Журналист: Назад в СССР

Глава 33 Смотри, как течет река…

Я уже давно закончил чтение и сейчас сидел, закрыв глаза и откинувшись на мягкую спинку хоть и казенного, но все равно уютного кресла. В этом состоянии меня и застал полковник Одинцов.

— Ну, и что ты скажешь? Вот обо всём этом?

Одинцов указал на папку с машинописными листами, которую я по-прежнему крепко сжимал в руке.

— Я не знаю, — честно признался я. — Совсем ничего не помню. Вы же знаете, Владимир Иванович, как это бывает, когда проснешься: еще минуту назад помнил весь сон отчетливо, а потом р-р-раз! — и всё из головы улетучилось.

— Как сон, как утренний туман… — задумчиво проговорил Владимир Иванович. — Думаешь, это камень Ольги Иноземцевой тебе… во сне навеял?

Я развел руками.

— Больше некому, получается. И если это всё так подробно и отчетливо отложилось у меня в голове, боюсь, что это — скорее всего, правда…

— Думаешь, Павел Иноземцев по доброй воле остался в этом «куполе»?

Ну, ладно, хоть этот не называет пропавшего геолога моим отцом.

— Ну, какая же это добрая воля, Владимир Иванович, — в сердцах махнул я рукой. — «Купол» мог выпустить только одного человека, и мужчина резонно решил, что это должна быть его женщина. Это же вполне в порядке вещей.

Я чуть было не брякнул по инерции: разве на его месте вы бы не поступили так же? Но вовремя вспомнил трагическую судьбу его жены и прикусил язык.

— Как ты сказал — резонно? — задумчиво проговорил полковник. — Интересное слово.

Ага, подумал я, интересное. Как говорил в таких случаях один знакомый старший прапорщик из моей прошлой жизни: интересная мысль, надо будет ее подумать.

— А мне еще интереснее узнать, что стало в итоге с этим геологом. Ведь Ольга Антоновна все-таки как-то выбралась из «купола», пусть и спустя столько лет.

— Для этой ситуации есть не так уж много вариантов решения, — заверил меня Одинцов. — В первом варианте Павел Иноземцев, видимо, так и остался внутри «купола», а, значит, навеки исчез вместе с ним. При условии, что этот «купол» в будущем не отыщет кто-то еще, сумеет открыть его и найти там Иноземцева, живого или, увы, мертвого.

— А второй вариант? — спросил я с нарастающим интересом.

— Что они вышли из «купола» вместе с женой, — пожал плечами полковник. — Но это маловероятно, ведь иначе тогда бы не было всей этой веселой истории.

Он состроил саркастическую гримаску, просто поджав губы.

— И вы теперь думаете, что возможен и третий вариант, — спросил я, испытующе глядя на особиста. Я уже догадывался, к чему заведет нас вот такой вот элементарный анализ.

— К сожалению, исключить его мы не вправе, — ответил Одинцов. — Теоретически Иноземцев мог выйти первым. И почему-то исчезнуть, ведь он так и не объявился в нашем поле зрения. Да и ничьем вообще…

— А как же тогда выбралась из «купола» Ольга Антоновна? Ведь этот хранитель… этот ядозуб в моем сне ясно сказал: из двоих может выйти только один.

— Может, ее потом вывел оттуда камень? — задумчиво проговорил полковник. — Или «купол» спустя какое-то время почему-то перестал закрываться?

— Или же ее муж со временем нашел способ отыскать ее и вызволить из «купола», — предположил я. — Но при этом, по какой-то причине не пожелал снова воссоединиться с ней?

— Почувствовал в ней какую-то опасность? Что она перестала быть человеком, хомо сапиенс? Или Ольгу Антоновну попросту подменили внутри «полостей», и наружу вместо нее вышел совсем другой человек?

— Ничто не слишком, и ничто не исключено, — философски заключил Владимир Иванович. — Хотя опять-таки отчетливо попахивает конспирологией.

— Но она ведь тоже в вашей компетенции, — напомнил я, и мы церемонно, хоть и несколько натянуто, улыбнулись друг другу.

— И чего тебя на журналистику потянуло? — похлопал меня по плечу Одинцов. — Вон какие сюжеты с ходу отливаешь — как пули! Ехал бы поступать в Московский литературный имени Горького, глядишь, со временем стал бы писателем.

— Не-а, у меня пока что жизненный опыт невелик, — заверил я его, нагло глядя полковнику прямо в глаза.

Рисковал я, конечно, отчаянно. Когда Одинцов внимательно смотрел мне прямо в глаза, меня нет-нет, да и охватывала паническая мысль, что этот особист знает обо мне абсолютно всё, и сейчас просто рассматривает меня как лабораторную мышь, доставленную для опытов, препарируя меня взглядом.

— Ну-ну, — рассеянно покивал он мне, словно думая в эту минуту о чем-то своем. — А мне Аннушка говорила, что ты уже в газете работаешь, у Сотникова. Совмещаешь, так сказать, практику с теорией. Это хорошо, это разумно. Ты звони ей почаще, она будет рада.

— Как только экзамены сдадим, — молодецки пообещал я. — Ну, я пошел?

Он пожал мне на прощание руку, и при этом не забрал у меня папку с машинописью — этот экземпляр явно был предназначен лично мне.

И я с легким сердцем отправился к Сотникову, благо меня ждал одинцовский водитель. Значит, поедем с ветерком. Эх, где наша не пропадала!

В тот же день я рассказал Сотникову всё, — ну, или почти всё — что я увидел во сне. Всё вышло как-то само собой.

Я заехал к нему в редакцию, он гостеприимно угостил меня горячим чаем с лимоном, благо лето уже пошло на убыль, и жара спала. А потом поинтересовался, что у меня интересненького, нет ли каких новостей.

— Новостей-то у меня полно, — ответил я, — да только, признаться, сам не знаю, что с ними делать. Вчера я видел сон, в котором был геологом Иноземцевым.

— Своим папашей, что ли, — недоверчиво покосился на меня Сотников.

— Уж не знаю, какой он мне, как вы выразились, «папаша», но то, что Павел Иноземцев как-то причастен ко всей этой истории с камнем — сто процентов.

— Ну-ка, ну-ка, а вот с этого места давай поподробнее, стажер.

И я всё рассказал. Ну, почти всё.

И пока я наблюдал, как он реагировал по ходу моего рассказа на те или иные моменты повествования, у меня в отношении своего шефа еще больше открылись глаза. Оказалось, что личность полковника Одинцова ему очень даже хорошо известна, и они с ним даже пару раз пересекались, хотя и не столь драматично, как поначалу со мной.

— Что ж, — сказал Сотников. — В конце концов, если у нас есть агентство, которое занимается поиском перемещенных лиц, в том числе и во времени, почему бы и не предложить, что где-то в будущем может существовать аналогичная организация, которая видит свою задачу в возвращении этих самых лиц обратно.

— А почему именно в будущем, шеф? Может быть, и в прошлом.

— Может быть, пуркуа бы и не па, — ответил Владимир Аркадьевич и устало улыбнулся. — На этом свете всё может быть. А что есть на том — каждый из нас узнает в свое время. Но…

Он воздел к небу указующий перст.

— Каждый — в индивидуальном порядке. Что характерно.

Я вышел из редакции, и мне на щеку упала тяжелая прозрачная капля. Похоже, дело шло к дождю. Первому дождю в моем втором семнадцатилетии.

При этой мысли я усмехнулся и медленно, не спеша, зашагал по бульвару мимо магазинов и учреждений, на вывесках которых не было пока еще ни слова «маркет», ни слова «офис». Они появятся еще нескоро, очень нескоро. В моем кармане лежал камень из аномального «купола», но не было камней в почках, и сердце стучало ровно и уверенно. Я шел и думал о себе. Наверное, уже пришло время.

У меня две жизни, и в одной мне шестьдесят лет с хвостиком, а в другой — семнадцать. И там, и там я журналист, только в одной — опытный и маститый старый волк, съевший на своей профессии здоровенную собаку, а в другой — зеленый юнец и стажер, только что поступивший на университетское отделение журналистики с наивными юношескими публикациями во второразрядных провинциальных газетах.

И никем другим я, наверное, уже не буду.

А почему?

Может быть, потому, что мне жаль терять время, занимаясь чем-то другим, не столь значимым в моей жизни кроме складывания из букв слов, а из слов — предложений?

Помню, как один краевед рассказывал мне историю о потерянном времени. Потом я не раз встречал эту историю в разных блогах, на шумных форумах или в комментах обсуждений на самые разные темы. Но краевед утверждал, что истоки этой притчи лежат именно в истории, случившейся с одним богатым и знатным купцом еще в девятнадцатом столетии. Случилось однажды так, что тот потерял в собственном доме свои любимые золотые часы. Но ценность их была совсем не в золоте: это была память о родителе, таком же купце, основавшем их зажиточную династию.

Поначалу купец самолично произвел срочный розыск, в результате чего перевернул вверх дном весь дом, но так и не сыскал заветный хронометр. Затем в поиски с энтузиазмом включились все домашние, но и они потерпели фиаско. Тогда о потере известили слуг, объявив заодно и о щедрой награде за находку, и те с удвоенным энтузиазмом принялись искать пропажу. Но злополучные часы как в воду канули, и когда купец уже был готов примириться с пропажей, к нему привели маленького мальчишку, сына его домашней кухарки.

Когда малышу разъяснили, что требуется разыскать, он уселся посреди хозяйского кабинета и своим тоненьким голоском попросил всех, включая и самого хозяина, немного помолчать. Спустя несколько минут он уверенно указал рукой в угол комнаты, где стоял комод, накрытый кружевными салфетками. Под одной из них и оказались пропавшие часы. Как выяснилось, малыш обладал на удивление тонким слухом и сумел услышать еле различимое тиканье — звук хода часового механизма. Всего-то и нужно было, чтобы все замолчали.

Вспоминая эту старую притчу, я вдруг тоже услышал необычный звук в собственных ушах. Оказалось, что, невольно задумавшись, я уже поднялся на мост, под которым протекала городская река, делившая территорию города надвое. И это внизу подо мной тихо плескались и журчали волны.

Вот тебе и город, вот тебе и река, улыбнулся я своим мыслям. Прямо река времени…А я стою и смотрю на нее свысока, а Время течет и течет мимо меня, торжественно и равнодушно.

И словно услышав ход моих мыслей, где-то вдали раздался звенящий металлом удар, а потом еще и еще. Это били куранты старинных настенных часов, чудом сохранившихся на белом фасаде здания бывшей городской управы.

Я стоял на мосту, и в моем кармане лежал камень. Камень моей судьбы. А внизу, подо мной, несла свои воды река. И в плеске этой воды, в шуме спокойного и мерного течения я слышал далекую песню моего любимого «Аквариума» — группы, которую в этой моей второй жизни мне предстоит впервые услышать разве что года через три-четыре.

Всё так, думал я, всё так. Забудь своё прежнее имя и прими новое, если не побоишься сейчас стать рекой. И какая же несусветная чушь — эта великая всемирная мудрость о том, что якобы нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Можно, если сумеешь при этом влиться в новое время и стать этой рекой сам. И тогда уже сам решай: кто здесь мир, а кто здесь окно…

В конце концов, иногда порой мне всерьез кажется, что вся наша жизнь состоит из бесконечных необходимостей что-то решать, делать очередной выбор. Нам хочется прямых и ровных дорог, а на пути, как назло, встречаются одни перекрёстки, и на каждом ты опять оказываешься перед необходимостью выбирать. А если судьба в кои-то веки улыбается? Если она невесть почему дает нам невероятный, невозможный, немыслимый, но все-таки шанс всё начать сначала? Ну, или почти сначала?

Можем ли мы отказаться от этого? Имеем ли на это право? Особенно если у вас в душе вечно горит огонь интереса к жизни, если вы всю жизнь испытываете жажду познания, а ум и сердце будоражат пути, по которым лежат не всегда ровные и гладкие, но непременно удивительные и захватывающие маршруты в Незнаемое?

Внезапно у меня резко потемнело в глазах. Я инстинктивно ухватился за перила мостового парапета, но в ту же минуту вдруг увидел на той стороне города светящиеся щиты, горящие огни реклам и дрожащие неоновые буквы магазинных вывесок. Это в мой город спокойно и величественно вступала ночь, а я и не заметил. Темно было уже везде, где не горели уличные фонари.

Я улыбнулся и зашагал по мосту на другой берег, туда, где начинался мой район Заречье.

Под ногами что-то низко, басовито гудело, будто там, внизу не текла скромная городская речушка, а вскипал бурунами и ворочал гигантские каменные валуны в стремнинах могучий и стремительный горный поток. А иногда звук напоминал мне гудение идущей по мосту колонны тяжелых танков, и тогда я чувствовал дрожь пешеходной асфальтовой дорожки и нервную вибрацию в бетонных опорах моста. Ступени лестницы звенели под моими ногами серебряными струнами, когда я спускался с моста на узкую, обсаженную декоративным кустарником набережную. Тотчас же кто-то неведомый, тихий и ночной, прошел мимо меня легкой походкой и оглянулся. Я увидел эту тень краем глаза, но она тотчас растворилась в темных лабиринтах вечерних городских улиц. И я пошел дальше.

Вот и мой привычный, годами проверенный маршрут пеших прогулок. Большой магазин «Гастроном» с отдельным входом в маленькое боковое крыло с заветной для всех местных алкашей надписью «СОКИ-ВОДЫ». Сюда они толклись за разливным пивом, а я частенько забегал еще школьником выпить томатного сока, который продавщица наливала в граненый стакан из высокой колбы в виде конуса. Неподалеку — маленький скверик с цветочными клумбами и памятником какому-то пламенному большевику, уроженцу этих мест. По воскресеньям тут уже с утра собирались книголюбы, филателисты, нумизматы и бог весь еще какие коллекционеры всяких всячин, от значков до грампластинок. А дальше тянулась маленькая площадь, и возвышался широкий каменный постамент: тут в самом центре барельефной звезды день и ночь пылал Вечный огонь. Я улыбнулся: ну, сейчас-то, в восьмидесятом-то году тут непременно должен стоять почетный караул мальчишек или девчонок в белых рубашках и с тщательно отглаженными красными галстуками.

А, может, мне повезет, и я увижу тут первых ночных скейтеров, которые завелись в нашем городе как раз в восьмидесятые годы. Или даже брейкеров, отплясывающих на широченных листах картона уличные танцы и лихо крутящих нижний брейк. А потом, глядишь, и гитаристы подтянутся, петь песни из «Машины» и «Воскресенья», непринужденно болтая ногами, сидя на краю постамента.

Но я не увидел в полутьме ни пионеров, ни неформалов, вообще никого из молодежи. Вместо них я заприметил несколько темных силуэтов, которые четко выделялись в вечерней полутьме на фоне бьющегося пламени Вечного огня.

Вот один из этих типов поднялся с постамента и побрел небрежной «походочкой — как в море лодочка» к огню. Потом он сунул в рот папиросу или сигарету, уж не знаю, издали не было видно, и не торопясь, со смаком, прикурил от пламени. А затем сплюнул прямо в огонь. И на сей раз я это увидел ярко и отчетливо, как негатив на проявленной пленке.

В тот же миг что-то тонко и остро кольнуло меня в сердце, и я остановился. И вслед за тем снова услышал в ушах, словно прибой из сувенирной черноморской ракушки-рапаны, шелест текущей реки. Реки, в которую все мудрецы мира настойчиво отговаривают нас войти дважды.

«Прими свое имя и стань рекой…»

Никто из нас не знает наверняка, как он поведёт себя в критические минуты своей жизни. Заслонит ли собой любимую женщину от хулиганов, шагнёт ли смело в горящий дом, где остались плачущие дети, первым поднимется в атаку, или даже по-простому, в лёгкую — однажды скажет, наконец, своему начальнику, что тот хам и самодур, хлопнет дверью и уйдет из опостылевшего офиса навсегда. В одном я уверен: я сделаю что-то, не раздумывая, и никакой дьявол не заставит меня в эту минуту прикидывать, взвешивать и рассуждать. Просто рвану вперед, а там будь что будет.

Вот и сейчас: я резко развернулся и твердой походкой направился прямиком к каменному постаменту, на ходу сжимая кулаки. Шагать через площадь в этих темных сумерках было легко — путь мне освещал Вечный огонь.

КОНЕЦ