогда Воротынов. — Раз эта формулировка, насчет стихийной силы, прошла в пятьдесят девятом году, значит, один прецедент уже как минимум есть, и это вполне может прохилять и сейчас.

И он, разумеется, оказался прав — всё прохиляло как по маслу.