Журналист: Назад в СССР

Глава 6 Первый блин

Летом в наших краях темнеет поздно, и сумерки светлые, так что лишь редкие фонари медленно разгораются над улицами и перекрестками. Я неторопливо шагал по бульварам, дыша полной грудью и наслаждаясь вечерней прохладой. Вокзал расположен в исторической части города, и вокруг меня тянулись старые дворы, многие из которых были памятны мне ещё с детства. Оттуда порой тянуло затхлостью и плесенью, и этот сумрачный, а порой остро-кислый запах тоже был мне хорошо знаком.

Откуда-то нахлынули воспоминания, пробило на лирику, и я шагал, мечтательно улыбаясь и мурлыкал себе под нос, как присловье, старую, но всегда любимую песню из моей реальной и такой давней юности:

— Спи, ночь в июле только шесть часов…

Синицын уже ждал меня на перроне. Фотокорреспонденту, с которым мы созвонились загодя, благо у меня в квартире стоял аппарат, к моему удивлению были известны и вагон, и номер купе, в котором прибывала заезжая знаменитость. Кроме того, он в точности знал место, где остановится его вагон, и я с уважением поглядывал на его работу, как он прикидывал ракурсы и маршрут предстоящей съемки.

Понемногу начинало темнеть, и когда вдали мигнул семафор, и показался поезд, подходящий к вокзалу, его огни тускло поблескивали в мутноватом мареве вечернего неба.

Тем временем к нам подтянулись и расположились несколько человек, также ожидающих прибытия поезда. Их было немного; сразу видно, что поезд не с южного направления, в противном случае перрон был бы уже заполнен разношерстной и нетерпеливой публикой, встречающей своих родных и друзей.

Мне показалось странным, что маститого писателя никто не встречал на машине. Всех автомобилей в округе только и было, что Олегин «жигуленок», припаркованный неподалеку от перрона. Конечно, скорее всего, частные машины к перрону не допускались, иначе от встречающих пассажиров авто не было бы отбоя. И все такси парковались на привокзальной площади в ожидании клиентов. Я догадывался, что Олегину машину пропустили на территорию вокзала только благодаря его редакционному удостоверению. К тому же я по своему опыту знал, что фотокоры — народ ушлый, без мыла в задницу пролезут в поисках удачного снимка. В любом городе лучших фотокорреспондентов все знают в лицо, слишком часто их можно видеть на любых сколько-нибудь значимых мероприятиях. Кроме того, человек слаб, и любое начальство, будь он даже директор железнодорожного вокзала, хочет выглядеть достойно на фото в любых газетных публикациях, а хорошие фотокоры везде нарасхват, и снимают они для десятков газет, журналов и информационных агентств. Оттого и путь для них всюду свободен, и проход всегда открыт.

Между тем поезд уже подошел к перрону и медленно остановился. Олежка молоток: вагон остановился напротив нас, прямо тютелька в тютельку. Я вынул из кармана блокнот с ручкой и приготовился встречать знаменитого писателя.

В соседних вагонах отворились двери, проводницы опустили мостики, и пассажиры стали спускаться на перрон. Наш одиннадцатый вагон пока оставался закрытым. Олег подошел к дверям, готовый зайти внутрь, как только поток выходящих пассажиров схлынет. Но двери по-прежнему не открывались.

— Как будто кого-то ждут… — предположил я, высматривая сквозь оконные стекла тех, кто находился внутри.

Синицын согласно кивнул, и вслед за тем мы тут же услышали шорох шин по бетонному покрытию. К поезду приближалось сразу несколько машин — пара черных легковушек, милицейский желто-синий «попугай» ПМГ и медицинский «уазик» скорой помощи, с виду армейский, судя по его защитному темно-зеленому цвету.

Из машины вышли двое в штатском, вежливо, но решительно оттеснили нас с Синицыным и других встречающих от вагона, после чего один требовательно постучал в двери. И только после этого они открылись, и проводница опустила ступенчатый мостик. Лицо ее было плохо различимо в полутьме тамбура, но мне показалось, что оно было крайне озабоченным или даже расстроенным. Двое штатских быстро поднялись внутрь вагона, а их место у мостика тотчас заняли подошедшие трое милиционеров в летних форменных рубашках с коротким рукавом.

Мы переглянулись с Олегом. Похоже, в вагоне что-то случилось. Я взволнованно вытягивал шею, силясь разглядеть любое движение за окнами, но все они были плотно закрыты раздвижными шторами с эмблемой нашего города, как у большинства фирменных поездов.

Ждать пришлось довольно долго, или просто эти минуты показались мне вечностью. Наконец первый пассажир возник в тамбуре и стал спускаться, держа в руках багаж. Следом за ним потянулись и другие обитатели одиннадцатого вагона. Все они были какие-то притихшие и слишком торопливо выбирались из поезда. Вот и последняя пассажирка спустилась по мостику и тут же оказалась в объятиях встречающих ее мужчины и девочки-старшеклассницы. А Воронов так и не вышел.

Значит, будем делать с ним репортаж прямо в купе, решил я. А потом доснимем информационный стендап на фоне поезда. Но эти мысли были лишь запоздалой реакцией на ситуацию: на душе у меня уже скребли кошки.

Синицын поманил меня, мол, давай шагай за мной. И решительно подошел к милиционерам, преграждавшим вход в вагон после ухода последней пассажирки. Он вынул редакционное удостоверение и что-то шепнул на ухо милицейскому сержанту. А потом обернулся и указал на меня блюстителю порядка. Тот внимательно изучил его корочку и после некоторой паузы кивнул. Олег быстро ухватил меня за руку и буквально втащил в тамбур, после чего мы стали пробираться по коридорчику вдоль полуоткрытых дверей купе.

Ближе к концу салона возле открытого купе стояла давешняя парочка в штатском. Один вопросительно обернулся на нас, но Олег не стал предъявлять корочку, а просто протянул руку. «Специальный товарищ», видимо, знал его в лицо, потому что ответил ему рукопожатием. Затем они еще о чем-то пошептались: удивительно, но я, стоявший почти за спиной Синицына, не разобрал практически ни единого слова, так тихо они беседовали. После чего человек в штатском слегка посторонился, и Олег шагнул к раскрытой купейной двери. А я юркнул за ним следом.

Передо мной открылась жутковатая картина. Под призрачно-желтым светом лампы над изголовьем, на заправленной постели нижнего посадочного места лежал Воронов. Я сразу узнал его по фото, которые прежде печатались в каждой из его очередных книг на фронтисписе — странице слева от титульного листа. Лицо писателя казалось мертвенно-бледным и желтоватым, почти восковым. Это было очень странно.

Я в своей реальной, а теперь уже, получается, что прежней жизни повидал немало покойников. Писатель же выглядел так, будто отдал богу душу по меньшей мере дня три-четыре назад, хотя длительность всего маршрута этого поезда, как я прекрасно помнил тоже из прошлого, составляла всего-то полтора суток. Получается, что он уже в таком виде сел в купе и улегся на кожаный диванчик? А как же проводник проверял у него билеты, а потом возвращал их ему в конце поездки? Носил чай, в конце концов?

— Что с ним? — встревоженно шепнул я.

Фотокор посмотрел на меня как на идиота.

— Крепко спит, никак не проснется, — саркастически покачал головой Синицын. И добавил уже помягче, видимо, вспомнив, что перед ним зеленый несмышленыш. — Ты тут быстро осмотрись, запоминай все детали, но записей никаких пока не делай — нельзя.

И он покосился на двоих в штатском, один из которых говорил с кем-то по рации.

Я невольно вспомнил про мобильные телефоны в моем времени и сокрушенно вздохнул. После чего принялся глазеть по всем углам купе, а Синицын быстро щелкал фотокамерой.

То, что нас допустили в купе, меня особо не удивляло. Олег — явно популярная личность в городе, в том числе и в рядах МВД и, кажется, КГБ, судя по имиджу этих двоих. Смерть в пути такой известной в стране личности, как писатель-детективщик Владлен Воронов, явно проходит по их ведомству, как всякое особо тяжкое преступление. Именно поэтому они, скорее всего, снятую Олегом пленку изымут. И плакал тогда мой репортаж, который из иллюстрированных событий культурной жизни теперь автоматически превращался в сухую криминальную хронику происшествий.

— Запоминай тут всё и мотай на ус, — одними губами прошептал Олег, который мгновенно и безошибочно считал расстроенное выражение моей физиономии. — Не боись, пару снимков обещали отдать. С лицом покойного, конечно, не разрешат, но я тут разные ракурсы выбираю, облегчу им задачу. А твой текст я сам отошлю, чтоб залитовали. Без этих… — он покосился в сторону дверей, — точно не обойдется.

Я сразу приободрился, насколько это было возможно, и принялся с удвоенным рвением разглядывать место преступления. В том, что совершено убийство, я не сомневался; по всей видимости, этого Владлена пришили еще несколько дней назад и труп с какой-то целью подкинули в купе этого поезда. И, скорее всего, на завершающем этапе маршрута, иначе проводники бы давно уже заметили.

Конечно, в этой версии дыр и пустот было как в пористом пенопласте, но более всего меня беспокоило лицо покойника. Его неестественный цвет производил на меня тошнотворное действие, и чем дальше, тем больше мне хотелось выскочить из купе в вагонный туалет и выплеснуть в унитаз весь свой комплексный ужин из трех блюд с компотом и ватрушкой. Усилием воли я как-то держался, но чувствовал, что это ненадолго.

— Ты чего это зеленый весь? — в перерывах между кадрами поинтересовался Олег. — Покойников боишься?

Я очень хотел сказать, что всё дело в гарнире из квашеной капусты, который проглотил на ужин, но мне не хватило силы воли, и я только сдавленно кивнул.

К счастью, фотокор мигом оценил ситуацию.

— Тогда дуй на перрон, там отдышишься, — велел он, не отрываясь от объектива. — Я уже тоже заканчиваю, через пару минут буду.

Я кивнул и переступил рельсовый порожек сдвижной купейной двери. Первой моей мыслью было и впрямь ринуться в туалет, но я совсем забыл дурацкое правило, бытовавшее в железнодорожных поездах во времена Советского Союза. За полчаса, а иногда и за час до прихода в сколько-нибудь крупный советский город проводники по понятным причинам закрывали оба вагонных туалета на ключ. То же они делали и на станциях с длительной стоянкой. Поэтому я неуклюже обогнул двух кагэбэшников и помчался по салону на выход. Из тамбура я выпрыгнул как кузнечик и продышался.

Странно… Трупов по работе я повидал немало. А тут немного затошнило. Видно сыграло тело моего э… Какбы это скать? Реципиента, что ли? Скорее всего, мой предшественник совсем не любит мертвых.

Я вернулся к нашему вагону. Сейчас бы воды напиться, мелькнуло в голове. Но ближайший киоск на перроне, судя по темному окошку, был безнадежно закрыт. Зато Олег уже закончил съемку и теперь стоял на перроне, поджидая меня.

Ничего не объясняя, Синицын быстро увел меня с перрона и усадил в свой «жигуленок». Там, все так же молча, он сунул руку в бардачок, достал оттуда плоскую фляжку и протянул мне.

— Это что? — только и пролепетал я.

— Коньяк, — сухо молвил фотокор.

— Лучше бы воды, — покачал я головой.

— Не поможет, — отрезал Синицын. — Пей!

— Спасибо, конечно… — протянул я. — А ты что, всегда с собой коньяк возишь?

— Только когда еду работать на пару с молодым стажером, — ответил Олег. И, видя мое недоумение, пояснил, — Всегда кому-нибудь да пригодится: или ему, или мне.

И сделал жест, будто хватается за сердце. Я расхохотался, до того натурально получилось.

— Как думаешь, что с ним? — спросил я.

— Темное дело, — пожал он плечами. — Если бы это не было наяву, я сказал бы, что эта история под стать его романам. Там тоже всякие запутанные ситуации, и часто на первый взгляд кажется, что такого просто не может быть, просто чертовщина какая-то… А потом все как-то выстраивается в единый логический ряд. Хотя и не без ляпов, конечно…

— Я как только увидел его лицо… эту кожу… Я таких мертвецов видел только на третий или даже пятый день.

— Вот как? И где это ты их, интересно, видел? — поинтересовался фотокор.

— Да так… — неопределенно пожал плечами я. — Приходилось…

Это было моё любимое слово, заимствованное из уст столь же любимого актера Михаила Пуговкина. Но Олег, увы, шутки не понял и вообще ее в моих словах не усмотрел. Ну, что ж, разве он виноват, если кинокомедия Гайдая «Спортлото-82» выйдет на экраны еще только через два года!

— А ты, как я погляжу, парень непрост, — усмехнулся Синицын.

— Простой-простой, а рядом не стой! — подмигнул я ему, окончательно придя в себя. И мы оба дружно рассмеялись.

Он подбросил меня на машине до дома, и мы расстались, договорившись созвониться. Вот теперь я наконец-то напился воды, сделав это в кухне своей квартиры прямо из-под крана. Интересно, стал бы я делать это в XXI веке? А с другой стороны, разве мог бы представить советский человек сейчас, в 1980 году века двадцатого, что всего через пару-тройку десятков лет он станет покупать чистую воду в магазине за деньги, и причем не такие уж и маленькие!

Охладившись после пережитого на вокзале умыванием холодной водой, я быстро набросал в уме содержание моего несостоявшегося репортажа. Я таких написал немало, делая, как вот сейчас, первые шаги в профессии и бегая по всяким заданиям редакции по вокзалам и аэропортам, встречая и интервьюируя всяких приезжих знаменитостей. На нашем журналистском сленге такие репортажи и мини-интервью назывались «песня о встречном». Мое поколение прекрасно помнило старый советский киношлягер, во всяком случае, его первые строчки: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река…» Но теперь прохладу принесла уже летняя ночь, и я решил не дожидаться утра. Отворил окно, уселся за стол и принялся записывать впечатления от истории на вокзале, пока воспоминания были еще свежи.

Чертовски не хватало компьютера. Я вдруг понял, что порядком разучился писать от руки. Вдобавок еще и шариковая ручка периодически заедала. Эх, вспомним молодость… Я раскрутил корпус, вынул стерженек с пастой и сунул его в рот как соломинку для коктейля. А потом надул щеки и что есть сил дунул в длинный полиэтиленовый футлярчик стержня. Закрутил ручку обратно, почеркал ею на краешке листа. Пор-р-рядок! И вновь углубился в писанину.

Надеюсь, завтра этот товарищ Сотников будет порядком удивлен, как я при почти полном отсутствии фактуры — что с мертвеца взять, кроме отпечатков пальцев? — умудрился сварганить столь четкий, профессиональный и, главное, емкий репортаж о прибытии в наш славный город трупа знаменитого писателя.

При этом параллельно одним полушарием мозга я прикидывал возможный заголовок.

«Неживой труп»? Нет, это озорство, редактор может не понять, да и толстовством каким-то попахивает. Припишут ерничество и верхоглядство.

«Сиятельные трупы»? Кажется, этот итальянский детектив с Лино Вентурой в главной роли инспектора полиции до 1980-го года уже шел в советском прокате? Или все-таки нет? Тогда заголовок просто не поймут. К тому же фильм, как мне помнится, был о коррупции, а следствие еще только начинается и неизвестно, на что в итоге вырулит.

Ладно, решил я, утро вечера мудренее. Оставим пока рабочее название, а завтра, когда буду вычитывать, глядишь, чего-нибудь и придумаю.

И я размашисто вывел на пустом месте, специально оставленном вверху листа, слово «ЧЕРТОВЩИНА». После чего с удовольствием улегся спать, искренне надеясь, что завтра все это нынешнее наваждение наконец-то кончится, и я проснусь в своем времени и собственном теле. Хотя, по-моему, я уже начал понемногу привыкать к своему новому существованию в роли попаданца. Да и нравиться мне быть молодым…